ЕВРАЗИЯ - Дух Утопии и революционная практика

В своем анализе наследия Мартина Хайдеггера, говоря о поражении доктрин «третьего пути», Александр Дугин обращается к понятию «метафизикой задержки». В двух словах, это проблема вечного «все еще нет» - проблема откладывающегося конца, за которым в виду вечного откладывания никогда не может прийти новое Начало. Можно сказать, что это вопрос о возможности подхода к точке Великой Полночи и, одновременно, проблема исчисления бесконечно малых, о которой писал Рене Генон.

Стремление преодолеть «еще не бытие» создает образ утопии, места «нигде». Это провоцирует движение к тому, что Блох называет «Родиной» - местом, где никто никогда не был, но которое каждому грезилось в детстве.

Но кроме невозможности окончательного подхода к последнему пределу, невозможности преодоления зазора, как бы бесконечно мал он ни был, невозможности приравнивания этой бесконечно малой к нулю, есть еще нечто. Что-то, коренящееся внутри человека. «Быть может, это "все еще нет" является конституирующей стороной человеческого начала?» - вопрошает Дугин. Может, сущность человека состоит в том, чтобы вечно откладывать? В качестве решения проблемы русский философ выдвигает фигуру «человека Начала» - того, «кто способен сделать почти полночь полночью», противопоставленного «вечно откладывающему» «человеку Конца».

Для разгадки смысла этого «все еще нет» следует обратить внимание и на поиски немецкого мыслителя XX века, поставившего проблему задержки, «еще не бытия», в центр своей философии. Речь идет об Эрнсте Блохе - неортодоксальном марксисте, испытавшем серьезное влияние гностицизма и называвшем разработанную им доктрину «политической мистикой». Его еще называют «ведущим теоретиком утопии XX столетия».

Блох считал понятие «еще не бытия» - Noch-Nicht-Sein - одним из основополагающих в своей философии. «Еще не бытие» – это антропологическая, но и одновременно общественная, социальная категория, описывающая свойственное человеку состояние нехватки, ощущение неполноты, ущербности окружающего мира. Ощущение «еще не бытия», проклятие этого «все еще нет» является по Блоху неотъемлемой чертой человеческого существования в обозримый исторический период.

Нехватка же возникает не потому, что человек сам содержит в себе какой-то изъян, неполон и недостаточен - наоборот, ее появление связано с тем, что человек несет в себе избыток. Сталкиваясь с накладывающим на него оковы миром, миром природы или социальных фактов, человек ощущает несовершенство этого мира, его несоответствие тому избытку и богатству, который заложен в него самом. Внешняя форма всегда стремится втиснуть в рамки функциональности избыток экспрессии, свободно изливающийся из человека. Мир начинает рассматриваться как то, что нужно преодолеть, как недостаточное состояние. Внутренний мир человека, являя что-то совершенно иное, совершенно отличное от этого мира, тоскует и скорбит, надеется и стремится его преобразовать.

Здесь гностические параллели были бы вполне уместны. Однако, это тема отдельного исследования. Человек ощущает себя пленником в мире и понимает его как «еще не бытие», в то время как настоящее бытие лежит где-то вовне, за его пределами. Так и появляется Утопия - стремление преобразовать, преодолеть мир, выйти за его пределы. Дух Утопии – осознание человеком «еще не бытия».

Noch-Nicht-Sein содержит в себе импульс к самопреодолению - именно этим импульсом подталкиваются революционные движения, им грезят духоискатели и утописты, стремящиеся вырваться в царство Духа, приблизить тысячелетнее Царствие или «вырваться в царство свободы из царства необходимости». В своем труде «Принцип надежды» Эрнст Блох убедительно показывает как принцип утопии, принцип надежды, пронизывает всю человеческую жизнь. Это конституирующий принцип человеческой социальности. Все, что нас окружает – а это все общественные явления, - все пронизано духом утопии, все появляется как надстройка над ошеломительным и гнетущим опытом столкновения с неполнотой мира.

От первого тома, в котором рассматриваются проявления принципа надежды в повседневной жизни, в моде, кино, неустанной «вере в прогресс», обыденном оптимизме, Блох переходит ко второму, где описывает социальные и политические утопии. Однако, не они высшее проявление Духа Утопии. Восходя от абстрактного к конкретному как неортодоксальный, но все же марксист, Блох обнаруживает наиболее кристально чистое его проявление в морали, музыке, представлении о смерти, религии и понятии высшего блага.

Религия наиболее конкретна, а всеобщая вера в прогресс – абстрактна. Религия и музыка ближе к Духу Утопии, чем порожденные им же, но более приземленные утопии политические и социальные. Не вера и желание верить в лучшее будущее порождают религиозные представления, но оба этих феномена порождены одним принципом, имеющим отношение к глубинным основам нашего «Я».

Noch-Nicht-Sein никогда не сменяется Sein, в то же время оставляя человеку пространство надежды, которой наполняется этот зазор. Стремление преодолеть «еще не бытие» создает образ утопии, места «нигде». Это провоцирует движение к тому, что Блох называет «Родиной» - местом, где никто никогда не был, но которое каждому грезилось в детстве.

«...В мире возникнет то, что является всем в детстве, но где еще никто не был: Родина», - так заканчивается труд Блоха «Дух Утопии», что, по мнению некоторых исследователей, является отсылкой к еретическому автору II века Маркиону. «Через нас возникает нечто радикально новое, которое вместе с тем исходит из сокровеннейших глубин нашей личности», - характеризует главный постулат философии Блоха историк философии Иван Болдырев.

Уже надежда как таковая отнимает жизнь у дающего ей существование принципа, ибо в основе надежды лежит опыт иного, столкновение, греза о том, что Блох зовет «Родиной».

«Только внутри нас горит этот огонь, и мы начинаем фантастическое путешествие к нему», - пишет Эрнст Блох, обращаясь к духу Утопии.

Таким образом, зазор, «все еще не», можно считать действительно присущим человеку, однако, откладывание – только одна его сторона, другая – стремление преодолеть, воплощающаяся в утопии. И стремление преодолеть преобладает. Дух Утопии питает все – и высшие порывы человеческой души (он лежит в основе религиозного чувства), и глупый позитивизм науки, и банальное мышление обывателя. Однако, мы видим лишь формы и не замечаем самой основы, того, что дает им жизнь самого Духа Утопии. Заслуга Блоха в том, что он открывает этот принцип, хотя и сам остается приверженцем одной из форм его проявлений. Блох, делящий утопии на абстрактные и конкретные, предлагает в рамках коммунистического проекта строить конкретную утопию, вооруженную марксисткой методологией и социальной теорией.

Здесь мы непосредственно подходим к проблеме политического проекта. Парадокс утопии заключается в том, что, с одной стороны, Дух Утопии отрицает окружающий его мир - так рождается стремление к преобразованию мира, в своей основе Дух Утопии есть не что иное, как отрицание мира, как опыт Другого, «Родины», как стремление превратить мир в то, чем он не является, привести его в соответствие с полнотой и избытком, рвущимся из человека.

С другой стороны, вся социальность, а значит, и мир как таковой, поскольку все, что нас окружает, есть социальные конструкты, порожден самим духом Утопии, есть надстройка над ним. Дух Утопии подобен Урборосу, кусающему себя за хвост: отрицая мир, он его продлевает, создавая проект нового, но все же мира, буквально отбрасывает вперед точку конца, достижение чаемой полноты, заполняя зазор между состоянием «еще не бытия» и будущим «все же бытием» надеждой. Это бесконечное продление и проекция и создает задержку - «еще не бытие» становится вечным «все еще не».

Вывод, который может быть сделан из концепции Блоха, заключается в следующем: что, если действительно проблема нерешенного вопроса о «все еще нет» связана именно с самой формой, с оформлением, с выстраиванием утопии как проекта, с заключением духа утопии в оболочку косной материи, которой он чужд. Он ее стремится преодолеть, однако, прорываясь в мир, вынужден иметь дело с нею, и вместо преодоления строит один за другим образы светлого будущего.

Выстраивая утопию, давая проявиться ей в нашей повседневной жизни, или в форме политического проекта, мы предаем Дух Утопии как таковой. Мы всегда имеем дело лишь с проектом - выводящее его наружу движение Духа Утопии для нас непостижимо, но мы никогда и не обращаемся к нему самому, точнее самим себе. Что, если поражения предыдущих утопий, тех, кто в сфере политики стремился преодолеть «еще не бытие», завершить тягостное «все еще нет», связаны именно с этим? Уже надежда как таковая отнимает жизнь у дающего ей существование принципа, ибо в основе надежды лежит опыт иного, столкновение, греза о том, что Блох зовет «Родиной». Но, надеясь, мы отталкиваемся от принципа и надеемся на что-то иное, ориентируемся на некий конструкт, возникший под влиянием опыта в нашем сознании, но не на сам опыт.

Значит, надежда должна быть отвергнута, а ее принцип - нет. Утопия должна быть отвергнута, а ее принцип - нет. Бесконечной проекции должен быть положен конец. Только так можно обратиться к тому, что лежит в их основе. Революционная практика должна быть не выстраиванием еще одной химеры, калечащей Дух Утопии, но непосредственным обращением к нему самому, с отказом от обращающего его в рабство проекта. Не вперед, но вглубь, не вовне, но внутрь. Не длительный проект, но миг. Пока как такового Духа Утопии мы и не знаем. Мы даже называем его «Дух Утопии», хотя Утопия уже есть его поражение и гарантия несбыточности.

Ахиллес никогда не догонит черепаху, выстраивание утопий не решит проблемы «все еще нет» - лишь опыт соприкосновения с «уже да», с «Родиной» имеет значение. Именно в нем и сбывается то, что человечество пытается воплотить во всех своих утопиях. Это точка настоящего конца, потому что обретение ее лишает все остальное смысла, весь мир вокруг нас – конструкт по ее якобы «достижению». Революционной практикой должно стать именно обращение к этому корневому опыту - там мы найдем самих себя, там мы найдем Родину.

Бойтесь ошибки и не надейтесь!