ЕВРАЗИЯ - Нонмодернизация Бруно Латура: на новой территории

Мы привыкли иметь дело с критикой Модерна, исходящей либо от представителей Постмодерна, либо Премодерна, однако дело двумя этими подходами не ограничивается. Современный французский социолог науки Бруно Латур идет дальше как постмодернистов-леваков, так и традиционалистов, а спокойная академичность и конструктивный строй его текстов, безусловно, вызовут симпатию к нему у тех, кто с опаской относится к выходкам постмодернистов, анархо-примитивистов или ваххабитов. Наиболее известная работа Латура «Nous n'avons jamais été modernes» («Мы никогда не были современными») была издана во Франции в 1991 году, в России же ее издали в 2006 году под названием «Нового Времени не было. Эссе по симметричной антропологии».

«Существует только одна положительная вещь, которую можно сказать о постмодернистах: после них больше ничего нет. Отнюдь не являясь концом конца, они знаменуют собой конец концов, то есть конец способов закончить и пойти дальше».

Антропологическая модель Модерна представляет собой определенного рода «гуманизм», постулирующий рождение нового человека как субъекта, принципиально отделенного от внешних объектов (вещей, предметов, животных). Область сакрального при этом выносится Модерном за скобки. Собственно, вычитанием сакрального и иррационального Модерн стремится достичь очищения субъект-объектных отношений от каких-либо искажений.

Учреждение новой антропологии и нового (современного) человека автоматически означает фиксацию всего ненововременного, не модернизированного, не современного в качестве нечеловеческого, а значит, либо объектного (природного, раз и навсегда отделенного от человека – и не подлежащего модернизации), либо гибридного, а значит, подлежащего модернизации и очищению от архаики. Таким образом, Модерн «разрубает» реальность, ранее представлявшую собой сложное (относительно - для различных обществ) единство на социальное (человеческое, субъектное) и природное (объектное). Собственно, Модерн и есть непрерывное разделение, дифференциация. Модерн – это «Бритва Оккама».

Данная онтологическая картина реализована в том, что Латур называет Конституцией Нового Времени. «Конституция» в данном случае означает вовсе не политическую конституцию, а «определение людей и нечеловеков, их особенности и отношения, компетенции и их объединения». То есть, Конституция у Латура близка к таким понятиям, как «парадигма» и «эпистема».

Анализируя историю науки, Латур показывает, что работа по очистке субъект-объектных отношений одновременно представляла собой конструирование новых гибридов. Подробнейшим образом останавливаясь на таких авторах как Бойль, Гоббс, Кант и других, Латур показывает, что Конституция Нового Времени не только сама включает в себя гибридов и реализуется в производстве новых гибридов. На множестве примеров он доказывает, что разделение происходит лишь для того, чтобы встроить вновь нарезанные элементы прежней целостности в новые конфигурации гибридов.

Так, начиная с Гоббса и Бойля, конституируются разделения научной власти, на которую возложена обязанность репрезентировать вещи, и власти политической, которая должна репрезентировать свои субъекты. При этом Латур формулирует смысл Конституции в виде перечня «гарантий», призванных оградить нас от парадоксальной взаимной и одновременной трансцендентности и имманентности человека по отношению к природе и обществу.

Таким образом, по Латуру, «главный пункт нововременной Конституции состоит в том, чтобы сделать невидимой, немыслимой, нерепрезентируемой посредническую работу, которая собирает вместе гибриды. Прерывается ли, однако, эта работа? Нет, ибо нововременной мир тотчас перестал бы функционировать, поскольку он, как и все другие коллективы, живет благодаря этому смешиванию. Великолепие такого механизма проявляется здесь во всем своем блеске. Нововременная Конституция, напротив, допускает расширенное умножение гибридов, существование и даже саму возможность существования которых она отрицает».

Отдельно Латур останавливается на критике т. н. Первого Просвещения как нового этапа конструирования гибридов: «Второе Просвещение - Просвещение XIX века. На этот раз точное знание об обществе и его законах позволило обрушиться с критикой не только на предрассудки обычного обскурантизма, но также и на новые предрассудки, созданные естественными науками. В смешениях первого Просвещения представители второго увидели только неподобающую смесь, которую было необходимо очистить, тщательно отделив ту часть, которая относилась к самим вещам, от того, что можно было отнести к функционированию гибридов экономики, бессознательного, языка или символов.

Все прежние мысли - в том числе и некоторые науки - стали нелепыми или приблизительными. Марксизм казался столь долгое время непреодолимым потому, что он, на самом деле, объединил два наиболее мощных ресурса, когда-либо разработанных критикой, и тем самым связал их навеки. Он позволял сохранить долю истины, принадлежащую естественным и социальным наукам, тщательно устраняя при этом их проклятую долю, их идеологию. Он воплотил все чаяния первого и второго Просвещения и подвел под ними черту».

«Антинововременные, как и постмодернисты, ведут игру на территории своих противников. Но нам открылась другая территория, намного более просторная, намного менее спорная - территория ненововременных миров».

Постмодернисты же представляются Латуру усталыми и разочаровавшимися модернистами, которые продолжают критику, несмотря на то, что утратили веру в ее основания. «Постмодернизм - симптом, а не свежее решение. Он живет при нововременной Конституции, но не верит больше в те гарантии, которые она предоставляет».

Латур отрицает возможность постмодернизма, поскольку для него Новое Время так никогда и не началось, а значит, невозможно и его преодоление, ибо преодолевать попросту нечего. «Мы не вступаем в новую эру; мы больше не продолжаем панического бегства пост-пост-постмодернистов; мы не цепляемся больше за авангард авангарда; мы больше не пытаемся быть еще хитрее, быть еще критичнее, положить начало еще одному этапу эры подозрения. Нет, напротив, мы замечаем, что так никогда и не начали вступать в эру Нового Времени.

Антинововременные ожесточенно сражаются с эффектами, производимыми Конституцией, но в то же время полностью ее принимают. Антинововременные меняют только знаки и направление своего негодования. Они перенимают у нововременных даже их главную особенность - идею времени с его необратимым движением, которое полностью отменяло бы свое собственное прошлое. Существует только одна положительная вещь, которую можно сказать о постмодернистах: после них больше ничего нет. Отнюдь не являясь концом конца, они знаменуют собой конец концов, то есть конец способов закончить что-либо и пойти дальше».

Для обозначения своего похода Латур использует понятие «non-moderne» (Нонмодерн) - «Ненововременность» (или «amoderne» - «анововременность»). Согласно Латуру, «ненововременным» является тот, кто одновременно принимает в расчет и Конституцию Нового Времени, и отрицаемые ею гибриды: «Конституция объясняла все, упуская при этом из виду то, что находилось посередине. "Это пустяки, это совсем ничто, простой остаток", - говорила она. Теперь гибриды, чудовища, смеси, существование которых она отказывается объяснять, составляют почти что все - они составляют не только наши коллективы, но также и другие общества, неправомерно называемые донововременными.

В тот самый момент, когда двойное Просвещение марксистов, казалось, все уже объяснило; в тот самый момент, когда крах их тотального объяснения привел постмодернистов к тому, что они погрузились в отчаяние самокритики, мы открываем, что объяснения еще не начались и что так было всегда, что мы никогда не были ни нововременными, ни критиками, что никогда не было никакого прежнего, никакого Старого Режима, что мы никогда так и не покидали прежней антропологической матрицы и что иначе и быть не могло».

Уничижительной критике Латур подвергает универсализм Модерна, вскрывая его подлинные внутренние противоречия: «Поскольку Конституция верит в полное отделение людей от нечеловеков и в то же самое время упраздняет это разделение, она сделала нововременных непобедимыми. Если вы начинаете их критиковать, заявляя, что природа - это мир, который сконструирован человеческими руками, они вам покажут, что природа трансцендентна и что они не имеют к ней отношения.

Если вы скажете, что общество трансцендентно и что его законы бесконечно нас превосходят, они ответят, что мы свободны и что наша судьба находится только в наших собственных руках. Если вы возразите им, что они обнаруживают свою двуличность, нововременные на это скажут, что они никогда не смешивают законы природы и неотъемлемое право человека на свободу. Если вы им поверите и направите свое внимание на что-то другое, они воспользуются этим, чтобы перенести тысячи объектов из природы в социальное тело, сообщая последнему устойчивость природных вещей».

Одновременно взгляды Латура сродни той критике, которой подвергают европейское общество этносоциологи, разоблачающие универсализм Модерна как форму этноцентризма, а сам Модерн в качестве локального типа общества, который благодаря гипертрофированному сосредоточению на технологическом и материальном прогрессе добился глобального господства и стремится утвердиться в качестве универсального.

Так, Латур предлагает в качестве наглядного примера европейского ученого-этнолога, который, сталкиваясь в экспедиции с представителями архаического племени и демонстрируя им преимущества рационального европейского мышления, сталкивается с непониманием и возмущением со стороны монистского мышления аборигенов, что интерпретируется данным этнологом в качестве подтверждения преимущества его позиции над примитивными формами, не способными к взаимодействию с дифференцированными формами мышления.

Латур же предлагает взглянуть на то, что получится, если сам Модерн поставить в позицию «примитивного папуаса». «Давайте предположим, что наш этнолог возвращается в свою страну и пытается отменить внутренний Великий Разлом. И предположим теперь, что благодаря ряду счастливых случайностей он принимается за анализ одного из множества здешних племен, скажем, племени научных исследователей или инженеров. Ситуация оказывается перевернутой, поскольку здесь и сейчас исследователь применяет уроки монизма, почерпнутые им из предыдущего путешествия. Племя ученых утверждает, что, в конечном счете, оно полностью отделяет знание о мире от нужд политики или морали. Однако в глазах наблюдателя это отделение не является особенно заметным или само представляет собой побочный продукт гораздо более смешанной деятельности в лаборатории, бриколажа.

Информанты утверждают, что они имеют доступ к природе, но этнограф отлично видит, что они имеют доступ только к определенному видению природы, к репрезентациям природы. Это племя, как и предыдущее, проецирует свои собственные социальные категории на природу, но в данном случае принципиально новым является утверждение, что оно этого не делает. Когда этнолог объясняет своим информантам, что они не могут отделить природу от социальной репрезентации, которой они его наделяют, они чувствуют себя оскорбленными, или вообще его не понимают. Наш этнолог усматривает в их ярости и в их непонимании доказательство их нововременной одержимости. Монизм, в котором теперь живет исследователь, - люди отныне всегда смешаны с нечеловеками - для них невыносим. По причинам социального порядка, заключает наш этнолог, западные ученые нуждаются в дуалистическом отношении».

В заключение приведем еще одну цитату Бруно Латура, характеризующую как позицию, так и научный стиль: «Антинововременные, как и постмодернисты, ведут игру на территории своих противников. Но нам открылась другая территория, намного более просторная, намного менее спорная - территория ненововременных миров. Это Срединная Империя, столь же обширная, как Китай, и столь же неведомая нам».