ЕВРАЗИЯ - Война, демократией порожденная

«Чеченский вопрос» стал первым серьезным испытанием на прочность для посткоммунистической России. Едва отразив попытки коммунистической реставрации, молодое российское государство, провозгласившее своими приоритетами свободу, демократию и верховенство права, столкнулось с вызовом иного качества - сепаратизмом. И сегодня спустя двадцатилетие будущее Российской Федерации как федеративного и правового государственного образования во многом зависит от того, насколько адекватным будет «ответ» на столь непростой вызов.

Важнейшим результатом политической либерализации рубежа 1980-1990-х годов в России стало появление огромного количества общественно- политических объединений различной ориентации. Их лидерами были озвучены практически все существовавшие тогда идеологические системы в различной их интерпретации (от либерализма и социал-демократии до «русской идеи» и этнонационализма этнических «меньшинств»). Однако, вместо чаемого многими отцами-основателями новой России, и прежде всего либеральными теоретиками формирования основ гражданского общества и социальной модернизации, произошел невиданный всплеск традиционализма и политической архаики, в особенности на Северном Кавказе.

В кавказских республиках политическая либерализация совпала с такими параллельными процессами, как этническая, клановая, тейповая мобилизация. В результате не либеральные ценности (свобода, собственность, законность), а кровнородственные (этнические, клановые, тейповые) механизмы заняли вакуум, образовавшийся в результате ослабления государственных институтов.

На Северном Кавказе последовательная реализация принципа laissez-faire (принципа невмешптельства), начиная с 1991 года вовсе на стала торжеством гражданских добродетелей и экономической свободы. Освобожденные из-под опеки российского Левиафана различные политические силы на Кавказе стали вести борьбу не за приоритет права, равные правила игры для всех и свободную конкуренцию, а за верховенство (по крайней мере преференции) для своего тейпа (клана, этнической группировки).

Конкретными проявлениями такого рода борьбы стали традиционные для данного региона политические методы - кровная месть, захват заложников, этнический (тейповый и т. д.) конфликт. Иной результат трудно себе представить, так как Северный Кавказ - регион с укорененной традиционалистской культурой (в широком смысле слова). Кавказские социумы никогда не знали и не придерживались в ежедневной социально-политической и социокультурной практике принципов европейской и американской демократии.

Правовая регуляция у народов Кавказа осуществлялась на основе исторически сложившихся систем (антилиберальных по своей сути) - адатов, кровнородственной «дипломатии». Институт кровной мести был присущ всем народам Кавказа с древнейших времен и в трансформированном виде дошел до наших дней. Считалось, что месть должна быть адекватной, но на практике ответ пострадавшей стороны на убийство или оскорбление зачастую лишь порождал новую цепь убийств и разорений. Если проследить динамику развития этого своеобразного института, то возникает любопытная закономерность. На периоды усиления российских государственных институтов на Кавказе приходятся закаты кровнородственной «дипломатии». Ее «возрождение» совпадает с ослаблением власти Санкт-Петербурга или Москвы.

Поглощенные в 1990-е годы противоборством с национал-большевистской угрозой, победители августовского путча ГКЧП недооценили традиционалистский вызов защищаемым ими ценностям. Они оказались не готовы к «войне на два фронта» и сами фактически «отключились» от происходящего на Кавказе, проигнорировав по сути дела проблемы традиционализма и культа «крови».

Пикеты и митинги в Грозном в августе 1991 года, залихватские зикры молодых джигитов и почтенных стариков вряд ли ассоциировались у кого-то с рождением на одной из частей российской территории уникального криминально-этнократического квазигосударственного образования, с появлением «новых абреков», возрождением горских набегов на сопредельные территории и кровной мести, захватами заложников и работорговлей, военными действиями регулярной армии против чеченских комбатантов.

Тогда манифестации в столице Чечено-Ингушской АССР вполне укладывались в революционную эстетику борьбы с отжившей свой век партноменклатурой. В дни августовского путча 1991 года центром консолидации оппозиционных Чечено-Ингушскому обкому КПСС сил был Объединенный Конгресс Чеченского Народа (ОКЧН). После провала попыток коммунистической реставрации в Москве ОКЧН, поддерживаемый тогдашним и. о. Председателя Верховного Совета РСФСР Русланом Хасбулатовым, добился смещения со своего поста председателя Верховного Совета автономии Доку Завгаева (до августа 1991 года занимал также пост первого секретаря местного обкома КПСС) за «проведение политики, противоречащей курсу Президента Российской Федерации на демократию и реформы». В результате свержения Завгаева политическая инициатива перешла к ОКЧН. В Грозном начались многотысячные пикеты и митинги с горячим питанием и денежным вознаграждением для его участников.

Даже поход разъяренной толпы во главе с лидерами ОКЧН на здание Верховного Совета автономии 6 сентября 1991 года и последующий его штурм остались вне поля зрения российского федерального центра. Между тем, события 6 сентября стали разделительной линией между «демократической» и этноcепаратистской фазами «ичкерийской революции».

«Демократический мавр» сделал свое дело. В начале сентября 1991 г. лидеры ОКЧН, пользуясь тем, что союзный центр утратил всякую власть, а российский федеральный центр был только «силой без власти», начал реализовывать сценарий по отделению Чечни от России. В ходе штурма здания Верховного Совета Чечено- Ингушской АССР были жестоко избиты 40 депутатов, а один из них - председатель горсовета Грозного - Юрий Куценко был убит.

По словам очевидца событий 6 сентября 1991 года, Ахмара Завгаева, «…погиб мэр Грозного Юрий Куценко. Его выбросили из окна третьего этажа. Я думаю, Куценко был пробным шаром. Они (деятели «ичкерийской революции» - С. М.) хотели проверить, как отреагирует руководство России на смерть человека, одновременно бывшего мэром Грозного и первым секретарем горкома КПСС. Никакой реакции не последовало. После этого и начался геноцид русскоязычных. Ведь русские- нефтяники, химики, специалисты приборостроения – составляли примерно треть населения республики».

Тогдашний прокурор автономной республики Пушкин охарактеризовал действия ОКЧН как неконституционные. За это решение строптивый прокурор был задержан активистами Объединенного Конгресса и подвергнут недельному заключению в подвале. К сожалению, свержение единственного на тот момент единственного легитимного органа власти в Чечено-Ингушской АССР и незаконное задержание и заключение прокурора автономии, рассматривалось августовскими триумфаторами исключительно в рамках «коммунистическо-антикоммунистического» дискурса. С одной стороны - партократы Завгаев и Куценко, с другой – молодой напористый генерал Джохар Дудаев (генерал-чеченец- едва ли не единственный случай в истории Российской и Советской империй).

До своего стремительного восхождения на политический Олимп Дудаев сделал блестящую военную карьеру. Во время боевых действий в Афганистане будущий президент Чечни командовал полком тяжелой бомбардировочной авиации, а затем служил в должности заместителя начальника командира бомбардировочной дивизии. По мнению некоторых экспертов, никто иной как Дудаев был одним из авторов тактики «коврового бомбометания».

Тем не менее к 1991 году генерал-чеченец заслужил репутацию не брутального отца-командира, героя афганской войны, а диссидента и мятежника в погонах. Проходя службу в Эстонии (последняя должность - начальник Тартуского гарнизона), Дудаев отказался выполнять приказ о блокировании телевидения и парламента Эстонии. Выйдя в отставку в 1990 году и вернувшись на родину, «мятежный генерал» начал мало помалу вовлекаться в политическую борьбу в Чечне. Его имя стало символом ОКЧН, лозунги которого наряду с традиционными для 1990-1991 годов требованиями о суверенитете, носили антикоммунистический и антиноменклатурный характер.

Именно антикоммунистическая риторика помогла Дудаеву и его окружению добиться признания результатов «сентябрьской революции» Москвой. С согласия Верховного Совета РСФСР из группы верных Дудаеву депутатов разогнанного Верховного Совета Чечено-Ингушетии был образован Временный Высший Совет (ВВС), который стал важнейшим политическим рычагом для вывода Чечни из состава Чечено-Ингушетии и России.

И вот уже на митингах в Грозном вместе с танцующими джигитами все чаще и чаще появляются лозунги «Русские в Рязань, ингуши - в Назрань, армяне - в Ереван». Медленно, но верно русские (как и представители других этнических общностей – армяне, греки, евреи) начинают распродавать свою недвижимость и убираться подобру-поздорову, кто в Рязань, а кто в другие места необъятной России. Массами все больше овладевает лозунг принять самое деятельное участие в «параде суверенитетов» и добиться независимости для Чечни. Не важно, что эту независимость большая часть понимала как самостоятельное государственное существование, оплаченное из Москвы.

Позднее «прозрение» российского руководства уже не смогло остановить запущенный маховик этносепаратизма. Попытки двух делегаций московских эмиссаров выработать некий комплекс мер по стабилизации в республике завершились провалом. 5 октября 1991 года вооруженные боевики ОКЧН захватили здание КГБ Чечено-Ингушской республики. В ходе штурма здания КГБ был смертельно ранен дежурный подполковник Н. В. Аюбов. В ответ на постановление Президиума Верховного Совета РСФСР «О политической ситуации в Чечено-Ингушской республике» от 8 октября 1991 года ОКЧН объявил мобилизацию всех лиц мужского пола от 15 до 55 лет, а само постановление Конгресс расценил как вмешательство во внутренние дела суверенной Чечни.

27 октября 1991 года в Чечне прошли «свободные выборы» под контролем боевиков ОКЧН первого президента «независимой Чеченской республики - Ичкерия». В них по разным оценкам приняло участие лишь 10-12 процентов от общего числа избирателей. Столь экстравагантная форма волеизъявления народа сопровождалась праздничными салютами вооружившегося населения и казнями врагов ичкерийской свободы (не говоря уже о составлении списков таковых).

После фиктивных выборов ставший президентом генерал Дудаев 2 ноября 1991 года обнародовал указ «Об объявлении суверенитета Чеченской Республики». Ичкерийская революция вовсе не стала продолжением августовской победы над ГКЧП, как первоначально казалось в Москве. Потоки беженцев, фальшивые авизо, спекуляции с нефтью, грабежи железнодорожных составов и физические расправы над нечеченским населением, последовавшие за объявлением суверенитета Чечни, опровергли существовавшие у российского руководства иллюзии.

События в Чечне в августе-ноябре 1991 года кардинальным образом изменили перестроечные представления о свободе, демократии, законности, праве на самоопределение и применение силы, государственной целостности и ее защите. Чеченский кризис разрушил «комунистическо-антикоммунистический» дискурс, в рамках которого единственными угрозами свободе, демократии, либеральным ценностям рассматривалось коммунистическое государство, а шире говоря государство как таковое.

Может ли правовое демократическое государство, рожденное в борьбе с «имперским тоталитарным наследием», покушаться на чью-то свободу и если да, то как это сделать адекватно и где степень этой адекватности? Где линия, которая разделяет коммунизм и Советскую власть от интересов собственно государства и где защита этих интересов является одновременно защитой интересов собственных граждан, их прав и свобод?

Подобные вопросы вставали при разрешении «чеченского вопроса» один за другим. В поисках ответов на него российская власть использовала в разные периоды разные способы от невмешательства и признания независимости Чечни de facto (после подписания Хасавюртовских соглашений августа 1996 года и вывода федеральных войск российское руководство признало статус Чечни предметом будущих переговоров) до военных операций.

Каков же тогда был выбор у российского руководства? Прекратить военные действия, пойти на новый Хасавюрт, уйти и покаяться? Но не надо было быть крупным специалистом, чтобы понять: это означало бы дальнейшую эскалацию сепаратизма и эффект «домино» для российской государственности. Признание Чечни, одного из конституционных субъектов Российской Федерации в качестве независимого государства создало бы прецедент положительного решения вопроса об этнической правосубъектности. Продолжить «контртеррористическую операцию»? Но это в свою очередь неизбежно повлекло бы за собой новые жертвы.

Постмодернисты даже не подозревают, какой благодатной почвой для их интеллектуальных построений оказалась тогдашняя Чечня. Практически ни одна закономерность, ни одно общепринятое определение там не работало. Возьмем, для примера наиболее простые и не требующие развернутого обоснования понятия «мир» и «война». В традиционном понимании это - тезис и антитезис. Мир – это безопасность, стабильность, спокойствие. Война же, напротив, выступает синонимом насилия, гибели и разрушения. События постсоветского десятилетия в Чечне перевернули с ног на голову традиционную антитезу. Анализируя «чеченский кризис», политологи высказывают мысль о его «циклическом характере», чередовании мирной и военной фаз. Конструкции «первая» и «вторая чеченская война» кочуют из одного текста в другой, не подвергаясь критическому осмыслению. Следуя подобной логике, мы должны рассматривать «довоенный» (1991-1994 годы) и «межвоенный» (1996-1999 годы) периоды как периоды мира в «мятежной республике». Между тем даже поверхностный анализ реальных событий тех лет показывает, что подобная оценка, мягко говоря, не выдерживает критики. Два «мирных» периода в Чечне - это складывание криминально-этнократического режима на территории одного из субъектов РФ, массовые ограбления и убийства, прекращение вследствие разбойных нападений регулярного железнодорожного сообщения, вытеснение нечеченского населения.

После фактического предоставления независимости Чечне в 1991 - начале 1992 года (российская армия выведена за пределы республики, федеральные милицейские и управленческие структуры свернули свою деятельность) под давлением дудаевских ультиматумов вооруженным формированиям Чечни, созданным в обход российского законодательства, было передано около 60 тыс. единиц стрелкового оружия, более 100 единиц бронетехники (в том числе 42 танка и 34 боевые машины пехоты, 14 бронетранспортеров), около 150 орудий и минометов, свыше 270 различных типов самолетов, 2 вертолета, 27 вагонов боеприпасов, 3050 тонн горюче-смазочных материалов, 38 тонн вещевого имущества, 254 тонны продовольствия [26] . Это позволило Дудаеву в кратчайшие сроки создать хорошо вооруженные формирования. Утвердившийся в Грозном режим открыто попирал права граждан. Дудаевцы начали практику насильственного изымания квартир и другого имущества у владельцев нечеченского происхождения.

По данным Всесоюзной переписи 1989 года в Чечено-Ингушской АССР проживало 294 тыс. русских. Число же русских беженцев из «мятежной республики» определяется в 220 тыс. человек. И пик исхода русского населения приходится на первые годы ичкерийского революционного эксперимента, т. е. на «годы мира». В годы «второго мирного периода» в 1999 году в станице Мекенская Наурского района за один час чеченскими боевиками были расстреляны 34 русских жителя.

Этнической дискриминации подверглись не только русские. Исход ногайского населения из Шелковского района- прекрасная иллюстрация реализации «мирного сценария» по-ичкерийски. После установления фактической независимости Чечни в сентябре- ноябре 1991 года «доминирование чеченского «титульного» этноса стало явным, хотя в официальных документах Чеченской Республики это отразилось лишь в 99-процентном преобладании чеченцев во всех руководящих органах. Тем не менее, уже тогда начинается миграция чеченцев в Россию, достигшая максимума в мирные 1996-1999 годы.

В первый «мирный период» территория Чечни стала землей обетованной для уголовников и экстремистов, принадлежащих к разным этническим общностям и подданных различных государств. По оценкам МВД РФ на территории «мятежной республики» нашли убежище более 1200 рецедивистов. В вооруженные формирования «Ичкерии» было завербовано более 6 тысяч наемников из стран СНГ и дальнего зарубежья.

В 1995 году многие российские общественные деятели находили немало аргументов для если не оправдания, то «понимания» мотивов рейда Шамиля Басаева на Буденновск. Мотив оправдания чеченского экстремизма присутствовал и в научных исследованиях западных авторов. Любые действия чеченских сепаратистов рассматриваются как ответ на жестокую «колониальную политику» Москвы. Шамиль Басаев был «амнистирован» общественным мнением за то, что в его действиях увидели мотив мести за гибель одиннадцати родственников. А сам рейд - ответ на бомбежки Грозного, Самашек и других населенных пунктов непокорной республики. Только авторы подобных версий упускали из виду, что легендарный Шамиль в 1991- 1994 годах («мирные годы»!) захватывал в Минводах пассажирский самолет, участвовал в грузино-абхазской войне, брал в Кабарде в заложники пассажиров автобуса. И делал он все это тогда, кода никакие российские пули не свистели в Грозном и Самашках, бомбы не рвались, а родственники были в добром здравии.

Зато в соседних с «мятежной республикой» территориях «годы мира» совпали (во многом благодаря стараниям близких и далеких «родственников» покорителя Буденновска) с резким всплеском криминальной напряженности (убийства и похищения людей, угон скота, техники и пр.). По сути дела, геополитическая ситуация в сопредельных с Чечней регионах вернулась к началу XIX века. Те же набеги абреков, только с мобильными телефонами.

В «мирные годы» получила развитие т. н. «чеченская колонизация», процесс так и не ставший предметом серьезного политологического анализа. Запустевшие в результате набегов новых абреков ставропольские земли (в наибольшей степени Курской район) стали заселяться чеченскими колонистами, которые, естественно получали «карт-бланш» от их вооруженных соплеменников. «Мирные годы» не прошли и без вооруженного противостояния ичкерийских революционеров и частей российской армии. В 1997-1999 годах российская 136-я бригада в Буйнакске неоднократно становилась объектом нападений со стороны боевиков. Местные специалисты тут же отметили любопытное совпадение – набеги на воинскую часть происходили одновременно с выпусками диверсионных школ Хаттаба (своего рода практические занятия или экзамены для выпускников).

Отдельного разговора заслуживает «второе издание рабовладельчества» в мятежной республике. Количество рабов в независимой Ичкерии не поддается (хочется верить, пока не поддается) точному определению. По некоторым данным число рабов в «мятежной республике» равнялось 70 тыс. человек. Социально- экономическая «эффективность» рабства была продемонстрирована как раз в «мирные годы». В 1996-1999 годах руками рабов возводилась стратегически важная для мятежной республики дорога в Грузию.

Выгодным бизнесом в «мирные» периоды стал захват заложников и их последующее освобождение за солидный денежный выкуп. Командир бамутского полка Руслан Хархароев получил более 1 млн. долл. США за освобождение двух журналистов, а за солдат российской армии - по 15 тыс. долл. США. Свобода директора кизлярского коньячного и его жены была оценена братьями Ахмадовыми из Урус-Мартановского района в 3млн. долл. США. В октябре 1998 года цивилизованный мир был потрясен телерепортажами из Чечни: телезрителям были продемонстрированы отрезанные головы похищенных в Грозном сотрудников компании «Чечентелеком» британцев Питера Кеннеди, Дарелла Хики, Рудольфа Печи и новозеландца Стенли Шона. За их выкуп известный полевой командир Арби Бараев требовал сумму в 10 млн. долл.США. Даже за обезглавленные трупы «ичкерийские революционеры» считали возможным просить 8 млн. долларов.

Но, пожалуй, самое главное то, что борцам за независимость Чечни так и не удалось создать сколько-нибудь дееспособные государственные институты. Рассмотрение социальных институтов чеченцев и их идентичности – темы, требующие отдельного обстоятельного разговора. Очевидно, что уяснение особенностей социальной организации чеченцев и их самоидентификации позволило бы лучше разобраться в причинах того, почему независимая Чеченская республика Ичкерия конца XX столетия ненамного отличалась от образа, описанного еще в начале XIX столетия генералом А. П. Ермоловым. По мнению русского наместника на Кавказе «Чечню можно справедливо назвать гнездом всех разбойников», куда «принимались дружелюбно злодеи всех прочих народов, оставляющие землю по каким-либо преступлениям».

Главной ячейкой чеченского социума является тейп (тайп). В этнографической литературе тейп определяется как группа людей или семейств, «выросших на основе примитивных производственных отношений. Члены его, пользуясь одинаковыми личными правами, связаны между собой кровным родством по отцовской линии». Внешние условия (соседство с воинственными горскими народами, борьба с Российской империей), а также отсутствие у чеченцев сложившихся форм государственности сильно повлияли на сплочение тайпов.

Отсутствие у чеченцев собственного государства, надтейповой структуры, способной выступать в роли конструктора надтейповой идентичности, а в перспективе и единой чеченской нации, способствовало тому, что принадлежность к тейпу для чеченцев оставалась и сейчас остается важнее принадлежности к такой общности как «чеченский народ».

Естественно, тейповая структура претерпевала некоторую эволюцию в результате и, царской, и большевистской модернизаций. Значительную роль в конструировании единой чеченской нации сыграла пресловутая сталинская депортация, предложившая чеченскому «мы» общего «они»-врага в лице кремлевских «колонизаторов». Формирование чеченской нации проходило параллельно с насаждением идентичностей сверху: в досоветский период – подданные Российской империи, а с 1917 по 1991 год – граждане Страны Советов, «новая историческая общность» - советский народ. Тем не менее принадлежность к тейпу продолжала играть решающую роль в самоидентификации чеченцев.

Почти за вековое существование советская власть осталась в сознании чеченского народа всего лишь как жесткая форма подавления и не способствовала эволюционному развитию политической духовности чеченского общества и формированию у него такого психологического механизма, как законопослушание и гражданская дисциплина. Освободившись от советской «униформы», чеченцы вернулись к исходной точке, но уже изрядно растеряв и свой положительный потенциал, и не приобщившись к цивилизованным нормам гражданства.

Период политической либерализации 1980-1990-х годов совпал на Кавказе с такими процессами как этническая (клановая, тейповая мобилизация). Это обстоятельство определило ретроградные тенденции в общественно- политической жизни республики последних десяти лет. Ситуация усугубилась тем, что главным носителем архаичных представлений выступило старшее поколение, не имеющее теоретической базы, но в силу бытующих традиций, пользующееся непререкаемым авторитетом. И если в 1991 году у большинства чеченских тейпов был общий противник - Москва и общая цель - суверенитет (не важно как понимаемый), то после 1991 года с исчезновением общего врага и общей цели на первое место вышли тейповые интересы.

Характерно, что в первый «мирный период» даже харизматический вождь независимой Ичкерии, претендовавший на роль «чеченского Бисмарка» или «чеченского Кавура» Дудаев так и не смог установить свой над всеми тейпами Чечни. Надтеречный район (в котором ведущую роль играли противники Дудаева Завгаевы) так и остался неподконтрольным первому президенту Ичкерии вплоть до ввода федеральных войск на территорию «мятежной республики» в 1994 году.

Схожая ситуация сложилась и во второй «мирный период» после подписания Хасавюртовских соглашений. Второй президент Ичкерии Аслан Масхадов не имел авторитета, равного Дудавеву и по сути, остался «первым среди равных» полевых командиров чеченских комбатантов. По словам ответственного секретаря комиссии российской Госдумы по урегулированию ситуации в Чечне Абдул-Хакима Султыгова, «реально же Масхадов был обречен исполнять роль спикера анархично сосуществующих центров военно-политической власти, балансируя между угрозой начала открытой гражданской войны и прямым военным конфликтом с Москвой. Правление полевых явилось идеальной средой для взращивания на территории Чеченской республики тоталитарно-теократических структур: военных баз, карательных органов и идеологических центров режима религиозного экстремизма, милитаризма и агрессии».

На вопрос о том, как президент независимой Ичкерии собирается бороться с похитителями и убийцами сотрудников компании «Чечентелеком», Масхадов заявил, что погибшие британцы и новозеландец находились на территории не его тейпа. 20 октября 1998 года масхадовское Министерство шариатской безопасности объявило ультиматум похитителям людей. По истечении ультиматуму (трое суток) ни один человек не был отпущен. Более того, 25 октября 1998 г. в результате террористического акта был убит начальник отдела по борьбе с похищениями вышеназванного Министерства.

В 2002 году печальные итоги ичкерийского государственного эксперимента подвел сам Масхадов: «Если бы мы отодвинули создание штабов, фронтов, Шуры, съездов, то построили бы свое государство».

Экспорт «ичкерийской революции» в Дагестан в августе-сентябре 1999 года и российский «ответ» открыли новый «военный период» чеченского кризиса. Говорить о том, что силовая акция принесла жителям Чечни и сопредельных территорий избавление от крайностей «мирной жизни», было бы неверно. Тем не менее, очевидно, что теракты и гибель военнослужащих и мирных жителей не есть особенности исключительно «второй чеченской кампании». Подобные эксцессы характерны для любой войны (силовой операции).

Сводки МВД РФ свидетельствуют, что после сентября 1999 года улучшилась криминальная обстановка в соседних с Чечней Дагестане и Ставрополье, уменьшились набеги новых абреков и случаи похищения людей. В Чечне прекратились массовые этнические чистки по отношению к иноэтничному населению. Единственной опасностью для себя русские жители Наурского и Шелковского районов Чечни видят повторение Хасавюртовских соглашений и уход федеральных войск.

В октябре 2000 года Коллегия Верховного суда РФ приняла решение о возобновлении деятельности судов в Чечне. Таким образом, Чечня постепенно втягивалась в общероссийское правое пространство, преодолевая наследие шариатской системы, к слову сказать, противоречившей не только российскому, но и ичкерийскому законодательству!

Как видим, понятия «война» и «мир» применительно к ситуации в Чечне требуют серьезных дополнений и уточнений. Говорить об этих категориях как об отвлеченных «идеальных типах» невозможно. Необходимо четко определить, о каком мире и какой войне идет речь. Слова «мир» и «война» на Кавказе требуют эпитетов. Очевидно, что для России и ее граждан (независимо от этнической и религиозной принадлежности) «ичкерийский мир» во сто крат хуже «российской войны», которая завершится миром, но уже на российских условиях.

В Северо-Кавказском регионе формирование либеральных и демократических ценностей невозможно исключительно мирным путем. В моменты ослабления российского Левиафана (например, в 1917-1920 годах) на Кавказе процесс обретения свободы всегда проходил в условиях традиционалистского взрыва, не оставлявшего шанса для скорейшего торжества свободы. Блестящую иллюстрацию складывания кавказского «особого пути» дает информация сводки политканцелярии штаба Главнокомандующего Вооруженными силами Юга России в годы гражданской войны А. И. Деникина: «Родственные связи и боязнь кровной мести, по обычаям строго соблюдаемым туземцами, делают дагестанца плохим администратором, связывая его по рукам и ногам. Вследствие этого масса уголовных преступлений остаются нераскрытыми. Среди самих туземцев раздаются голоса, что пока административная власть будет принадлежать им, трудно ожидать порядка и правильной жизни в крае. По их мнению, необходимо, чтобы административные должности замещались русскими».

Если не знать, что цитируемый текст датируется 1919 годом, практически каждое приведенное выше слово в большей или меньшей степени применимо к характеристике этнополитической ситуации в независимой Ичкерии. Не зря и в 2000-2001 годах целый ряд чеченских общественных деятелей высказывается за доминирование русских во властных структурах республики и «руководящую роль» Москвы.

Речь идет вовсе не о тотальной русификации и возрождении на Кавказе имперских порядков. Очевидно другое. Общество и государство, претендующие на создание гражданского правового порядка, не могут себе позволить такой роскоши, как «культ этничности», диктат «голоса крови» в общественно-политической жизни. Реализация либерального принципа равенства всех перед законом предполагает подчинение Конституции и российскому (шире говоря государственному) законодательству, а не тотальную зависимость чиновников, депутатов, руководителей местного самоуправления от родства и кумовства.

Укоренение кровнородственной политической культуры ослабляет не только государство, но и в не меньшей степени либеральные принципы. Считающие же этатизм главной опасностью для свободы в России противники «чеченской войны» явно недооценили традиционалистскую угрозу защищаемым ими ценностям, не учли тот факт, что институционально сильное государство (не важно под каким флагом выступающее), подавляющее традиционалистские политико-правовые представления, выполняло и выполняет сейчас объективно либеральную роль, даже не подозревая об этом.

Государство, «выстраивая» политические структуры в Чечне, выравнивало их перед российским законом, что является важнейшей предпосылкой для зарождения ростков не кровнородственного, локального, а общегосударственного сознания. В конце концов, либерализм и демократическое сознание возникают не на основе тейпов и кланов, кровной мести и семейной вражды, а в недрах государства. Без государства (не как «большого брата», а как «великой китайской стены» против анархии и хаоса) любая свобода оборачивается против самой себя.

Малайзийский премьер Махатхир Мохаммед высказал мысль о том, что нерыночные вызовы рыночной экономике позволяют отвечать на них нерыночными методами. Перефразируя малайзийского премьера, можно выдвинуть тезис: недемократический традиционалистский вызов требует недемократических ответов, и отказываться от них означает одно - признать победу традиционализма и отказ от модернизации.