У каждого человека есть Главное, чем он живет, и второстепенное, что он делает в жизни как бы по пути и что, по его мнению, может, даже мешает Главному, отбирает время. И вдруг он с удивлением и не без горечи, порой только к концу жизни, приходит к выводу: то, что он считал второстепенным, — и было Главным, более того, может, его Предназначением в жизни...

Крест мой — не писательский труд, а возрождение из руин Божьего храма. И не просто храма, а в родовом имении Сергея Тимофеевича Аксакова, и не просто в родовом имении Аксакова, а где у него родился сын, великий печальник Земли Русской и всего славянства Иван Сергеевич Аксаков, к тому же храма во имя святого великомученика Димитрия Солунского, одного из первых и вечных печальников славянства, и главная молитва в этом храме в Димитровскую поминальную субботу, завещанную святым и благоверным князем Димитрием Донским, — по всем убиенным за Отечество, за други своя.

Впервые я приехал в Надеждино четверть века назад, весной 1969 года. После окончания университета я пришел работать в молодежную газету, и это была одна из моих первых командировок. По возвращении, вместо заказанной статьи о подготовке к севу, к неудовольствию редактора, я написал статью-подвал «Я был в Аксакове...», предварив ее двумя строчками из написанного Сергеем Тимофеевичем Аксаковым здесь, в Надеждине, стихотворения:

Я был в Аксакове — и грусть

Меня нигде не оставляла...

Село произвело на меня гнетущее впечатление. Над ним, утонувшим в глубоких снегах, витала тень сонной обреченности. Сколько я к тому времени перевидал так называемых бесперспективных деревень, но такого разорения, кажется, не встречал. Или меня потрясло, что в таком состоянии село, где жили Аксаковы: редкие дома, словно гнилые зубы в брошенной над оврагом челюсти. И над всем этим возвышалась церковь — колхозный склад с развороченной колокольней; ее балки, торчащие в небо, образовывали странный крест.

Накануне 200-летия со дня рождения Сергея Аксакова, накануне наступающего на Россию нового «Смутного времени», удалось (разумеется, я был не один) убедить правительство Башкирии, которое тогда возглавлял Марат Парисович Миргазямов, отреставрировать не только дом в Уфе, где Сергей Тимофеевич провел детство, но и разрушенную церковь в Надеждине - под библиотеку, потому что тогда даже речи не могло быть, чтобы начать восстанавливать ее, тем более силами государства, как действующий храм.

И вот 200-летие со дня рождения Сергея Аксакова наступило. Правительство Башкирии сделало всё возможное, чтобы праздник состоялся. Он был светлым и радостным. Торжественное заседание проходило в Аксаковском на родном доме, здание которого, в свое время самое большое в Уфе, было построено на народные пожертвования со всей России, но преимущественно, конечно же, из Башкирии, и собирали деньги как православные, так и мусульманские священники. Сад, в котором стоял дом, где родился Сергей Аксаков, и который до последнего време­ни носил имя великого хулителя дела Аксаковых Анатолия Васильевича Луначарского, был переименован в Аксаковский. Владыка Анатолий, который в бытность свою епископом Уфимским и Стерлитамакским, благословил меня на вос­становление церкви в Надеждине, специально из Лондона прилетел, чтобы поздравить прихожан с восстанавливаемым храмом. А до того специально из Москвы приезжал затеплить свечу при начале восстановления храма ныне убиенный врагами Православия и России архимандрит Иннокентий Просвирнин (но по нему не плачет демократическая пресса).

И Бог дал удивительную погоду. Ослепительно голубое небо полыхало над ослепительно золотыми лесами, обрамляющими ослепительные зеленя. И прощальное застолье было на широком взгорье между аксаковскими озерами Аслы-Куль и Кандры-Куль.

Все, что касалось Димитриевского храма в Надеждине, у меня получалось. Пусть трудно, пусть с великими огорчениями порой, но получалось. И, как ни странно, помогали мне все: и православные, и мусульмане, и атеисты, и коммунисты, и русские, и татары, и башкиры, и чуваши... И ни разу мне не пришло в голову, что русский мне обязательно поможет, а татарин или башкир - нет; как это ни горько, а может, напротив, радостно, чаще было наоборот.

Я, потомок русских крестьян, переселенных в Приуралье и на Урал приблизительно в одно время с крестьянами Сергея Тимофеевича Аксакова, как и Аксаковы, родился в Башкирии. И для меня, как и для них, понятие «русский» - не понятие крови, а отношение к Отечеству, к Богу. И для меня многие башкиры, татары, якуты, оставаясь башкирами, татарами, якутами, более русские, чем многие русские по паспорту.

Евразийство России - это давно уже не область теоретических рассуждений московских интеллигентов того или другого толка, а геополитическая реальность, более того — это суть самого русского народа (иначе мы просто перестанем быть русскими), его любовь к всечеловечеству...

Я уже раньше догадывался, что не случайно дед Сергея Аксакова переехал с Волги в Башкирию, а может, точнее сказать, вернулся: не исключено, что именно отсюда во времена Золотой Орды ушли в Русь его предки. И не случайно крестный отец его, сенатор Мертваго, предложил именно в Уфе основать духовное управление мусульман (а не крестить их насильно, как бы сделали латиняне-католики), ныне оно превратилось в Духовное управление мусульман всей России и европейской части так называемого СНГ.

И уж совсем не случайно, что Сергей Тимофеевич родился именно здесь, на стыке двух гигантских человеческих материков, на стыке двух великих культур, и противникам евразийства я напомню, что Неугасимый Огонь от Гроба Господня, исходящий в Православную Пасху, кроме православных свят только для мусульман (он не свят даже для католиков, считающих се­бя христианами), как и кроме Православия только Ислам отрицает ростовщичество - основу нынешней западно-европейской экономики и нравственности.

Как не случайно, что здесь, на стыке Европы и Азии, родились и великий историк Николай Михайлович Карамзин (кстати, его предок, некто Кара-Мурза, пришел на Русь в XV веке тоже откуда-то из этих мест), и первый русский великий поэт Гавриил Романович Державин (его предок мурза Ибрагим пришел из Орды на службу великому князю Василию Васильевичу), который к тому же был и великим государственным устроителем.

И потому сей храм, в котором главная молитва - по всем убиенным за Отечество, - тоже не случайно встал на стыке Европы и Азии, чтобы соединить их в печальной молитве. А за общее Отечество, к сведению противников евразийства, тюрки погибали со времен Золотой Орды. Известно, что в Невской битве участвовало несколько татарских мурз со своими подданными. Известно также, что поволжские татары в 1312 году отказали в повиновении хану Узбеку, — часть их погибла во внутренней войне, а уцелевшие спаслись, уйдя на Русь, по­зднее они влились в московские рати, разгромившие Мамая на Куликовом поле. Наши ученые, даже не западники, но поддавшиеся общезападнической тенденции, почему-то замалчивают, что первый удар Орды приняли Башкирия, Булгария. Стало аксиомой утверждать, что Россия спасла Европу от монгольского нашествия. Да, но перед этим башкиры, булгары, другие народы Поволжья, приняв и смягчив первый удар, спасли Россию, а потом снова и снова восставали в тылу монголов, в результате чего Русь не была включена в состав Орды. Это потом произошло смещение понятий, когда булгар, предков нынешних поволжских татар, и их завоевателей, монголов, под общим именем свалили в одну кучу.

Спасаясь от монгольского ига, уходили на Русь целыми улусами, основывали села, города, принимали русское подданство, в конце концов становились русскими, и, может, даже более русскими, чем коренные русичи. За время суще­ствования Орды было несколько булгаро-тюркских исходов на Русь. И ведь будущее-то дворянство, которым ныне так любят кичиться, как сословие первоначально складывалось как раз из выходцев Золотой Орды, особенно после Куликовской битвы, когда из-под гнета Орды ушло к князю Ди­митрию много татарских мурз, и им нужно было дать какие-то гражданские права и привилегии. От выходцев из Орды идут такие громкие русские фамилии, как Апраксины, Голицыны, Измайловы, Татищевы... И другие, не менее именитые русские роды: Аракчеевы, Арсеньевы, Бунины, Бутурлины, Годуновы, Дашковы, Мусины-Пушкины, Танеевы, Сабуровы... Поразительно: получив наделы в Руси и основав там дворянство, опору самодержавия, их потомки в большей части своей впоследствии вернулись опять в Поволжье, на Урал - уже русскими, православными - так мудро строилась Русь, и в этом смысл истинного евразийства.

Я уже говорил, что для меня понятие «русский» — не понятие крови, тем более, что в нашей крови чего только не намешано, а отношение к Отечеству. Аксаковы — пример тому. Великая русская семья, олицетворяющая собой православную державную Россию, выразившая собой истинную суть евра­зийства, и, по-моему, лишившая споры на эту тему какого-либо основания. Став символом всего русского, всеславянского, по крови своей она больше тюркская.

Мы, может, и стали-то русскими, великим народом, когда приняли (другое дело, что мы много веков ждали его) Православие и одновременно вобрали в себя сотни племен и народов, тысячи гонимых и обездоленных, а до принятия Православия мы были, вспомним, одним из русских племен, или «набором» племен, постоянно выясняющих между собой отношения.

Россия не только соединяет собой и в себе Азию и Европу, но и изначально раздираема Европой и Азией. Это одна из ее трагедий. В ней постоянно действуют две силы, но это даже не закон единства и борьбы противоположностей и тем более уж не закон единства и взаимодействия противоположностей. Об уравновешенности или гармонии этих сил даже не стоит говорить. Начиная с Петра I, - это болезнь, тяжелая; в извечном споре западников и славянофилов (здесь, как никогда, очевидна неточность второго термина) побеждают, как правило западники, прежде всего потому, что они всегда поддерживаются мощными силами извне. Хотя термин «западник» тоже не точен, потому, что Запад не родил сам эту идею, а в свое время, раньше России, пал жертвой ее. И одна из причин того, что западники чем дальше, тем больше побеждают, не в том, что они истиннее, а как раз наоборот: потому что используют для достижения своих целей самые низменные чувства человека и методы, которые по понятиям православного или просто нормального человека не только циничны, — а за чертой нравственности. И Россия каждый раз оказывается не готова к их коварным ударам - они как бы инопланетяне, логика поведения и нравственность которых нам непонятны.

Россия и сложилась как держава с особой судьбой, имея особое предназначение в мире («Наше назначение быть другом народов... тем самым мы наиболее русские. Все души народов совокупить в себе.» Фёдор Михайлович Достоевский), - в борьбе этих сил.

Особую роль вопросы евразийства принимают ныне, когда при помощи агентов влияния на полтора десятка княжеств снова разорвана Россия, называвшаяся Советским Союзом. Нас исподволь пытаются убедить, — тем самым зачеркивая предшествующую историю России или заставляя считать ее случайной, — что все восточные народы, в течение веков вошедшие в Россию, — лишние, что они у нас были только камнем на шее. Всяческими методами, вплоть до самых гнусных, русских будут настраивать против нерусских, а тех, наоборот, - убеждать в том, что все их беды коренятся в русских. Разрушение Советского Союза - это прежде всего сознательный и целенаправленный удар по евразийству России, второй — после Октябрьской революции — этап ее разрушения.

И совсем не случайно, что лидеры многих национальных регионов России более державны, чем чуждое коренным национальным интересам России нынешнее прозападное правительство. И, суверенизируясь, они чаще всего отделяются не от России, а от антинациональной политики ее нынешней верхушки. Ведь пытаются суверенизироваться даже чисто русские регионы... И потому с верой, пусть и наивной, в будущее славянское и евразийское единство я на стыке Европы и Азии продолжаю восстанавливать храм св. великомученика Димитрия Солунского.

И стоит сей храм на продуваемом ветрами пустыре, хорошо видимый из окон поездов, гремящих по Транссибирской магистрали из Европы в Азию и из Азии в Европу. Крестьянские дома почтительно или на всякий случай отступили: никто за минувший век, после того как в гражданскую войну дом спалили, не поселился на месте Аксаковской усадьбы. Ныне на пустыре стоит гранитный камень, привезенный Б.И. Брянцевым из далекого зауральского карьера, с надписью: «Здесь будет памятник И.С. Аксакову».

И в заключение хочу рассказать еще об одном человеке. Я боюсь называть его имя, потому что боюсь накликать на него беду: вдруг кто решит, что он очень богат, раз жертвует на храмы и на другие русские дела, и в то же время хочется назвать его имя, чтобы люди знали, что на Руси еще есть или уже есть такие люди, хотя знаю, он в восторге от того, что я о нем напишу, не будет. Это Валерий Григорьевич Тетерев.

На малой родине у Валерия Григорьевича есть ухоженное кладбище, на котором похоронены его предки. А вот се­ло, в котором он родился, разрушено. Уничтожать его, основанное еще Строгановыми (им здесь, на берегу крошечного озерца, явилась икона Николая Чудотворца), одно из красивейших и древнейших русских сел на Каме и в Башкирии, стали еще с 1917 года, но окончательно, одним махом, оно было уничтожено недавно; уже в 70-е годы его решили затопить новым рукотворным морем, и жителей Николо-Березовки выселили буквально силой. Что могли порушить - порушили, с рукотворным морем, правда, пока - из-за перестройки - не получилось, и к сегодняшнему дню на месте когда-то богатого села осталось лишь с десятка полтора кирпичных остовов домов и порушенный Святоникольский храм на съедаемом Камой (каждый год по несколько метров) берегу. Чудотворная икона Николая Угодника, в честь которой был поставлен сей храм, была настолько известна на Руси, что ее в свое время призывал на Москву Грозный царь Иоанн Васильевич, и даже построил в Москве специально для нее церковь — Николы Закамского, а потом, после вещего сна, с монахами Савво-Сторожевского монастыря вернул обратно, а уже в нашем веке, предчувствуя великие беды России, молитвенно пасть перед ней дважды приезжала Великая княгиня и будущая русская великомученица Елизавета Федоровна, впоследствии нашедшая свой земной мученический конец недалеко от этих мест.

Но вот нашелся человек, у которого душа восстала против всеобщего разрушения. Начав с помощи Аксаковскому дому, он поставил покаянную часовню на родительском Николо-Бе­резовском кладбище (которую в нынешнюю Пасху неизвестно кто сжег, мешала она почему-то очень) и только потом приступил к главному. Великую нужно иметь силу духа и в то же время чистую детскую наивность, чтобы решиться на восстановление Никольского храма — не деревянной сельской церквушки, а огромного каменного храма, колокольня которого тянется к небу аж за 50 метров, да еще в мертвом селе, да еще на съедаемом Камой берегу, да еще при противодействии районных властей, по-своему правых: к чему бередить вроде бы уже отболевшие раны оставшихся в живых николо-березовцев, к тому же все равно все уйдет под воду! Казалось, рухнуло все: политический строй, великая страна, нет денег на зарплату врачам и учителям, даже шахтерам, ан нет — жив сатанинский проект: вслед за Волгой превратить в сеть болот-морей Каму.

И вот нашелся человек, который решил по-своему противостоять этому: со своими заветными мыслями он пришел почему-то ко мне, у кого нет ни денег, ни власти. И мы, два очень разных, но одинаково наивных человека решили: коли встанет храм — никто не решится затопить его, а заодно и десятки тысяч гектаров плодородных земель, встанет храм — и возродится село как символ возрождения порушенной России.

Я написал письмо Святейшему: владыка земной, нижайше просим благословения на труд сей... И это письмо, видимо, до него не дошло, что делать, почта у нас ныне ходит худо...

Исчерпав все возможности пробиться через бюрократические препоны, я пошел к Госсекретарю Республики Башкортостан М.А. Аюпову. И неожиданно мы получили поддержку от президента Муртазы Рахимова. Он своим указом поддержал нашу идею создания благотворительного фонда «Никольский храм», и первый взнос в фонд в 5 миллионов (тогда это были еще деньги) был его. Впоследствии он добавил еще 50 миллионов, а когда дело снова зашло в тупик все из-за того же планируемого затопления и постепенного обрушения берега, он собрал оперативное совещание кабинета министров республики прямо на берегу Камы, — а это 200 с лишним километров от Уфы — и сказал:

— Какие бы затраты ни пришлось понести, будем укреплять берег и восстанавливать село. Ибо Николо-Березовка - не просто самое древнее русское село в Башкортостане, разрушенное насильственно, но и символ единства России.

Мне говорят некоторые, очень русские, как правило, не пожертвовавшие ни на Димитровский, ни на Никольский храмы ни копейки, что сделал это президент в пропагандистских целях, потому как в демократической российской печати подвергается критике за ущемление прав русских в республике. Может быть. Но, если следовать этой логике, можно сказать, что в пропагандистских целях создана и здоровая трудовая обстановка в республике, относительно сытая и мирная жизнь. Если это так, то я за такую пропаганду: по объему вводимого жилья Башкирия занимает второе место в России после Москвы.

А если вернуться к Никольскому храму, то на сегодняшний день, несмотря на наши просьбы, призывы, мольбы, реально на храм, помимо, разумеется, В.Г.Тетерева, выделены деньги только президентом Башкирии, да под давлением М.А.Аюпова «Сбербанком» и АО «Башкирнефтепродукт». Но дело даже не в 55 президентских миллионах, его указ и личное участие заставили даже самых безнадежных скептиков поверить в реальность нами задуманного. И сопредседателями благотворительного фонда «Никольский храм» стали уроженцы Николо-Березовки, друзья детства - русский Р.И. Чумаков и татарин М.Р. Багаутдинов — не по принципу крови, а по принципу единой родины.

С осени 1995 года в Димитровскую поминальную субботу снова звонят колокола на стыке Европы и Азии в Димитровском храме на юге Башкирии, в селе с символическим названием Надеждино, а с весны 1996 года на Николу Вешнего снова заговорили колокола, разнося скорбно-радостную весть далеко за Каму, на Святоникольском храме на севере Башкирии уже не в мертвом селе Николо-Березовке.

Где бы я ни был, на этом, на том ли свете, из любой дали я буду слышать, отличая от тысячи других, их голоса.

Михаил Чванов, писатель, вице-президент Международного фонда славянской письменности и культуры