ЕВРАЗИЯ - Русская действительность как таковая

Рассуждая о политических идеологиях, в первую очередь следует соотносить свои умозрительные построения с той национальной реальностью, в контексте которой данные идеологии возникают и воплощаются. Так получилось, что логика развития европейско-североамериканской цивилизации, те исторические этапы, которые она проходила, те трансформации, которые она претерпевала, автоматически экстраполируются и на другие цивилизации, в том числе и русскую. Стоит ли это считать правомерным?

И либерализм, и коммунизм, и фашизм в своих ортодоксальных вариантах не являются порождениями русского исторического процесса - они суть вещи заимствованные, а значит, не связанные с корневыми аспектами русской жизни.

Политическая идеология не может существовать вне национального контекста, что подтверждается, например, теми метаморфозами, которые претерпела на русской почве идеология социализма. Русский большевизм породил мощное автократическое государство, новое самодержавие, завернутое в красные одежды, новую империю. Не произошло и никакого отмирания государства, чаемого Карлом Марксом, что в совокупности со многими другими факторами позволило левым мыслителям Запада обрушиться в свое время с критикой на Советский проект как на неимеющий никакого отношения к левой идеологии. В любом случае, и либерализм, и коммунизм, и фашизм - три основных идеологии Нового Времени - в своих ортодоксальных вариантах не являются порождениями русского исторического процесса, но суть вещи привнесенные, заимствованные, а значит, не связанные с корневыми аспектами русской жизни.

Настоящей русской левой просвещенческой идеологии никогда не было, русского фашизма - тоже, было подражание и неумелое копирование западного. Русский либерализм тоже сначала был забавой исключительно для интеллигенции, а после того, как эта идеология на самом Западе приказала долго жить, превратился, как и фашизм, в забаву для фриков. Наверное, стоит задать вопрос, а почему так? Не потому ли, что модерна как исторического этапа, качественно иного по сравнению с традиционным обществом в России, как и во многих других незападных странах, у нас просто не было? А значит, его политические идеологии иррелевантны по отношению к русской действительности, и им здесь просто нечего делать.

В прямом смысле нечего делать - они могут работать, но в другой стихии, с другим материалом, с другим типом человека, нежели тот, что существует в России. Умом Россию действительно не понять, но каким умом? Западным, картезианским «рацио» - действительно нет. Но не потому ли, что это западный «ум», представление о разуме, выведенное в рамках западноевропейской философии, исходя из западноевропейской реальности, на основе их представлений о человеке, их архетипах и их бессознательного?

Было ли что-то подобное в России, было ли у нас Просвещение, которое готовило почву к пришествию модерна? Очевидно, нет. Так был ли у нас сам модерн, или имело место только болезненное искажение русского сознания, попытка привить ему западный образ мысли, оторвав от сферы национального бессознательного?

Внешне положение дел в России и на Западе может выглядеть похоже, но если разобраться в сути вещей, то речь идет о принципиально разных ситуациях. Там все три идеологии, суммируя все возможности, предоставляемые Новым Временем, исчерпали себя. Таким образом, исчерпала себя и сама эпоха модерна. В России же не было ни модерна, ни этих трех его идеологических составляющих, а значит, и рассуждения о трех идеологиях в русском контексте не имеет смысла. У нас не было модерна, а значит, у нас ничего не могло себя исчерпать.

Постлиберализм захватывает нас лишь в той степени, в которой он затрагивает имплантированную в русский организм чужеродную нам идею Запада и исковерканное сознание ее носителей, в основном принадлежащих к верхам общества. Но и это исковерканное сознание - глубоко незападное, оно нездоровое русское, искалеченное - но наше. Кризис идеологии? У них - возможно. Нас же их кризис касается только в небольшой степени. Проще говоря - у них уже все кончилось, тогда как у нас ничего и не начиналось.

У нас есть шанс - модернистский проект Запада уже исчерпал себя, а до торжества постмодерна - еще далеко. На дворе время, когда жить по старому уже нельзя, а новое только-только проявляется. Запад уже не представляет собой прежней идеологической силы, и в плане идеологий ему нечего предложить остальному миру, влияние его в этой сфере крайне мало. Прежнее колдовство ослабло, новое еще не набрало силу.

Россия имеет шанс на создание своей идеологии, которая будет выведена из народного бессознательного, из народной структуры. Ее можно назвать Четвертой Политической Теорией, противопоставив трем политическим теориям модерна, или более точно - Русской Политической Теорией. Какой ей следует быть - здесь следует обратиться к самому народу, его бессознательному, снам, сказкам, преданиям, истории, распространенным в нем «предрассудкам» и характерным чертам народного мировоззрения.

Следовательно, субъектом русской политической теории должен стать русский народ, которого следует воспринимать в качестве единого надвременного организма. Русский народ, понятый как наделенная особой миссией спасительная община, как колыбель нового мира. Именно так и понимали всегда себя русские - как новый Израиль, как альтернативу вообще всему апостасийному пути развития человечества.

Это ощущение было свойственно и для Советского периода нашей истории, и для периода Московского царства, и для Петербургской России, особенно после Французской революции. Россия как альтернатива. Это, в принципе, та идея, которая и создала русских как народ, а до этого была характерна, например, для Византии. Главное - русскость как альтернатива, как иной путь развития, нежели пути, существующие на Западе или Востоке. Таким образом, русскость, или народность, должна стать ядром новой политической теории.

Вторым элементом должна стать как раз сама идея, идея-альтернатива, носителями которой являются русские. В любом случае, русское государство может быть только идеократическим, каковым оно и было всегда, неважно, будь то идея Третьего Рима или Третьего Интернационала. Православие, как то, что сделало русских русскими, уникальным народом с их совершенно особыми характеристиками, более всего подходит на роль такой идеи.

Следующим пунктом, логично вытекающим из двух вышеназванных, является государственная суверенность народа, его полная независимость, выраженная во власти, которая такой независимостью от внешних факторов обладает. Суверенность, или говоря по-русски - самодержавие. Самодержавие не только власти, но и народа, который сам держит свою страну и себя, самоуправляясь. В связи с этим можно вспомнить русские традиции земского самоуправления, не раз проявлявшиеся затем и в царской России, а потом и в системе Советов. Самодержавие и Советы - есть две грани одного целого.

Таким образом, самодержавие можно характеризовать как широкое самоуправление различных групп народа на местах, соединенное с сильной верховной властью. Именно в нем, в самодержавии, разрешается на первый взгляд соединение несочетаемого в русском народе - одновременная тяга к анархической вольнице и любовь к сильному государю.

Может, хватит рыться на европейской политической помойке? Все равно, ничего кроме кучи бесполезных и не нужных никому вещей мы не найдем.

Более того, получается, самодержавие и народность, равно как народность и идеократию (православие), очень трудно разделить - одно перетекает в другое. Сочетание этих трех элементов, выделенных впервые графом Сергеем Уваровым в теории «официальной народности», - является матрицей русской политической системы, равно, наверное, как и матрицей русского вообще. Все три элемента связаны вместе и перетекают один в другой, так как не могут адекватно существовать по отдельности.

Эта концепция может объяснить многое. Например, острейший конфликт внутри русского общества в период Гражданской войны с точки зрения идей, высказываемых основными тремя сторонами, можно выразить как конфликт между носителями идеи «самодержавия» (белые), настаивавших в первую очередь на «единой и неделимой России», носителями идеократических тенденций (красные), вдохновлявшихся идеей мировой революции, и носителями «народности» (зеленые, махновцы, антоновцы и др.). На примере всех трех движений можно проследить, во что вырождается каждый из элементов, если он существует отдельно. Самодержавие вырождается в антинародную диктатуру оторванной от народа элиты, идеократия - в антинародную диктатуру, оторванной от народа контр-элиты, народность - в бандитизм. Таким образом, хотя базой русской политической теории и должна быть народность, две других составляющих не должны оставаться без внимания, и наоборот.

Преодоление разделенности, отчужденности, выявление общих черт, в, казалось бы, далеких друг от друга русских историко-философских концепциях, стремление к цельности, интеграции, объединение воедино разорванного кольца «православия, самодержавия, народности», прямо требует того, чтобы эта идеология стала в первую очередь идеологией национального примирения и единства, которая бы рассматривала нашу историю континуально, одновременно связывая воедино прошлое настоящее и будущее. Эта идеология будущей России и, по-разному, она отражалась в мышлении наших исторических деятелей, разные ее грани могли воплощаться и в деятельности противоборствующих группировок. Понимание этого только и может привести к снятию разрозненности внутри самого русского народа, в первую очередь политически активной его части.

С точки зрения русской политической теории, никаких различных трех сверх-идеологий не было - все они являются необходимыми частями другой теории, единой европейской политической теории Нового Времени. И действительно, все три идеологии легко соотнести с тремя главными лозунгами Французской революции: либерализм соответствует свободе, коммунизм - равенству, фашизм, настаивающий более всего на национальном, расовом или государственном единении, как высшей ценности - братству.

Эти три теории абсолютно иррелевантны по отношению к русской действительности, а потому, по меньшей мере, бесполезны, или даже вредны. Если уж на самом Западе они расцениваются как пережитки далекого прошлого, уступая место soft-ideology, пост-либерализму, который трудно уже назвать идеологией, скорее это квинтэссенция западного мира постмодерна, предложение расслабиться, потреблять и «не париться», взятое в качестве главной ценности, то стоит ли нам цепляться за них? Может, хватит рыться на европейской политической помойке? Все равно, ничего кроме кучи бесполезных и не нужных никому вещей мы не найдем.

Итак, существует лишь постлиберализм, в рамках которого очень уютно чувствуют себя остатки всех трех теорий, и который угнездился в головах по большей части довольно обеспеченного населения российских столиц. А поскольку это уже даже и не идеология, а определенная операционная система, то ее сбой поможет всеобщему отрезвлению от постлиберального забытья и даст шанс для создания русской политической теории. Преступно было бы его упустить.