ЕВРАЗИЯ - О пользе многообразия

Главным вопросом в наше время, пожалуй, является вопрос выбора стратегии в самом широком смысле. Речь идет не просто о политических или экономических вещах, а вообще о стратегии выбора отношения к жизни, миру, нравственности, Богу, апокалипсису, в конце концов… А в частности, речь идет и о выборе стратегии управления, модернизации и т. д.

Очень интересно вопрос выбора стратегии (если это вообще возможно) виден в призме топики «имажинера», т. е. «социологии глубин», которую в России развивает и популяризирует Александр Дугин. Сам подход и основные понятия разработал французский социолог Жильбер Дюран. В этой топике можно осмысливать весь комплекс вопросов, связанных с религиями, социумом, историей, политикой, геополитикой.

Мы можем попытаться взглянуть сквозь призму имажинера и режимов бессознательного на происходящие или происшедшие процессы, в том числе политические. Разумеется, нельзя забывать и о геополитике, поэтому надо сопрягать геополитический аспект процессов с топикой имажинера.

Возьмем, например, историю России. Так случилось, что в массе русского населения преобладали феминоидные (ноктюрнические) черты, как в финно-уграх, так и славянах (хотя не совсем одни и те же). А диурнический импульс в основном привносился извне - кочевые иранские племена, затем тюрки и монголы, в меньшей степени горские кавказцы, а в эпоху Современности (Модерна) – германские элементы. Соответственно, модель социально-государственного устройства и идеологии, по большому счету «импортировалась» извне, а потом, с течении времени, подвергалась воздействию «снизу», перетолковывалась, т. е. претерпевала трансформацию.

В пример этого приводят, в первую очередь, историю России с середины XVII века до конца XIX. Элита России почувствовала, что модель Московского царства, который достиг своего расцвета при Иване Грозном, не способна не только к экспансии на Запад, но и с трудом сдерживает саму западную экспансию, доказательством чего для них стала Ливонская война, а также польско-шведская интервенция, отбитая с крайним напряжением сил.

Возможно поэтому уже к середине XVII века начали происходить изменения в социально-государственном и религиозно-идеологическом устройстве, что ознаменовалось присоединением Украины, преодолением польской угрозы, церковной реформой и Расколом, а в конце концов, эпохой Петра Великого и импортом некоторых западноевропейских институтов, технологий и т. д., преодолением шведской угрозы и присоединением Прибалтики. Германские бароны из Прибалтики надолго стали элитарным слоем в Российской империи, наряду с выходцами из самих германских и скандинавских аристократических родов, а представительница одной из них, Екатерина II, завершила этот этап имперостройтельства, начатый Петром.

Но «импортированные» модели социально-государственного устройства в России подвергаются трансформации в местной среде. Ведь что мы имеем ко второй половине XIX века? С одной стороны, продолжающий существовать и действовать, западный, импортированный «логос» (в смысле социально-государственного устройства, науки и т. д.), вошедший в фазу болезненной модернизации, создания капитализма (в терминах нашей топики – логистики), а с другой стороны – православный социальный «логос», который «оправился» после петровских реформ. Православие как монотеистическую конфессию нельзя считать преимущественно «феминоидным» явлением.

В результате началось противостояние «западников» и «славянофилов», то есть, диурнические модели в верхах пришли в противоречие. К этому добавился возвращение некоторых архаических черт общества в XIX веке, по сравнению даже с XVIII веком, что было вызвано «износом» и уменьшением энергии жестких петровских импортированных моделей, направленных на вывод страны из предыдущего состояния.

Архаичность в условиях монотеистической религии в патриархальном обществе, как правило, характеризуется высоким уровнем рождаемости, что видно и в России во второй половине XIX века и в начале XX. А резкий рост населения в условиях снижения смертности, в сочетании с быстрым развитием капитализма и ломкой традиционного уклада, как показывает история, является подходящей смесью для социальных взрывов. Самый наглядный пример – Иран во время правления последнего шаха, когда имелось именно это сочетание условий.

Суммируем все вместе: феминоидные народные массы, «заряженные» хаотическими, хтоническими энергиями; наверху – две диурнические модели, пришедшие в противоречие; ломка традиционного уклада жизни, вызванное наступлением наиболее болезненной стадии логистики-капитализма. Вообще, как мы видим на примере второй половины XX века, логистика в более поздних фазах уже «расслабляет» общество, перерождается в культ потребления, гедонизма, комфорта… т. е. приобретает черты постмодерна.

Но на ранних стадиях появление капиталистических отношений почти везде переживалось очень болезненно, особенно в глубинно-архаических социумах. Такое сочетание неизбежно порождало почву для мощного взрыва. А «детонатор» или поднесенная «спичка», очевидно, должны были быть с Запада.

Это гениально прочувствовал великий Федор Михайлович – его «Бесы» дают проницательные «прогнозы» на этот счет. Здесь даже не нужно искать символов и аллегорий. Младший Верховенский, несущий бесовские, разрушительные энергии, открыто говорит губернатору Лембке: «Вы нам прокладываете дорогу и приготовляете наш успех». Лембке, немец, олицетворяет когда-то жесткий и агрессивный «романо-германский» порядок, насажденный Петром, но увядающий и разлагающийся. Он окружен, с одной стороны, помощником-немцем, параноидальным типом, сохранившим эту жесткость, с другой стороны – русской женой, символизирующей народную феминоидность и иррациональность. В итоге бедный Лембке впадает в шизофрению и его «владения» загораются от действия кучки заговорщиков. При этом, в данном случае не раскрыт еще и православный фактор, который также вступал в противоречие с «западным» каркасом государства.

В реальности взрыв на самом деле произошел, и Верховенский и его шайка, таким образом, оказались успешными. Хаотические феминоидные энергии народа вырвались наружу и превратились в ультрадиурническое кипение. Переход мистического ноктюрна в «раскаленный» диурн и обратно является неслучайным. Наверно, срабатывает какая-то «защитная реакция», и имажинер таким образом «охлаждает» себя или наоборот, вытягивает из слишком глубокого сна.

«Охлаждение» похоже на то, как поступали с героем кельтских мифов Кухулинном. По ходу боя Кухулинн так раскалялся (ультра диурн), что после окончания сражения его окунали в бочки с холодной водой и подавали для совокупления женщин (феминоидное «остывание»). Можно вспомнить и другого мифологического героя – Геракла, который впадал в «священное безумие» во время боя. А в один период стал «рабыней» мускулиноидной Царицы, носил женское платье и спал с рядом ней как «подружка» (впадение в полную феминоидность).

Этот вырвавшийся диурн поднял на щит «подцепленную» на стороне (в Европе) внешнюю форму (марксизм), которая хорошо подошла для активизации народных энергии, так как включала в себя все группы архетипов бессознательного. Именно поэтому большевики так безжалостно уничтожали обе прежние формы социализированного диурна, государственно-социального устройства: как западный скелет государства и общества, так и православную Церковь.

Интересно, что такой мощный выброс хаотических и чрезмерно «раскаленных» бессознательных энергии не обошелся без проявления признаков сатанизма и бесовских символов на уровне идеологии и искусства. В частности, в искусстве 20-х годов это было заметно, как и в артефактах того периода. Одновременно, «энергетическая насыщенность» и мощные противоречия в глубине социума благодатны для художественного творчества. Поэтому и Достоевский, и Платонов в советское время, создавали произведения, которые почти не имеют аналога в мировой литературе по глубине психологизма, так как питались, в первую очередь, из этого кладезя психической энергии и «извержений» имажинера.

Вопрос, который нас интересует: можно ли было как-то изменить эту ситуацию и избежать накопления чрезмерного давления в «котле» социума, очень сложен и в данном случае, спекулятивен, так как историю не изменить. Поэтому не будем его детально рассматривать, как и возможность для советской системы избежать дезинтеграции и одряхления. Хотя продумывать в уме такие варианты, на наш взгляд, необходимо, в том числе и для того, чтобы осмысливать нынешнее положение и пытаться понимать перспективы.

Если продолжить рассматривать историческую тему, было бы интересно взглянуть на другие страны. Например, бросается в глаза способность англосаксов (сначала англичан, а потом американцев) перехитрить своих соперников. Много войн Англия выигрывала руками других, платя лишь деньги. Иногда она натравливала своих врагов друг на друга, действуя подкупом, убийствами и т. д. Умение разделять и властвовать было доведено до совершенства при управлении империей.

После заката английской империи «эстафету» подхватили американцы. Вспомним хотя бы две мировые войны. В то время как сухопутные державы – Россия и Германия, а также «полусухопутная» Франция уничтожали друг друга на полях сражений в Европе, американцы богатели и захватывали господство в мире. Вторая мировая война в этом смысле оказалась еще более показательной. Предположения, что проект «Гитлер» был запущен и выращен не без помощи англо-американских кругов, не лишены основания. Факт остается фактом, что англосаксы смогли, уже в который раз, натравить континентальные европейские страны друг на друга, причем на этот раз в тотальной войне на уничтожение.

Победа СССР, несмотря на героизм русского народа, раскалившегося из феминоидного состояния до почти кухулинновского диурнического, оказалась, с некоторой точки зрения, пирровой. Дело даже не в людских и экономических потерях, хотя они были огромны. Эти потери можно было более или менее восполнить (правда, ценой перенапряжения и потери энергии).

Геополитическая ситуация, особенно в Европе, не могла устраивать Россию (Советский Союз). Германия была расколота, фактически уничтожена как государство, и три четверти ее земель, самых развитых, оказались под оккупацией англо-американцев. А России досталась лишь небольшая часть Германии, причем атлантистам удалось натравить большую часть немцев против России (СССР), выступая в роли «объединителей» и «спасителей» Германии, а русских изображая ее злейшим врагом.

Эта пропаганда успешно сработала в эпоху «холодной войны». ФРГ была самой антисоветской, антикоммунистической и проамериканской страной в Западной Европе, главным оплотом американцев. Ну а падение Берлинской стены было превращено западными пропагандистами в символ триумфа либерализма и краха коммунизма (а заодно и России, как геополитической державы), который еще долго тиражировался в СМИ и отыграл свою роль на сто процентов.

Маневрируя и балансируя таким образом, Россия, вероятно, дождется того, что трупы его многих врагов пронесет река, впадающая в бездну.

Так англо-американцы подчинили сильного континентального конкурента – Германию, противопоставив ее чисто Евразийской державе – России и оккупировав большую часть страны. Сходная участь постигла Японию. Хотя Япония является островом, исторически она развивалась как закрытая, традиционная, «сухопутная» страна. Американцы спровоцировали ее на войну – вспомним подставленный Перл-Харбор – и потом расправились с ней, играя в кошки-мышки.

Архаичные японцы к концу войны также «раскалились»: самурайские традиции выплеснулись в такое завораживающее явление, как феномен воина-камикадзе. Для американцев это было дико и немножко страшно. Но ответили они с привычным цинизмом и иронией. Самолеты-камикадзе были прозваны их пропагандистами «Бака», что означает «дурак» на японском. Таким образом они тушили ультрадиурнический взрыв душевной энергии японцев холодной струей рационализма.

А к концу войны дали почувствовать японцам «дыхание» тотальной войны и злой смерти – скинули пару атомных бомб на их города. Кстати, случайно или нет, одним из городов был выбран Нагасаки – выделенное еще в XVI веке специальное место для иезуитов, через которое осуществлялись контакты с западным миром в течение нескольких веков. Разрушая Нагасаки, американцы инстинктивно уничтожали не западный анклав в Японии, а прежнюю модель закрытой, традиционной страны, которая выделяет из себя и «жертвует» какую-то часть, чтобы сохраниться в целом.

Изучая историю Англии, можно почувствовать, что англичане обладают или обладали некой хитростью, мудростью, гибкостью и целостностью, которые недоступны тем же немцам или французам. Это видно не только из успехов их внешней экспансии, но и во многих деталях устройства жизни на самом острове. Может быть, это случилось и потому, что в англичанах соединились мудрость и мистичность феминоидных кельтов, хитрость и напористость англосаксов – свободных земледельцев, и воинственность диурнических викингов и норманнов. Сами норманны также необычны: предки грубых морских разбойников, перенявшие французский язык и тягу к роскоши и аристократическим изыскам...

Англия предприняла попытку стать сухопутной империей в XIV-XV веках, захватив часть Франции, однако потерпела неудачу, и после примерно векового перерыва, понадобившегося ей, чтобы прийти в себя, встала на путь создания морского могущества. Нормативным типом нового англичанина стала фигура пирата. Любопытно, что пират также несет в себе, на наш взгляд, черты всех трех групп архетипов имажинера –жестокий войн (диурн), энергичный торговец (драматический ноктюрн), а водная стихия как-то связывает их с мистическим ноктюрном (не случайно, наверно, что пираты предавались пьянкам и разврату, а их внешний вид носил явные черты феминоидности, например, серьги и косички).

Такой тип обеспечивал прагматизм в сочетании с сохранением традиций, захват и эксплуатацию колоний, выживаемость в любых условиях, но та же прагматичность сказалась на английской философии, которая в целом не идет в сравнение с немецкой философией и французским структурализмом (вряд ли английский утилитаризм и эмпиризм можно считать высшими проявлениями духа и мысли).

Великобританию в качестве мировой морской империи сменили Соединенные Штаты. В целом, американцы, на наш взгляд, более диурничны внутренне, чем англичане, наверно потому, что в Америку из Старого мира переселялись люди более воинственные, жесткие, фанатичные, предприимчивые, чем общая масса населения (в России это можно сравнить в каком-то смысле с казачеством). На новой родине им приходилось выживать в суровых условиях, воюя с индейцами на Диком западе, и проводя их геноцид.

Почти раздельное существование с феминоидной негритянской массой, в качестве господ и рабов, также «оттачивало» диурнические свойства белых американцев. Это, по-видимому, отражается и на характере американской империи. Если она начинала восхождение к мировому господству в первой половине XX века проверенным британским способом – сталкивая своих врагов и соперников друг с другом (две Мировые войны), то со второй половины прошлого века, оставшись один на один с советской «Империей зла», США начали все чаше ввязываться в кровопролитные военные кампании, особенно во Вьетнаме.

Наиболее ярко диурническое начало проявилось при неоконсерваторах : Буш, Чейни и Ко. жестко поделили мир на две части – хороших и плохих парней – и начали силовую оккупацию стран, которых они включили в «Ось зла». Такой «перегрев» диурна несвойственен англо-американскому миру последних двух столетий (за исключением, может быть, короткого периода Гражданской войны в Северной Америке), и он поставил США в довольно опасную ситуацию противостояния почти со всем миром, включая Европу. Поэтому неоконсов срочно убрали из власти и поставили президентом черного американца, с пацифистскими (феминоидными) лозунгами, с мягкой, внешне миролюбивой политикой. Хотя конечно, это лишь внешний, пропагандистский слой новой старой американской политики.

Здесь мы видим проявление принципа цикличности, когда жесткий агрессивный стиль сменяется мягкой вкрадчивой политикой и наоборот - при сохранении одного и того же внутреннего содержания. Исторический опыт показывает, что строго линейное развитие и территориальное расширение в течение продолжительного времени невозможно и должно хотя бы внешне маскироваться цикличностью, передышками и т. д.

Такое развитие, которое можно назвать монотонным процессом, всегда оборачивается вспять. Если использовать термины из топики имажинера, получается, что постоянное, монотонное существование в режиме активного, «завоевательного» диурна невозможно. Лев Гумилев обозначил эту закономерность в своей теории пассионарности.

Осуществив силовой захват Ирака и Афганистана, янки попали в некий монотонный процесс, который грозил опрокинуть всю систему государства. Поэтому они начали выводить из Ирака войска, одновременно пытаясь удержаться в этой стране с помощью наемников, стравливанием различных группировок и т. д. То же самое им придется сделать в случае Афганистана. Конкуренты США – Китай, Иран, Россия, Индия и др. должны воспользоваться этим моментом.

А что же Россия? После диурнических, хотя и внутренне разных периодов расширения при Сталине и Хрущеве, она начала впадать с конца 70-х в брежневский маразм, перешедший в горбачевское безумие саморазрушения в конце 80-х. Ультрадиурнические потуги последователей Айн Рэнд Гайдара и Чубайса построить «либеральную империю» не принесли результата, так как не учитывали глубинные особенности русского народа и геополитические закономерности. Путин покончил как с горбачевско-ельцинским развалом, так и с гайдаро-чубайсовским ультралиберальным диурном дикого капитализма. Но интересно, что Путин не создал (пока) чего-то нового, не воздвиг какую-то идеологическую конструкцию, жестко определяющую внешнюю и внутреннюю политику государства.

После того, как президентом стал Медведев, ситуация еще больше затуманилась. Большинство инициатив Медведева, его речи напоминают слегка подправленную горбачевщину. Понятно, что если понимать все это буквально, ничем хорошим для России подобное развитие событий не может кончиться. Но ведь есть еще Путин, которого никто не отменял. СМИ говорят о конфликте между Кремлем и Белым Домом, однако Путин и Медведев сделали все так, что никто не может уверенно сказать, есть этот конфликт или нет. Получается, что Медведев играет роль, напоминающую роль т. н. трикстера, в том смысле, что говоря и делая «плохие вещи», способствует достижению противоположного результата. При этом, такая тактика не лишена риска: всегда есть возможность «заиграться».

Это спорный вопрос, вокруг которого кипят страсти и ломаются копья: следует ли России на данном этапе четко сформулировать какую-то жесткую, целостную доктрину, идеологию, которая противопоставит ее Западу в целом. Если оставить в стороне саму возможность создания такой идеологии, есть аргументы и за, и против этого, причем не с либеральной, прозападной точки зрения, а в обоих случаях (за и против) с антилиберальных позиций.

Для наглядности возьмем ситуацию с Ираном. Если бы у России была четкая антизападная идеология, она вынуждена была бы однозначно солидаризироваться с Ираном, налагать вето на санкции и т. д. Но возникает вопрос: а зачем России это нужно? Зачем поддерживать Иран открыто на виду у всего мира? Не лучше ли делать это гибко и другими способами? Если быть совсем уж безжалостным и циничным, то России крайне выгодна возможная война США с Ираном, которая, по всей видимости, окончательно добьет могущество Соединенных Штатов. Конечно, самим иранцам отнюдь не понравится, что им пришлось бы вынести основные тяготы и жертвы в процессе охоты на американского динозавра.

Однако, в Москве наверняка знают, что возможности Ирана и так достаточно велики, чтобы янки не рискнули сунуть туда свой нос. К примеру, Советский Союз сначала всеми силами способствовал возникновению еврейского государства из идеологических соображений, потом так же однозначно поддерживал палестинцев и других арабов. Это привело лишь к укреплению позиции США и Израиля в этом регионе и отворачиванию многих арабских стран от СССР. Так что отнюдь не всегда прямолинейность оправдывает себя.

То же самое касается и внутренней политики. Топика имажинера дает нам глубокие объяснения того, что надо очень осторожно относиться к попыткам конструирования жестких идеологических конструкций. Если эта конструкция окажется удачной (например, основанная на православии идеология), то феминоидность масс может превратиться в мощный «выброс» диурна, а это, в свою очередь, может привести к непредсказуемым результатам. Хотя такой процесс мог бы оказаться необходимым для восстановления русского мира и аннигиляции искусственных построений типа украинской или белорусской нации. Но потом наступит неизбежное остывание, которое нужно будет контролировать, чтобы не начался неуправляемый распад, что весьма нелегко.

В то же время, сейчас в России отсутствует такая идеология, которая вдохновляла бы массы, вызывала в них героические чувства. Это может происходить лишь в критические минуты, например, во время локальных войн. Страна живет как бы в некоем болоте, на поверхности которого плавают твердые «кочки» и «островки» государственных институтов, церкви, армии, социализировавшегося диурна, а теперь уже и фрагменты логистики гипермаркетов, пока еще не превратившиеся в логему. Это болото – хаотическая феминоидность. Она и слабость, и одновременно сила, так как хаос содержит в скрытом виде в себе все.

Чтобы лучше сохранить силы на длинную дистанцию, и не выдохнуться, России нужно не рваться в постмодерн, делая изо всех сил скачкообразную модернизацию, или возвращаться к какой-то одной жесткой идеологической модели, а опираться одновременно и на силы хаоса, и на Церковь (религию, идеологию), и на логистику, и даже на постмодерн, перетолкованный по своему. Маневрируя и балансируя таким образом, Россия, вероятно, дождется того, что трупы его многих врагов пронесет река, впадающая в бездну.