ЕВРАЗИЯ - «Геройские» проблемы белорусского национализма

До сих пор очень часто в спорах о том, кто же на самом деле является белорусским национальным героем, используется достаточно размытый набор критериев. Некоторые считают белорусскими героями белорусов по крови - тогда встает вопрос, как быть с историческими персонажами, жившими до появления белорусов. Другие видят «своих» во всех, кто здесь родился, а прославился за пределами Белоруссии. Третьи считают своими тех, кто жил и действовал на благо Белоруссии, хотя понятие о благе для белорусского народа тоже у каждого свое. В начале ХХ века белорусскими героями пытались представить белорусов, действующих на благо Белоруссии. Причем самой большой проблемой было как раз определение кого-либо как белоруса. Объявить какой-либо исторический персонаж белорусом и создать систему доказательств этого - вот что являлось одной из главных задач белорусского национализма начала ХХ века.

В начале ХХ века белорусский национализм начал эксплуатировать образы великих князей литовских как белорусских правителей. Эта привычка была вычищена советским периодом, но в период перестройки опять вернулась.

Для становления и развития любой нации нужны национальные герои - люди, на которых будут равняться остальные представители нации. Белорусский национализм начала ХХ века таких героев сразу предложить не смог. Герой, литературный или национальный, представляет собой не конкретного человека, а некий идеальный образ, который является эталоном для представителей нации. Национальный герой быстро обрастает легендами и мифами и воспринимается уже как некий сверхчеловек с идеальной биографией, не делающий ошибок. Именно идеальный образ, а не его реальный прототип является национальной гордостью. Образ героя начинает транслироваться в художественной литературе, восприятие этого образа становится шаблоном, а этот шаблон как объективную реальность начинают использовать околонаучные исследователи-популяризаторы и даже иногда серьезные ученые. Мифы о героях полнее свидетельствуют о героическом образе, чем строчки реальных биографий. К тому же, реальные национальные герои, как и любой человек, обладают рядом неидеальных черт. Пока такой «герой» жив, баланс героического и негероического в нем колеблется и не предрешен - одна смерть все ставит на свои места. Живущий претендент на звание национального героя может повести себя неподобающим образом, чем дискредитировать саму «национальную» идею, тем более, если она находится в зачаточном состоянии и практически не имеет шансов выжить.

Первые белорусские националисты не могли найти «национальных героев», способных удовлетворить всем требованиям. Инициатор белорусского национализма Франциск Богушевич, призывая крестьян к идентификации Великого княжества Литовского с Белоруссией, тем не менее, не называл конкретных белорусских героев, сражавшихся за родину в средние и иные века. В начале ХХ века белорусский национализм начал эксплуатировать образы великих князей литовских как белорусских правителей. Эта привычка была вычищена советским периодом, но осталась в среде белорусской эмиграции, а в период перестройки опять вернулась в белорусскую историографию и эксплуатируется до сих пор, что вызывает логичные обвинения со стороны некоторых российских ученых.

Однако, героизация средневековых князей оказалась для начала ХХ века неудачным проектом. Крестьянин попросту не замечал никакой логической или другой связи, например, между деяниями великого князя литовского Витовта и современной крестьянину начала ХХ века ситуацией. Кроме того, сами крестьяне не являлись носителями какого-то регионального патриотизма. Причем такая ситуация тянулась достаточно давно, с периода первых уний Великого княжества Литовского с Польшей.

Постепенное польское влияние на жизнь западнорусского населения привело к тому, что у высших слоев постепенно героические русские образы трансформировались в польские, т. е. поменялся пантеон героев. Огромная же масса крестьянства своим положением вообще была выведена за рамки циркуляции различных государственно и территориально ориентированных высоких эмоций. Таким образом, для польских крестьян, как и для крестьян западнорусских / белорусских, патриотизм был ненужной эмоцией, которая была актуальна для других социальных групп, но не для крестьянства.

Постепенно народная масса стал забывать русский героический эпос, бытовавший еще со времен Древнерусского государства, поскольку он оказался ненужен крестьянам для существования в своей социальной нише, а для перешедших в другую, более высокую нишу, актуальным были уже не русские, а польские герои. От богатырских былин остались лишь несвязные воспоминания, сами русские былины были попросту вытеснены польской героикой, на которую в свое время переориентировалась шляхта Великого княжества Литовского.

С конца XVIII века, когда восточные земли Польской Речи Посполитой вошли в состав Российской империи, у белорусских крестьян стала появляться общерусская имперская героика. Это было связано в первую очередь со службой в российской армии. Если крестьяне в Польше никогда не имели статуса защитников Родины, этим занималась шляхта, то в Российской империи служба в армии не давала абсолютно всем перспектив перейти в другой социальный слой. Белорусские крестьяне, отслужившие в императорской армии, возвращались к себе в деревни и, рассказывая о боевых действиях против других государств, подспудно формировали у крестьянской молодежи уверенность в том, что крестьяне также причастны к защите Родины, которая в этом случае начинала представляться не как небольшой регион, а как большая страна.

Судя по всему, российский имперский патриотизм у белорусских крестьян уже начал формироваться ко второй половине XIX века. Видимо, именно поэтому польские повстанцы в 1863 года расправлялись с отставными солдатами, вернувшимися в свои деревни, даже если эти отставники были католиками. Общерусский имперский патриотизм блокировал эффективность как польской, так и появившейся в начале ХХ века белорусской пропаганды.

Себя на роль героев белорусские националисты того времени выдвинуть не могли по вполне тривиальным причинам - они вряд ли пошли бы на верную смерть ради идеала свободной и независимой Белоруссии. Ведь герой должен обладать, кроме всего прочего, элементом трагизма: умереть за родину, сражаясь с превосходящими силами врагов, погибнуть под пытками, но не отречься от великой идеи, наконец, просто потерять семью из-за своей общественной деятельности на благо отечества. Вариантов трагизма множество. Трагедия - результат и смысловой предел героизма. Ничем из перечисленного набора трагизмов белорусские националисты не обладали. Они были обычными интеллигентными людьми своей эпохи, не желавшими резких перемен и готовых удовлетвориться хотя бы признанием своей региональной значимости.

Первые белорусские националисты не имели харизмы, они не были вожаками масс и не могли ради идеи пойти на смерть. Они предпочитали приспосабливаться к изменяющейся ситуации, чтобы выжить и продолжать действовать. Естественно, что, сохраняя себе жизнь в любых условиях, белорусские националисты получали возможность и дальше вести пропаганду, однако никто из них не решился на смерть ради идеи, чтобы его образ оставшиеся в живых могли эксплуатировать как героический. В итоге коллаборационистское поведение представителей белорусского национализма, его заигрывания с любой доминирующей в регионе силой, отталкивали от него крестьянскую массу, не привыкшую понимать тонкости высокой политической игры и уступок ради достижения своих целей.

Нужно заметить, что белорусский национализм старался не конфликтовать с реальной властью. Так, в период до Первой русской революции разговор шел о культурной автономии, во время революции прозвучали более радикальные призывы (например, свержение самодержавия). Это произошло потому, что власти в 1905 году были растеряны и инициативу в идеологической доминанте в Северо-Западном крае Российской империи переняли польские националистические и революционные партии, выступавшие за ликвидацию монархии.

С 1906 года белорусский национализм вновь переходит на более лояльные по отношению к имперской власти позиции, и становится больше культурно-просветительским явлением, чем общественно-политическим. В период Первой мировой войны националисты, оказавшиеся под немецкой оккупацией, зафиксировали свою лояльность оккупационным властям, а в 1918 году, после того, как немецкие войска вошли в Минск, белорусские националисты даже отправили телеграмму кайзеру с благодарностью за избавление от большевизма. После того, как вместо немцев Минск оккупировали поляки, националисты приветствовали нового «освободителя из-под российского империализма» Юзефа Пилсудского.

Белорусский национализм старался не конфликтовать с реальной властью. Достаточно ярко коллаборационистскую составляющую белорусского национализма вскрыла Великая Отечественная война.

Позже, когда Литва и Польша спорили о том, кому должно принадлежать Вильно, белорусские националисты, оказавшиеся в Литве в обмен на финансовую поддержку литовского правительства, обязались в случае референдума признать Вильно литовской, а не польской территорией, хотя сами претендовали на этот город как на центр белорусской культуры и националистической деятельности. Достаточно ярко коллаборационистскую составляющую белорусского национализма вскрыла Великая Отечественная война.

Другой проблемой разработки белорусской национальной героики стало стремление найти таких персонажей, которые бы могли своей жизнью и поведением подчеркивать отдельность белорусов от русских или поляков. Декларирование так называемого «литвинского патриотизма», когда польская по самосознанию элита Великого княжества Литовского подчеркивала некоторые свои отличия от жителей собственно Польши, не могло служить примером, поскольку все эти различия в предках могли быть постигнуты людьми интеллигентных профессий. Для крестьян же все должно представляться более просто.

Националистическая (а с точки зрения националистов, национальная) героика стала оформляться достаточно поздно - во время Первой мировой войны. Пожалуй, первым «белорусским национальным героем» стал Викентий Константин Калиновский - один из руководителей польского восстания 1863-1864 годов в Северо-Западном крае. Впервые, судя по всему, «белорусскость» Калиновского сконструировал активный деятель «нашенивского» белорусского движения Вацлав Ластовский в своей статье «Памяці Справядлівага» в газете «Гоман» № 1 от 15 февраля 1916 года. В этой статье проявились первые попытки составить биографию идеального белорусского героя. Причем объяснение некоторых черт его идеальности, скорее всего, следует искать в ситуации, которая сложилась на западе Российской Империи в 1916 году, а именно - часть Империи была оккупирована немецкими войсками, и там в тот момент находился Ластовский. Поэтому для поддержания имиджа национального героя, хорошо было подчеркнуть антирусскую направленность деятельности Калиновского. Она заметна невооруженным глазом, но было необходимо придать этой антирусскости белорусские черты, наверное, поэтому Константин (или в польском варианте Констант) стал у Ластовского Касцюком.

Таким образом, первый миф - белорусское имя Калиновского - родился в 1916 году на оккупированной немцами территории. Позже Игнатовский трансформировал «Касцюка» в «Кастуся», что и закрепилось до наших дней. Деятельность Касцюка / Кастуся стала постепенно наполняться мифической борьбой за независимость белорусского народа. На самом деле ничего белорусского в деятельности Калиновского не было, а апеллирование к тому, что он писал листовки на белорусском языке несостоятельно только потому, что, например, немцы в период Великой Отечественной войны тоже выпускали листовки на белорусском языке, но немцев не считают ни белорусским патриотами, ни белорусскими националистами.

Образ Калиновского-белоруса был выгоден националистической пропаганде того времени, поскольку на тот момент являлся очень конъюнктурным. Во-первых, для мобилизации этноса нужен символ. Желательно символ из прошлого, так как ныне живущий символ может дискредитировать себя, да и реального лидера белорусского движения в то время попросту не существовало. Во-вторых, символ должен быть «идеальным белорусом», поэтому современники символа не должны были рассказывать о нем правду. К 1916 году участников восстания 1863-1864 практически не осталось, поэтому никто не мог возразить против придуманной «белорусскости» Калиновского. В-третьих, белорусский символ должен был иметь явную антирусскую направленность, чтобы обосновать в новой белорусской идее противодействие широко бытовавшему тогда утверждению о триединстве русской нации. В-четвертых, конструирование образа проходило под немецкой оккупацией, т. е. на территории, контролируемой противниками России, а Калиновский имел как раз антироссийскую направленность своей деятельности. В-пятых, на оккупированной территории очень широко вел свою пропаганду польский национализм, которому тоже надо было противостоять, поэтому вырывание польских героев и перевод их в белорусские был необходим, чтобы для обывателя застолбить первыми образ именно белорусского героя.

Однако, образ «белорусского героя Кастуся Калиновского» закрепился в массовом сознании только в период советской власти. Причем, до сих пор Калиновский считается именно белорусским национальным героем, и доказательства обратного зачастую попросту не принимаются.

В целом же, попытка создания пантеона белорусских героев в начале ХХ века оказалась безуспешной. Видимо, белорусские националисты так и не смогли связать деятельность конкретного персонажа истории с обоснованием того, что эта деятельность была на благо суверенного белорусского народа.