ЕВРАЗИЯ - Группа «Телос» и шмиттеанство в США: идеи Шмитта как орудие социальной критики

Восприятие Карла Шмитта в США, размышления американских мыслителей над идеями и самими категориями, выдвинутыми Шмиттом, не очень хорошо знакомы русским читателям. В то же время США как центр современности, средоточие всех тех тенденций, что проявляются в глобализующемся мире, не могут оставлять нас равнодушными. Если мы не изучаем Америку и современность, это не значит, что Америка и современность не занимаются нами. Опыт изучения наследия Шмитта и развития его концептов применительно к глобальной современности в ее наиболее ярком выражении – в США – мог бы быть полезен, будучи соответствующим образом проинтерпретирован и в России, в опыте присвоения Карла Шмитта русской действительности.

Эволюция либерализма привела к его перерождению в менеджерский либерализм, где базовые либеральные свободы, типа свободы собраний, повсеместно нарушаются, а сам режим становится все больше похож на тоталитарный.

Наиболее интересным с нашей точки зрения направлением в американском шмиттеанстве и шмиттоведении является сложившаяся вокруг «нового левого» журнала «Телос» группа интеллектуалов, в начале 80-х ставших пионерами в широком изучении наследия Карла Шмитта в Соединенных Штатах. Наиболее известные величины, маркирующие три интеллектуальных потока, что слились в этом течении – это редактор и основатель журнала «Телос», американский «новый левый» Пол Пиконе и его соратник, исследователь творчества Шмитта Гарри Ульмен, политолог и социолог еврейского происхождения из Республиканской партии Пол Готтфрид и бывший дипломат, американский ученый хорватского происхождения, одна из заметных фигур в среде европейских новых правых Томислав Сунич.

Парадоксально, но, несмотря на выдвигаемые в адрес неоконов со стороны их оппонентов обвинения в «фашизме», которые подкрепляются доказательствами связи учителя неоконсерваторов Лео Штросса с Карлом Шмиттом, непродолжительное время безуспешно пытавшимся повлиять на политико-правовую доктрину Рейха, сами неоконсерваторы не проявляли никакого особого интереса к творчеству самого Шмитта. Если к наследию другого мыслителя, повлиявшего на Штросса, Александра Кожева, неоконы, в частности, Алан Блюм и его ученик Френсис Фукуяма обращались непосредственно, то о Шмитте такого сказать нельзя.

Пиконе и Ульмен отмечают не просто незаинтересованность американских околовластных интеллектуалов в Шмитте как в таковом, но их желание всячески замолчать Шмитта, говорить о нем либо в контексте Штросса, или искусственно его привязывать к «нацизму», либо не говорить вообще. Возможно, некие концепты посредством Штросса и проникли в среду неоконов, но в самом Шмитте есть что-то такое, что останавливает строителей «Нового мирового порядка».

Рассмотрим подробнее идеи Шмитта и базирующиеся на них собственные концепты американских авторов, чтобы определить эти подрывные для «современного мира» вещи. Шмиттеанское осмысление легальности и легитимности, греческого понятия номоса не как отвлеченного закона, но как территориального порядка, когда он подразумевает, что правовой порядок должен базироваться на чем-то ином, нежели просто правила и законы, его теория конкретных порядков, как прелегального, предзаконного аксиологического измерения, без которого невозможна никакая кодификация, но который всегда больше чем любой кодекс связанных норм, потому что включает в себя все исключения, осмысляется Пиконе и Ульменом в контексте общего для многих мыслителей того времени рассмотрения расхождения между преконцептуальным измерением и категориальными объективациями. Это дистанция между бытием и мышлением, где первое всегда превосходит последнее.

Обращаясь к Адорно и Хоркхаймеру, к «Диалектике Просвещения», Пиккони и Ульмен настаивают, что именно элиминация зазора между бытием и мышлением в идеологии Просвещения ведет к возникновению необоснованной ничем кроме самой себя рациональности, которая может обратиться в безумный рационализм, характерный для нацистской идеологии. «Единственная возможность избежать подобного – дать опору рационализму в прерациональном и преконцептуальном измерении, для Адорно – это мимезис, для Гуссерля – жизненный мир, для Хайдеггера – возвращение к Бытию, для Шмитта – конкретные порядки».

Так же осмысляется и шмиттовская критика технологии. Вслед за другим исследователем Шмитта Джоном Маккормиком авторы отмечают критическое отношение Шмитта к технике и технологии, дух которой он в «Римском католицизме и политической форме» сравнивал с «Антихристом». Согласно Пиккони и Ульмену, эта критика техники есть критика «забвения Бытия», критика неспособности мыслить вне заранее созданных структур, которые в своей оторванности, заметим, уже являются инструментами подавления. Техника есть сущность знания просвещения, знания-власти по Бэкону, и Адорно пишет, что «Просвещение относится к вещам точно так же, как диктатор к людям».

Критика отчуждения и критика легального позитивизма и верховенства закона вполне применима к критике современных «демократических режимов», которые другой шмиттеанец Пол Готтфрид называет управляемыми демократиями или управляемым менеджерским государством (managerial state). Отсюда Пиккони и Ульмен выводят свою критику концепции «верховенства закона», которая, будучи в основе шмиттеанской, приобретает метаисторическое и даже бытийное измерение, будучи рассматриваемой в таком контексте, где вместе сводятся Шмитт, Адорно, Гуссерль и Хайдеггер.

Джон Маккормик отмечает, что критика техники и технологии у Шмитта соединяется с критикой интеллектуального класса, который ведет Запад от теологии к технологии. Эти «священники», по терминологии Шмитта, движутся в направлении полной технизации и деполитизации, абсолютной аполитичной нейтральности, так как нет ничего нейтральнее, чем техника.

Но технологизация таит в себе два неожиданных следствия. Первое – массы, которые никогда не могут быть полностью секуляризованными, в отличие от элит, не воспримут технику нейтрально, таким образом, под маской технологии может возникнуть новая теология – теология техники. Второе – в технологизированном мире нет места интеллектуальной элите, так как господствующая уже технология не нуждается в тех, кто бы ее продвигал.

Значит, господство технологии ведет к элиминации интеллектуалов. Лишенность технологии смысла – это лишенность любых ограничений перед тем, кто ее использует, и господство «нового варварства» лощеных менеджеров. Современное общество может быть рассмотрено в обеих перспективах.

Готтфрид как правый консерватор не очень доброжелательно относится к марксистам, но в общих чертах, опираясь на концепты Шмитта, приходит к тем же самым выводам, что и Пиккони с Ульменом. Своем труде «Массовая демократия и управляемое государство» Готтфрид заключает, что эволюция либерализма привела к его перерождению в управляющий, менеджерский либерализм, где базовые либеральные свободы, типа свободы собраний, повсеместно нарушаются, а сам режим становится все больше похож на тоталитарный.

Постепенно, отмечает Готтфрид, менеджерское государство перерастает в «терапевтическое». В книге «Мультикультурализм и политика вины: в направлении секулярной теократии» Готфрид подробно показывает, как такое терапевтическое государство стремится установить полный контроль за мыслью и речью демократических граждан, как посредством собственных институтов и институтов гражданского общества насаждается понятие вины и виновности по отношению к якобы «обиженным» меньшинствам.

Чем легальнее, чем юридически обоснованнее, тем более бессмысленной и тиранической становится система, достигая пика в состоянии терапевтического государства, где менеджеры ликвидируют любое неподчинение абсурдным нормам.

Развивая идею Шмитта о государстве как продолжении теологии, Готтфрид отмечает, что терапевтическое государство не могло бы возникнуть без соответствующих изменений в либеральном протестантизме, произошедших в середине XX века. Либеральное христианство как религия, чувствительная только к страданиям предполагаемых жертв, начинает продвигать «политику вины». Более того, привнесение американского либерально-протестантского концепта мультикультурализма на европейскую почву приводит к химерическим последствиям, когда европейцы с авторитарным рвением стремятся насадить у себя эту политику вины.

Мультикультурализм здесь играет особую роль. Как отмечает Сунич в работе «Глобальная деревня и права народов», в условиях господства аполитичных либеральных ценностей разнообразие этносов насильственно гомогенизируется, что приводит к рождению «мультикультурного зоопарка», где различные культуры могут свободно ходить только в пределах одной клетки под наблюдением либеральных надсмотрщиков, интеллектуалов и их бюрократических подручных, управленческое господство которых внедряется как нейтральное и, таким образом, не проблематичное». Такой образ являет собой полную противоположность и зеркальное отражение шмиттовской концепции coplexito oppositorium как единства противоположностей, в котором ни одна из них не подавляется, единства, олицетворением которого для Шмитта была Римско-Католическая церковь (этот термин разбирается именно в «Римском католицизме и политической форме»).

Выход Сунич пытается найти в обращении к шмиттовской же концепции прав народов. Уже сама возможность осмыслить окружающий нас мир в шмиттеанских категориях показывает альтернативу текущему положению вещей, тому, где видимость разнообразия является непременной основой прочного господства надсмотрщиков, пытающихся легитимизировать свое господство, в том числе и навязыванием якобы универсальных аксиологических систем.

Откуда же взялось «терапевтическое государство»? Как ни странно, на этот вопрос также можно ответить, если обратиться к Шмитту, что и делают Готтфрид, Пиккони и Ульмен, обращаясь к критике Шмиттом либерализма. За что Шмит критиковал либерализм? Как это ни странно - за слабость, как отмечает Готтфрид, вслед за Доносо Кортесом, назвавший либералов la classa discutidora, Шмитт также считал либералов силой, которая стремится избежать принципиальных решений, ищет везде компромисс и таким образом ослабляет государство. Это же повторяет и Лео Штраусс, когда говорит о том, что критика Шмиттом либерализма – это критика внутренняя, он по Штрауссу не предлагает ничего нового, как фашисты или коммунисты, а только останавливается на недостатках либерализма. Для Штраусса Шмит – это не критик либерализма как такового, но критик его неудачи, его слабости.

Еще один грех либерализма – это деполитизация западного общества. Либералы – это уже упомянутые нами священники модерна, которые движутся от теологии к технологии и движут вместе с собой все общество. Шмитт писал, что «плюралистическое государство, управляемое партиями, становится тотальным не из за своей эффективности, а из-за своей слабости. Оно вмешивается в каждый аспект жизни, потому что каждый ждет, что оно удовлетворит нужды всех страждущих».

Именно слабость либерального режима приводит к тому, что изначально он сменяется режимами тоталитарными, а потом режимом менеджерского государства. В последнем случае перерождение происходит в самом либерализме именно в том направлении технологизации, о котором писал Шмит. Джеймс Бернхем назвал это менеджерской революцией, приходом к власти нового класса администраторов под эгалитарными лозунгами, проходящем на Западе в форме построения государства «всеобщего благоденствия».

Это первая ступень к нынешнему терапевтическому государству, так как именно в нем происходит снятие разделения на собственно государство и гражданское общество, деполитизация, всеобщей становится управленческая легальность. Следующий этап – собственно терапевтический контроль, когда уже можно заняться мыслями людей, а не их кошельком. В таком государстве достигает пика отмеченное Шмиттом разделение легальности и легитимности и характерный для либералов упор на легальность и верховенство закона. Но легальность как область одних только правовых норм в отрыве от легитимности становится кодом поведения бюрократии, основанном на предписывающих предписаниях (Setzung von Setzungen).

Гари Ульмен подчеркивает что образующаяся гиперформальность законов, замыкающихся на самих себя, отмечена их бессмысленностью. Чем легальнее, чем юридически обоснованнее, тем более бессмысленной и тиранической становится система, достигая пика в состоянии терапевтического государства, где управляющие, менеджеры ликвидируют любое неподчинение бессмысленным и абсурдным нормам и навязываемым ценностям, которые призваны легитимизировать тем самым и господство тех, кто их навязывает. Так отказ от легитимности оборачивается новым стремлением к легитимизации господства, новой теологии, которую Шмитт, однако, рассматривал критически. Она не выходит в сферу преконцептуального, а значит, являет собой угрозу схожей с фашистской, угрозу безумной рациональности.

Готтфрид отмечал, что Шмитт предвидел подобную диктатуру бессмысленных норм, предписывающих предписаний, диктатуру голых, повисших в пустоте ценностей, обращая наше внимание на работу Шмитта 1951 года «Тирания ценностей». «Ремарки Шмитта по поводу либерализма и демократии помогают прояснить современный парадокс: насаждение частных ценностей (под видом универсальных) с помощью силы или устыжения».

Наиболее яркое воплощение тирания ценностей находит в Соединенных Штатах и именно у неоконов, которым на этом основании Готтфрид отказывает в консерватизме, отмечая, что они ближе к Канту и его этической доктрине, который, как отмечал Шмитт, не по простому совпадению благоволил также всемирной федерации государств, нежели традиционным консервативным представлениям.

В контексте данной социальной критики, как пишут Пиконе и Ульмен, «плебисцитарная демократия, к которой, кажется, склонялся Шмитт, и которая затем была много раз использована коммунистическими и фашистскими режимами», оказывается не менее «демократичной», чем современная представительная демократия, манипулируемая лобби и частными интересами. Рассматриваемое направление американской политологической и социологической мысли подтверждает мысль о том, что наследие Шмитта имеет ярко выраженный антитоталитарный характер.

Пиконе и Ульман отмечают, что даже критики Шмитта вынуждены признавать, что в своей защите традиционного государства, критике объединения гражданского общества и государства, в защите автономии государства Карл Шмитт был кем угодно, только не сторонником тоталитаризма. Наоборот, современное западное «либеральное и демократическое» государство не автономно от общества так же, как и тоталитарное. Точно так же государство - в нем есть не самоценность, на чем настаивал Шмитт, но средство.

Основанные на идеях Шмитта концепты органической демократии Сунича и его же осмысление прав народов, симпатии Пиконе и Ульмен к прямой демократии на местах как демократии «реальной», являют себя как обращенные к преконцептуальному в его шмиттеанском понимании попытки дать альтернативу нынешнему тревожному состоянию. Однако уже тот потенциал социальной критики, который мыслители «Телоса» открыли в наследии Шмитта и развили применительно к современному обществу, позволяет применять его и в изысканиях по поводу четвертой политической теории.