ЕВРАЗИЯ - Под давлением извне

90-е годы ХХ века в России и в Дагестане ознаменованы кардинальными изменениями в общественно-политической жизни, активизацией роли религиозного фактора. В этот период в Дагестане создавались религиозно-политические организации, партии, движения, религиозные деятели, которые все чаще обращались к политическим институтам в целях реализации религиозных проектов. В дагестанском обществе постепенно происходила политизация ислама, посредством которой предпринимались попытки как бы компенсировать относительно неэффективное воздействие религиозных норм на население.

Усиленная политизация общества выявила и другую тенденцию: политические деятели в своей борьбе стали прибегать к использованию исламских лозунгов. Иными словами, в начале 90-х годов можно было говорить о новом явлении, которое несколько позже стали называть политическим исламом или исламизмом.

В рамках исламского возрождения практически во всем мусульманском мире наиболее отчетливо выражены две тенденции. Во-первых, оно воспринимается как явление реформистского плана, предусматривающее возврат к первоначальной и потому оригинальной модели исламского общества, составившей богатую культуру и цивилизацию. Шариат в рамках этой модели рассматривается как универсальная система, которая через иджтихад должна быть адаптирована к современной жизни.

Можно с достаточной определенностью говорить об исламских странах, в которых или от граждан которых дагестанские ваххабиты получали финансовую, гуманитарную, учебно-образовательную, военно-инструкторскую и иную помощь.

Во-вторых, исламское возрождение квалифицируется как явление консервативное или фундаменталистское, также требующее возвращения к корням ислама, но вместе с тем отвергающее всякое истолкование норм шариата. Иными словами, на практике он должен применяться в буквальном смысле и во всех сферах жизни.

В принципе, исламское возрождение является попыткой глобального утверждения основ классического ислама. Причины религиозного возрождения в зависимости от той или иной страны отличаются, но можно вывести и некие общие катализаторы этого процесса.

В свое время светский национализм не дал широким массам ощущения национальной самобытности, власти в мусульманских странах в основном были неизбранными, не способными установить политическую власть и убедить народы в своей законности. Поэтому они нередко обвинялись в неспособности достичь экономической независимости, остановить растущую пропасть между богатыми и бедными.

В Дагестане процесс исламского возрождения развивался по несколько иным причинам. В данном случае трудно сказать, что активизация исламизма последовала вслед за неудачами обретения этнической идентичности, так как процесс этнической и религиозной самоидентификации дагестанских народов в течение 90-х годов протекал одновременно. В идеологическом плане основное воздействие на динамику исламского возрождения в Дагестане оказывал достаточно длительный период атеистического доминирования, сформировавший негативную историческую память в обществе, характеризующемся высоким уровнем религиозности.

После развала Советского Союза в сложных экономических, политических, социальных и психологических условиях переходного периода появление и последующий рост активности политического ислама в Дагестане был адекватным проявлением идейных исканий дезориентированных слоев населения. Нельзя сказать, что в этих условиях в определении характера религиозного возрождения ключевую роль играл внешний фактор. Если рассматривать его в качестве некоего инструмента прямого управления формами и методами деятельности дагестанских исламистов со стороны определенных зарубежных институтов, или непосредственного регулирования ими соответствующими процессами, то вряд ли значение внешнего воздействия на процессы в Дагестане стоит преувеличивать.

Вместе с тем совершенно очевидно, что принижать значимость внешнего фактора также невозможно, ибо на разных этапах она была достаточно влиятельной. В целом надо отметить, что процессы, которые в течение 90-х годов происходили во всем мусульманском мире, получали свое отражение в деятельности дагестанских исламистов, особенно их радикального крыла.

В 90-годах ХХ века исламизм в Алжире, Египте, Судане, Афганистане, а также последствия иранской революции оказывали глубокое воздействие на власти мусульманских стран, и давали о себе знать при формировании ими стратегии правления. Исламисты требовали проведения в своих странах ряда реформ в тех или иных областях. Прежде всего, речь шла о необходимости исламизации всех сфер общественной жизни и обеспечения в обществе принципов социальной справедливости.

Эти проблемы с разной интенсивностью были выражены в тех или иных странах, однако, при всей глубине и масштабности исламского проекта, практически во всех мусульманских странах исламисты не сумели избавиться от идеологии национализма. Хотя ими декларировалось, что истинно исламское государство, должно отличаться тем, что его граждане будут обладать не мнимыми, а реальными правами, поскольку основой исламского государства станет единство мировоззрения и действий, которое будет пронизывать все институты власти и управления. Именно регулируемое «исламским духом и исламскими законами» государство должно было стать, по их мнению, идеальным мусульманским обществом.

В Дагестане с начала 90-х годов в русле политического ислама находились Партия исламского возрождения - первая политическая организация мусульман Советского Союза, созданная в Астрахани в 1990 году, и сформированный позже Союз мусульман России с их структурными подразделениями в республике и регионе. Как известно, внутри Партии исламского возрождения существовали различные идеологические приоритеты, в соответствии с которыми некоторые авторы обозначали радикальное крыло, умеренно-радикальное и умеренное. В силу этого партия в условиях Дагестана и Северного Кавказа в целом имела слабо организованные структурные звенья.

Многие, в особенности западные исследователи, делают безосновательный вывод об идентификации исламизма и традиционного ислама. Ряд исследователей рассматривают исламизм как возрождение традиционного ислама, а исламистами считают тех, кто придерживается «антропологической традиции». Напротив, умеренные мусульмане-сунниты характеризуются как люди, придерживающиеся вероисповедных догматов, подверженных влиянию синкретизма, лояльных к принципу отделения церкви от государства и вестернизации. Такое представление абсолютно не соответствует действительности.

Фактически, исламизм во многом противостоит и в значительной степени противоречит исламской традиции. Особенно очевидно это отклонение проявляется в отрицании им признанных атрибутов исламской догматики и отношением к суфизму и суфийской традиции. Различие между традиционным исламом и исламизмом может быть отмечено по многим признакам. Согласно традиции, что исламская юриспруденция может осуществляться в рамках четырех правовых школ, каждая из которых имеет свой своих последователей. Исламисты, наоборот, видят в существовании этих школ препятствие на пути единения исламской общины.

Традиция приписывает власти право назначать компетентных ученых для толкования исламского закона; исламисты практически не признают никакой власти, кроме лидеров собственных групп. Традиция признает полномочия ученого, имеющего письменное свидетельство о его назначении (иджаза), выдаваемого ему предшественником; исламисты такое право зачастую дают тем, кто не имеет значимого теологического или юридического образования. В результате в большинстве случаев среди исламистов религиозно-правовыми вопросами занимаются лица с ограниченными познаниями в исламских науках.

Как отмечают последователи традиционного ислама, суннитские организационные структуры, к примеру, образовательного типа, возникают спонтанно и соответствуют локальным потребностям. Когда создается какая-нибудь суннитская организация, это происходит только по практическим соображениям, она соответствующим образом и финансируется. Напротив, исламистские школы возникают вследствие финансирования из мощных централизованных источников, когда оплачивается деятельность активистов в различных частях мира. Характерно, что исламисты нередко рассматриваются вне суннитского ислама. Надо сказать, что некоторые тарикатские лидеры в Дагестане также были склонны рассматривать ваххабизм не только вне суннитской традиции, но и вне ислама вообще.

Однако, возможно, наиболее важная отличительная черта исламизма заключается в отношении религии к политике. В этом же заключается и главное отличие между традиционным исламом и исламизмом, так как у них в этом вопросе полярные и взаимоисключающие позиции. Данные отличия важно учитывать, так как они напрямую связаны с проблематикой внешнего воздействия на характер религиозной ситуации. В Дагестане процесс политизации затронул и традиционалистскую и фундаменталистскую разновидности ислама, хотя этот процесс не был равномерным и равнозначным для обоих направлений ислама, возможно, именно деятельность радикальных исламистов оказала воздействие на политизацию отдельных последователей тариката. Причем важно отметить, что политизация тарикатских структур во многом происходила и в результате влияния светских политиков. Эта тенденция получила значительный импульс уже после разгрома ваххабитского ислама в Дагестане.

Важно выявить и другое: насколько процесс исламского возрождения, который в Дагестане, как и в других регионах, приобрел политический оттенок, соответствует характеру религиозного возрождения в мусульманском мире в целом. Здесь можно заметить много общего, хотя в Дагестане имелись и свои особенности. Прежде всего, надо сказать, что немало общего можно отметить во времени прохождения реисламизационного процесса, можно выявить существенные параллели в структурной специфике исламистского движения, в идеологических приоритетах, формах и методах деятельности.

Исламское возрождение в Дагестане проходило в условиях обострения ситуации в религиозной среде, вызванным противоборством между сторонниками накшбандийского тариката и ваххабизма. Такая ситуация была характерна не только для Дагестана, но и для других мусульманских регионов мира, где активно действуют тарикатские группы, например в Алжире, Марокко, Египте, Турции, Пакистане. Так же как в Дагестане противоречия в основном были порождены взаимоисключающими трактовками исламских норм, теологическими спорами в различных вопросах религиозной догматики.

Одна из многих причин идейного противоборства между дагестанскими ваххабитами, которые сами называли себя салафитами или сторонниками сунны и джамаата (ахл сунна ва-л-джамаа), суфиями, заключалась в салафитской характеристике форм поклонения, осуществляемого и последователями тариката. Столь же непримиримыми были позиции и в их подходах к нормам единобожия, основам шариата, понятию мусульманской теории предопределения, к ряду других проблем мусульманской догматики. Надо заметить, что эти проблемы идейного противоборства вахабитами часто рассматривался под углом зрения, характерным для исламистов из других мусульманских регионов. Например, так же как и дагестанскими ваххабитами под «многобожием» салафитскими исламистами Марокко, как правило, рассматривается традиционный для Северной Африки марабутизм. На Северном Кавказе, и в частности в Дагестане, ваххабиты «многобожниками», а нередко и «неверными», считали последователей местных тарикатов накшбандийа и кадирийа.

Своего пика внутренняя конфронтация между силами, выступавшими в Дагестане с различными интерпретациями исламских норм, достигла в конце 90-х годов. В достаточно короткой истории распространения ваххабизма в Дагестане в последнем десятилетии ХХ века принято выделять три условных периода. Первый период приходится на конец 80-х -1991 год. Второй период охватывает 1991-1997 годы. Третий этап деятельности ваххабитов на территории Дагестана начинается с 1998 года и фактически продолжается по сей день. В целом с данной периодизацией можно согласиться, хотя период с 1991 по 1997 год неоднозначен в плане развития внутренней структуры ваххабитского движения, и может быть разделен на две части. Дело в том, что с начала 1995 года из исламистского движения в Дагестане отчетливо вычленилось радикальное крыло, которое стало ориентироваться на вооруженную поддержку чеченских сепаратистов, на союз с так называемой армией генерала Дудаева (декабрь 1997 года) и т. д.

В этот период отмечалась активизация деятельности различных религиозно-политических структур, выступающих с непримиримых позиций и ориентированных на смыкание с интересами региональных центров силы и их стратегическими устремлениями. Со стороны сил религиозной оппозиции по отношению к Дагестану отмечалась активная подготовка к реализации намеченных программ. Действующие в Азербайджане международные исламские организации оказывали гуманитарную и иную помощь религиозным организациям Чечни и Дагестана. Деятельность функционирующих в Баку филиалов и отделений международных исламских организаций была сориентирована на развитие исламистских идей в республиках Северного Кавказа, что, в свою очередь, свидетельствовало об использовании Азербайджаном религиозного фактора в ослаблении позиций России в северокавказском регионе.

В результате мер по пресечению их деятельности десятки наиболее радикально настроенных сектантов переселились на территорию Чечни. Это обстоятельство в предложенной периодизации не учтено; так называемая хиджра ваххабитов в дар ал-ислам, то есть в Чечню состоялась в 1997-1998 годах. Поэтому с учетом специфики деятельности ваххабитов период с 1991 по 1995 год логичнее было бы обозначить отдельно.

Если соотнести предложенную периодизацию с основными событиями в мусульманском мире в этот период, то можно сделать вывод об их взаимообусловленности. Речь, в частности, идет о событиях в Алжире (выборы в парламент в 1991 году и их последствия), в Египте (активизация радикальных движений до взрыва в Луксоре в 1997 году и репрессивная политика властей после этого), в Саудовской Аравии (появление религиозной оппозиции после завершения войны в Персидском заливе в 1990-1991 годах и взрывы на американских военных базах в Эр-Рияде в 1995 году и в ал-Хобаре в 1996 году), в Кашмире (экстремистская деятельность пропакистанских исламских групп), в Афганистане (усиление движения талибов и установление ими полного контроля над страной в 1998 году) и т. д.

Сравнительный анализ причин и форм проявления радикального ислама в указанных регионах позволяет рассматривать события в Дагестане, политизацию и постепенную радикализацию ислама на всем Северном Кавказе не изолированно от этих событий, говорить о том, что ситуация в Дагестане не могла развиваться безотносительно от характера развития обстановки в этих частях мусульманского мира.

Основные направления и специфика религиозно-политической деятельности сторонников тариката и дагестанских фундаменталистов в Дагестане сводились к тому, что, во-первых, пропаганду основ своего учения, особенно в среде молодежи, сторонники сунны и джамаата вели, не отказываясь от своей основополагающей цели - установления исламского строя. Под их влиянием последователи тариката, по крайне мере, примыкающие к Духовному управлению мусульман, также все активнее стали обращаться к политической риторике. Во-вторых, последователи традиционного ислама и фундаменталисты вели яростную пропаганду о собственном религиозном превосходстве, что разрушало основы внутриконфессиональной толерантности дагестанского общества.

Столкнувшись с неприятием со стороны официального духовенства и широких масс населения, с попытками ограничения деятельности ваххабитов со стороны правоохранительных органов, идеи исламского фундаментализма постепенно претерпевали изменения в сторону все большей радикализации. В конце 90-х годов о собственно «ваххабизме» в Дагестане можно было говорить лишь условно, так как дагестанские радикалы в течение нескольких лет от мирных салафитских идей перешли к открытой экстремистской деятельности. Данная трансформация была прогнозируемой, так как до того, как они пришли к идеям ваххабизма, ими разделялись идеи «Братьев-мусульман», и, как показали последующие события, их деятельность стала все более соответствовать идеологии крайне радикальных организаций типа «Ал-Гамаат ал-джихад», «Такфир ва-л-хиджра» (Египет), палестинский «Исламский джихад», «Вооруженная исламская группа» (Алжир) и т. д.

Трансформация идейно-политической базы, форм и методов деятельности радикальных исламистов в немалой степени происходила под внешним воздействием. Причем определение новых приоритетов в борьбе стало возможным не только в силу активности внешних сил, но в равной степени благодаря инициативности самих исламистов, наладивших тесные контакты с исламским зарубежьем.

Характер внешнего воздействия в течение 90-х годов был неодинаковым, он постепенно менялся и преобразовывался в сторону все большей радикализации. В двусторонних отношениях дагестанских исламистов с внешними силами можно выделить два этапа. На первом из них, который можно назвать идейно-миссионерским, осуществлялось относительно мирное сотрудничество между соответствующими организационными структурами дагестанских ваххабитов с зарубежными гуманитарными фондами, учебными заведениями, миссионерскими центрами, религиозно-политическими организациями и т. д.

Временные рамки этого периода охватывают 1989-1995 годы. Именно в этот период в Дагестане создавались исламистские организации на религиозной основе, на иностранные средства широко финансировалось строительство мечетей, открывались учебно-пропагандистские центры в Махачкале и Кизилюрте, осуществлялась масштабная газетно-журнальная и книжно-издательская деятельность, в республику приезжали многочисленные зарубежные делегации и отдельные функционеры с ознакомительными, миссионерскими и образовательными целями.

Второй период начинается с 1995 года, со времени активного участия дагестанских ваххабитов радикального крыла в вооруженных конфликтах в населенных пунктах Дагестана и Чечни, и завершается 1999 годом, когда с участием иностранных наемников с территории соседней республики против Дагестана была совершена вооруженная агрессия.

Этот период можно назвать военно-диверсионным; в ходе него создавались учебно-тренировочные лагеря, осуществлялись вооруженные акции (рейды на Буйнакск и Кизляр, акции против сотрудников милиции в Карамахи, нападение на Цумадинский, Ботлихский и Новолакский районы в августе-сентябре 1999 года и т. д.). Многие военные действия этого периода осуществлялись при непосредственном участии иностранных наемников, под их руководством, или по согласованию с ними. Так, в ходе боев в Дагестане и Чечне погибли 37 наемников из арабских стран. Как отмечает в связи с этим сирийский исследователь доктор Йусуф ал-Исса, «организации политического ислама поддерживают сепаратистские движения в Дагестане, полагая, что последние ведут религиозную войну. Эти организации, поддержав исламистов Дагестана, поддерживают межнациональную и межрелигиозную борьбу в России, что опасно в принципиальном плане, так как это ведет к подрыву безопасности и стабильности не только в России, но и в регионе Ближнего Востока».

В результате подмены понятий, пишет он, «мусульмане оплачивают закятом ошибки своих политических руководителей, поддерживающих террористические организации». Более того, известно, что до вторжения этих банд в Дагестан их лидеры обращались к ряду религиозных авторитетов, в частности, Абдаллаху Аззаму, Джунайду Багдади и Абдаллаху Омару за благословением данной акции. Последние, в свою, очередь, после консультаций с улемами Саудовской Аравии издали соответствующую фатву (религиозно-правовое заключение).

С точки зрения ряда экспертов, развязанная война, цель которой, согласно заявлению боевиков, заключалась в создании в Чечне и Дагестане независимого исламского государства на западном побережье Каспийского моря, являлась частью более широкого плана по дестабилизации всего каспийского региона, богатого запасами нефти. Согласно американскому эксперту Иосифу Бодански, боевики представляли собой многонациональную силу, численностью свыше 10 тыс. человек, которые несколько месяцев до этого начали подготовку на тренировочных базах в Чечне и нескольких мусульманских странах, включая Пакистан, Египет, Судан и Афганистан.

Можно с достаточной определенностью говорить и об исламских странах, в которых или от граждан которых дагестанские ваххабиты в течение указанных периодов получали финансовую, гуманитарную, учебно-образовательную, военно-инструкторскую и иную помощь. С разной интенсивностью прямые и опосредованные контакты умеренные и радикальные исламисты Дагестана поддерживали со своими идейными сторонниками в Турции, Сирии, Иордании, Египте, Судане, Саудовской Аравии, Йемене, ОАЭ, Кувейте, Катаре, Афганистане, Пакистане, Таджикистане, Малайзии. Если финансирование программ первого этапа осуществлялось через отдельных спонсоров и гуманитарные фонды Саудовской Аравии и государств Персидского залива, то на те же средства военно-диверсионная подготовка дагестанских экстремистов на территории Чечни проходила под руководством инструкторов из Египта, Иордании, Йемена, Пакистана, других стран Ближнего и Среднего Востока.

Дагестан не был исключением в плане подверженности внешнему воздействию. В 90-х годах события в ряде мусульманских стран отразились на ситуации в мусульманских общинах всего мира. В связи с этим исследователи высказывают различные мнения относительно характера и причин этого воздействия, а также круг стран, которые его оказывали. Так, по мнению Абдель Кадера Йасина, реальными территориями распространения воинственного ислама и исламского фундаментализма являются не Иран, Саудовская Аравия или государства Персидского Залива, которые сами опасаются роста исламской воинственности, а ряд более густонаселенных арабских стран, таких как Египет, Алжир и Судан.

Если проанализировать данный тезис с приложением его географии на Дагестан, то можно выявить прямое влияние исламистского движения в последних трех странах на структуры ваххабитов. Как отмечалось выше, салафитское движение в Дагестане было изначально подготовлено исламистами, сочувствовавшими идеям «братьев-мусульман». Некоторые из них получили образование в Ал-Азхаре и даже участвовали в религиозно-политической борьбе внутри Египта. Прежде всего, это относится к радикальному крылу поздних ваххабитов Дагестана.

Базисные установки сторонников джихадизма направлены на то, чтобы все, не соответствующее их идейным приоритетам, называть неверием, заслуживающим уничтожения. Этой политики придерживались и дагестанские ваххабиты.

Демократический пафос, приданный всему мусульманскому миру участием исламистов и их успехом на первом этапе выборов в Алжире, также оказал влияние на умеренных дагестанских исламистов, которые предпринимали попытки парламентской борьбы в рамках исламистского проекта. Кстати говоря, представители того же умеренного крыла исламистов Дагестана разделяли многие идеи лидера суданского исламистского движения Хасана ат-Тураби, неоднократно встречались с ним на международных форумах по проблемам возрождения ислама.

Надо сказать, что обращение к опыту и авторитету зарубежных идеологов исламского возрождения - характерное явление и для других мусульманских стран и регионов. Например, в этот же период на фоне двойного наследия в лице популярной марабутской исламской практики и массированного проникновения в Марокко современных западных идей марокканские салафиты-фундаменталисты стали все чаще отчуждаться от своих собственных обществ. В поисках приемлемой альтернативы они обращались за идейной и материальной поддержкой к силам за пределами страны в лице египетских "братьев-мусульман", иранской исламской революции или того же суданского лидера Хасана ат-Тураби. Такая же тенденция характерна и для других стран.

Если попытаться выявить основные причины, оказавшие влияние на рост числа экстремистских групп и активизацию деятельности группировок радикального исламского движения в современном мире, то следует обозначить три ключевых фактора: внешнее покровительство, воздействие «афганского синдрома» и, наконец, наследие исторического противоборства между Востоком и Западом. Для российского ислама наиболее характерны два первых фактора, хотя некоторые западные политологи (С. Хантингтон) в связи с событиями в Чечне пытаются доказать наличие и третьего.

Осуществление внешнего покровительства над деятельностью исламских и националистических групп всегда сопряжено с определенного рода сложностями при оказании влияния на характер их ориентации, в особенности, если в этом участвует сразу несколько стран. Группы становятся как бы заложниками этих режимов и независимо от степени их радикальности уже не могут в полной мере проводить самостоятельную политику, подчиняясь логике и стратегии покровителей.

Намерения и способности некоторых стран предложить для радикальных групп различной направленности зоны безопасности, финансы, обучение, военное оборудование, дипломатическую поддержку и другие формы содействия свидетельствуют об их заинтересованности проводить через них собственную политику. Вместе с тем логика борьбы с проявлениями религиозного и политического экстремизма диктует необходимость международного и регионального сотрудничества в этой сфере. Понимание этого не должно зависеть от характера межгосударственных отношений.

Вместе с тем надо сказать, что воздействие стран, указанных Абдель Кадером Йасином, составляет лишь незначительный спектр того влияния, которое на ислам в Дагестане в 90-х годах ХХ века оказывал внешний фактор. В целом надо признать, что влияние радикальных идей на специфику исламского возрождения в Дагестане было более активным и непосредственным, чем воздействие исламизма умеренного направления. Здесь прежде всего следует сказать о влиянии таких стран как Саудовская Аравия и Пакистан. Если Саудовская Аравия в основном через финансирование определенных программ осуществляла как бы общее управление процессом религиозного возрождения в мусульманском мире, и в частности в Дагестане и России, то Пакистан проводил эту работу более конкретно посредством деятельности своих функционеров, проводивших, как правило, миссионерскую работу. Подобное «разделение обязанностей» было применимо ко многим регионам России в середине и во второй половине 90-х годов.

Что касается кавказского региона в целом, то последнее десятилетие интересы России в каспийском бассейне сталкивались с устремлениями США, Англии, Франции, Турции, Ирана, Саудовской Аравии и ряда других стран, пытающихся проникнуть и обосноваться в этом богатом нефтяном регионе. Это, прежде всего, связано со стремлением мировых держав обеспечить господство на историческом плацдарме между Западом и Востоком, установить контроль над природными ресурсами региона, а также их желанием прогнозировать ход развития процессов, имевших в последние годы выраженные исламистские и cепаратистские тенденции.

Чтобы понять логику внешнеполитической деятельности этих стран, в особенности Саудовской Аравии, необходимо обратить внимание на то, что в этот период правящий клан Саудидов нередко прибегал к так называемым альтернативным стратегиям. Стратегия правящей саудовской элитой рассматривалась как некое искусство руководства общественной и политической борьбой, как наука использования в условиях войны и мира политических, экономических, психологических и военных сил с целью обеспечения максимальной поддержки проводимой политики, увеличения вероятности благоприятных последствий ее реализации и уменьшения риска поражения.

Известно, что после войны в зоне Персидского залива Саудовская Аравия, чтобы защитить монархию от внешних угроз, систематически участвовала в «игре наций», когда ее стратегия направлялась на сталкивание одной коалиции стран против другой. В рамках этой стратегии потенциальные региональные угрозы снимались с помощью финансовых подкупов, а для информационного доминирования в регионе и мире таким же образом использовались многие арабские и западные средства информации.

Кроме того, чтобы поддержать внутреннюю легитимность режима, разрабатывались специальные стратегии, предназначенные для того, чтобы поглотить элиты, подавить своенравных членов королевской семьи. Эти же стратегии ориентировались на обеспечение лояльности и доверия на внутреннем фронте или закрепление внешнего влияния посредством «авкаф» (религиозных вкладов), «да'вы» (миссионерства), а также крупных пожертвований. В последнем случае может быть замечена особая роль международных гуманитарных исламских организаций, действовавших во многих мусульманских регионах мира, в том числе и в Дагестане. Они нередко были вовлечены в реализации упомянутых выше стратегических задач саудовского королевства.

Саудовская Аравия, которая имеет давние традиции использования ислама в политических целях, заинтересована и делает все для того, чтобы «афганские» моджахеды, находящиеся на территории самого королевства, действовали за пределами страны. Часть из них, после попыток проводить политическую деятельность на территории королевства, находятся в заключении, другая действует в составе религиозной оппозиции за пределами страны, третьи выступают в качестве политического инструмента в рамках джихада в различных регионах мусульманского мира.

В этих условиях радикальные группировки расширяют зоны деятельности и распространяют свои действия на новые регионы. В соответствии со своеобразным разделением форм экстремистской деятельности, Афганистан служил, например, мощной базой физического пополнения отрядов боевиков, где они приобретали опыт, налаживали контакты, повышали военное мастерство, прежде чем вернуться в свои страны. Территория Боснии служила для этих же целей до подписания Дэйтонских соглашений 1995 года. Радикальные исламские движения Северной Африки из-за преследований в собственных странах во многом перенесли свою деятельность, включая и пропагандистскую, в эмигрантские объединения Западной Европы. Широкое финансирование движения «Хамас» до сих позволяет ему действовать в Европе и Северной Америке. Группы египетского «Джихада» проводят некоторые из своих операций в Эфиопии и Пакистане.

В данном случае важно учитывать, что власти стран, на территориях которых действуют зарубежные исламские группировки, нередко также заинтересованы в их присутствии, так как надеются на реализацию с их помощью собственных программ, чаще всего военно-политического характера.

Как правило, страны-покровители, в пропагандистских целях заявляя о своей непричастности к покровительству над деятельностью таких групп, пытаются активно создавать общественное мнение о собственной подверженности негативному внешнему воздействию. Так, саудовские власти, столкнувшись с деятельность религиозно-политической оппозиции, причем в основном из суннитского лагеря, неоднократно заявляли о том, что стали объектом внешнего влияния. Достаточно сказать, что в декабре 1992 года король Фахд выступил с речью, в которой подверг критике роль Ирана и исламских фундаменталистов из других стран в поддержке религиозного экстремизма.

Имея в виду появление в стране политической оппозиции режиму, король указал на то, что в Саудовской Аравии лишь два года назад столкнулись с незнакомыми до этого явлениями, сделав акцент на том, что это стало возможным в результате внешнего влияния. Вместе с тем, он признал, что саудовские власти не должны идти по пути расширения фондов, действующих за рубежом, и одновременно не позволять соответствующим иностранным структурам функционировать в королевстве. Подобная политика саудовских властей в большей степени объяснялась необходимостью борьбы с внутренней оппозицией, финансировавшейся из тех же источников, что и многие радикальные исламские движения в других мусульманских странах и регионах.

Распространение салафизма в ряде арабских стран может служить свидетельством наличия регулируемого процесса. Хотя сами проповедники-ваххабиты стремятся скрыть или затушевать прямую организационную связь с государственными и общественными структурами Саудовской Аравии, которая в полной мере использует ваххабитскую пропаганду для реализации своих партикулярных интересов в глобальной исламской общности и в сфере международной политики.

Достаточно сказать, что Саудовская Аравия щедро финансировала исламистские организации Алжира. В частности, руководство созданного в 1989 году «Фронта исламского спасения» не скрывало, что существует и функционирует на саудовские деньги. Косвенно об этом говорится и в документах саудовской оппозиции. В одном из меморандумов, обнародованных саудовскими оппозиционно настроенными исламистами в 1991 году, содержался ряд критических замечаний, характеризующих ситуацию после войны в зоне Персидского залива. В нем содержалось, например, требование искоренить практику предоставления займов «неисламским» режимам типа «баасистской Сирии и светского Египта», указывалось на недопустимость финансирования Ирака в ходе его войны с Ираном. Характерно, что в меморандуме правительство критиковалось не за поддержку исламских движений за пределами страны, а скорее, за оказание помощи государствам, которые «воюют» против таких движений на собственных территориях. В данном случае приводился пример Алжира. Власти критиковались и за тесные отношения с западными режимами, «которые ведут борьбу против ислама», в особенности, за контакты с США по вопросам «участия в процессе разрядки вместе с иудеями».

Свидетельства финансирования на саудовские деньги предвыборных программ исламистов можно найти в ряде других мусульманских стран. В свое время члены турецкой исламистской партии «Рефах» достаточно активно пытались экспортировать свои идеи в республики Северного Кавказа. Сторонники Н. Эрбакана до и после прихода к власти пользовались финансовой поддержкой не только Саудовской Аравии, но также Ливии и монархий Персидского залива. В связи с этим обращает на себя внимание тот факт, что религиозные силы, рвавшиеся к власти в Дагестане в 1999 году, после консультаций с турецкими исламистами обращались за финансовой поддержкой своей деятельности к тем же неправительственным структурам указанных арабских стран.

В целом это свидетельствует о характере экономических, геополитических, идеологических и иных интересов саудовской правящей элиты в этих странах. Причем не обязательно финансирование подобных проектов и программ осуществлялось непосредственно правительственными структурами Саудовской Аравии. Для этих целей создавались многочисленные благотворительные и гуманитарные фонды, общественные организации, якобы не имевшие ничего общего с официальной правительственной стратегией королевства. Более того, они могли быть созданы в других странах, также заинтересованных не только в контролировании определенных политических процессов за пределами собственных границ, но и в зависимости от тех же саудовских финансовых вливаний в собственные программы развития.

Начиная с 1993 года, саудовское правительство стало предпринимать ряд мер, чтобы воспрепятствовать деятельности оппозиционных движений и экстремистских организаций. Прежде всего, следовало установить факты финансирования исламских экстремистских движений за границей. Известно, что частные и общественные саудовские деньги играли ключевую роль в поддержке афганских моджахедов в их борьбе против советских войск, а в последующем в укреплении движения талибов, помогали в ведении военных действий мусульманам в Боснии. В то же время они внесли свой вклад в расширении деятельности воинствующих исламских движений в Алжире, Египте, Иордании, Тунисе и Судане. В значительной степени это имело место потому, что до конца 1992 года саудовское правительство не предпринимало никаких усилий для того, чтобы контролировать частные фонды, занимающиеся благотворительной деятельностью и изучить идеологическую направленность многих исламских движений.

Только лишь в апреле 1993 года министерство внутренних дел Саудовской Аравии потребовало от религиозных групп правительственных разрешений на ведение благотворительной деятельности. Были предприняты достаточно активные меры, чтобы предотвратить неконтролируемый рост числа подобных фондов, которые, возможно, использовали ислам как прикрытие для достижения политической власти в различных мусульманских регионах. Несмотря на эти меры, американский исследователь Энтони Кордесман говорит о сложности и даже невозможности предотвратить рост религиозных оппозиционных движений, управлять или контролировать потоки частных финансовых средств, направляемых на поддержку исламской оппозиции вне Саудовской Аравии.

Дело в том, что многие саудовцы, из числа вовлеченных в спонсорство исламистов имеют большие инвестиции за рубежом, или оперируют значительными финансовыми средствами, рассматривая это как часть своего бизнеса. Власти Саудовской Аравии не могли четко определить, какие движения на законных основаниях прилагают усилия в религиозной сфере, и какие из них являются лишь прикрытием для экстремистской деятельности.

При наличии очевидного внешнего влияния исламские движения во всем мусульманском мире свои основные цели ставят для себя на внутреннем фронте. Так было и в Дагестане, правда, местными ваххабитами декларировалась идея создания исламского государства на всем Северном Кавказе с включением ряда республик региона. Даже если речь шла о власти, их задачи за рамки внутренней политики, как правило, не выходили. В связи с этим отдельно следует рассмотреть вопрос о влиянии на дагестанских ваххабитов джихадистской идеологии. Здесь основную роль сыграло влияние практики соответствующих групп в Египте, Афганистане и Пакистане.

Относительно влияния Пакистана на ситуацию на Северном Кавказе прежде всего необходимо обратить внимание на глобализацию роли исламского фактора в пакистанской политике последних лет. Ориентация Пакистана на ведущие позиции в мусульманском мире, в особенности в связи с попытками управления движением талибов и оказанием давления на Индию посредством деятельности экстремистских группировок, не могла не сказаться на обстановке в самой стране. В конечном итоге это привело к росту джихадизма в Пакистане, риторика которой, так же как и на Северном Кавказе, была основана на исламской терминологии, ориентировалась на эксплуатацию исторических образов героев исламской истории.

Базисные установки сторонников джихадизма направлены на то, чтобы все, не соответствующее их идейным приоритетам, называть неверием, заслуживающим уничтожения. Этой же политики придерживались дагестанские ваххабиты. Следовательно, параллель с деятельностью радикальных исламистов Дагестана, в особенности их пропагандистской практики в вопросах джихада, а также их участия в военных действиях в Чечне может выявить немало общего с ситуацией в Пакистане, Египте, Алжире, где в 90-х годах также были сильны позиции суннитского экстремизма.

Поцессы, имевшие место на Ближнем Востоке и Среднем Востоке, Северной Африке, в других регионах, свидетельствуют о том, что политический ислам, в особенности в его радикальной интерпретации, далеко еще не утерял своей силы, способной воздействовать на характер и формы деятельности исламистских группировок в других регионах. За последние годы его влияние на региональную и международную политику было многократно продемонстрировано. Характер развития ситуации в таких странах как Алжир, Саудовская Аравия, Египет, Ливия, Турция, Иордания, Иран, Пакистан и Босния показывает, что степень воздействия исламской составляющей на обстановку в других регионах мира достаточно велика. Попытки правящих режимов сокрушить радикальную исламскую оппозицию, как это имело место в Тунисе, Алжире, Египте и Саудовской Аравии, независимо от достигнутых результатов, в долгосрочной перспективе, наверняка, будут предприниматься вновь, чтобы быть успешными в полной мере.

Решение проблемы заключается не только лишь в том, чтобы отвечать на требования исламской оппозиции. Напротив, существующие режимы, в том числе и под давлением западных стран, вероятно, будут всячески противостоять всему разнообразию движений в рамках политического ислама, начиная от радикалов, например, в Египте и Алжире, и, кончая хорошо организованными партиями, способными придти к власти через обычные политические технологии, как это имеет место в Турции и Иордании.

Точно так же, каждое радикальное исламское движение будет стремиться развивать собственную стратегию и тактику, соответствующую особенностям страны. Следовательно, исламские группы будут и впредь расти в различных направлениях, устанавливать несоизмеримые уровни роста и активности, находить собственные пути решения важных, по их мнению, проблем. В связи с этим, можно прогнозировать, что воздействие внешнего фактора на характер, формы и методы их деятельности будет оставаться в качестве постоянной константы, которая будет лишь видоизменяться с учетом специфики происходящих в мусульманском мире процессов.