ЕВРАЗИЯ - США плюс ислам равно…

Для многих немусульманских стран проведение последовательной политики по отношению к исламу становится необходимой потребностью, поскольку в структуру их внешней политики все чаще вовлекаются конфликтные ситуации, развивающиеся в рамках так называемой «дуги нестабильности» или «дуги кризиса», включающей Балканы, Кавказ, Северную Африку, Ближний Восток, Центральную и Южную Азию.

Пояс нестабильности образовался в результате того, что к настоящему времени в Боснии, Чечне, Нагорном Карабахе, Алжире, секторе Газа и на Западном берегу реки Иордан, Южном Ливане, Афганистане и Кашмире имеют место сложные конфликты, в которых значительную роль играет исламский фактор.

Несмотря на то, что ситуация в каждом из этих регионов имеет свой собственный исторический, этнический и политический контекст, их общая особенность заключается в том, что различные исламские силы стремятся к утверждению собственной идентичности, ими преследуются политические цели и они выступают как против политики немусульманских режимов, так и против собственных правительств. Об этом свидетельствуют, в частности, выступления мусульман против сербов в Боснии, чеченцев против русских в Чечне, азербайджанцев против армян в Нагорном Карабахе, радикальных палестинских исламских групп против евреев, мусульман против индусов в Кашмире.

Имеются случаи, когда исламские группы противостоят существующим режимам в самом мусульманском мире, например, в Алжире и Египте. Более того, деятельность исламских экстремистов отмечается и вне «дуги нестабильности», что выражается чаще всего в террористических действиях членов исламских группировок в западных странах. Картину дополняют воинственные исламские режимы в Иране и Судане, которые проповедуют и экспортируют радикальные идеи ислама, направленные против светских правительств в мусульманском мире и за его пределами.

Наиболее вероятно, что появление специфических политических, этнических, религиозных и культурных конфликтов, которые особенно усилились после периода «холодной войны», подтверждают теорию «столкновения цивилизаций» Хантингтона. Тем не менее, очевидно, что в современных условиях в политике должны детальнее учитываться религиозные, этнические и культурные факторы, на которые не обращалось особого внимания в период биполярной конфронтации между США и СССР.

В этом контексте США, претендующие на лидерство в западном мире, в отношении ислама избирают политику, которая в первую очередь учитывает направления угроз, исходящих от так называемой мусульманской «дуги нестабильности». В связи с этим, уже с начала 90-х годов признавалось, что быстрое увеличение числа местных и региональных конфликтов в указанной зоне угрожает, прежде всего, американским интересам, так как здесь располагаются большие запасы нефти и природного газа, стратегические маршруты трубопроводов. Исходя из этого, с начала 90-х годов США проводили военные акции в Персидском заливе, чтобы ослабить влияние агрессивных режимов, изменить баланс сил и защитить собственные интересы в этом регионе. Объясняется это тем, что в XXI веке потребности в энергоносителях увеличатся, тем более, если учитывать неуклонное экономическое развитие и доминирующую роль в региональной и мировой политике таких стран как Китай и Индия.

Приоритеты американской политики в отношении мусульманских стран и регионов логичнее было бы рассматривать с точки зрения интересов и категорий глобальной американской геостратегии, однако в данном случае представляет интерес специфика выработанных США подходов и их соответствие парадигме развития конфликтов в указанной зоне.

С учетом этого, рассмотрим некоторые ключевые элементы, составляющие основу новой американской политики в мусульманском мире, что в некоторой степени позволит определить возможные направления и характер грядущих изменений. Прежде всего, следует выявить причины появления основ новой политики США в этом регионе, чтобы соотнести их важность с необходимостью принципиальных изменений в этой сфере.

Согласно логике новой американской политики, продолжение конфликта в Боснии могло бы вызвать более масштабную войну на Балканах с серьезными последствиями для европейской безопасности, НАТО и России. Затяжной конфликт в Чечне мог подорвать стабильность России и отклонить Москву от курса демократизации и экономических реформ. Конфликт в Нагорном Карабахе может втянуть в него Турцию на стороне Азербайджана против Армении, что связано с риском российского вмешательства, что, в свою очередь, может вызвать напряжение в отношениях между Турцией, Европой и США. Низложение алжирского режима исламскими экстремистами создало бы опасный прецедент в Магрибе и арабском мире в целом с серьезными последствиями для европейских стран, особенно для Франции с ее большим процентом иммигрантов из стран Магриба. При отсутствии реального и своевременного прогресса в арабо-израильском процессе в Палестине, Сирии и Ливане, такие радикальные группы как «Хамас» палестинский «Исламский джихад» и «Хезболлах» могут приложить максимальные усилия для того, чтобы сорвать все прежние достижения в этом вопросе. Более того, отсутствие позитивных результатов имело бы серьезные последствия для Египта, важнейшей составляющей в структуре арабо-израильского мира, непосредственно находящегося перед угрозами мусульманских экстремистов.

Опасная ситуация сохраняется в Кашмире, в котором напряженные отношения между мусульманской и индусской общинами могут отразиться на пакистано-индийских отношениях и привести к другому военному конфликту. Ситуация в Афганистане, где стремящиеся к власти различные исламистские группы могут оказать отрицательное воздействие на развитие ситуации в Узбекистане, Туркмении, Таджикистане, в которых после развала Советского Союза этнические поселения русских разрешают новую для себя ситуацию, сложившуюся практически во всех этих центральноазиатских республиках. Исламские теократические режимы в Иране и Судане продолжают искать возможности экспорта идей фундаментального ислама за пределами своих национальных границ.

Понимание логики развития ситуации в этих регионах в середине 90-х годов рассматривалось в США в качестве необходимого условия для выработки основ эффективной политики в отношении ислама и мусульманских государств. Главные подходы в этом направлении сводились к тому, что правительство США стремилось не рассматривать ислам как очередного соперника, противодействующего Западу или представляющего угрозы миру во всем мире, так как это было бы слишком упрощенным восприятием сложных проблем.

Более того, такое восприятие инициировало бы появление экстремистских тенденций со стороны исламских движений. При этом отмечалось, что Иран к этому времени уже заявил о том, что Запад и особенно США противостоят исламскому фундаментализму подобно тому, как ранее такой же вызов был брошен коммунизму. Такая постановка вопроса американцами признавалась ошибочной, ибо продвижение прежней политической линии могло усилить процесс исламского возрождения.

Это подтверждалось решениями международной исламской конференции в Хартуме в марте 1995, на которой возрождение ислама расценивалось как ответ на политику Запада и США, усмотревших в исламском движении мощную политическую силу в новой холодной войне. Согласно американским подходам, холодная война не могла быть заменена новым противоборством между исламом и Западом, так как эра крестовых походов была закончена и в течение долгого времени какой-либо конфронтации не отмечалось.

Вместе с тем, повсюду в странах Ближнего Востока и Северной Африки действуют различные группы или движения, стремящиеся преобразовать их общества в соответствии с исламскими идеалами, хотя имеется значительное разнообразие в том, как эти идеалы выражены и каким образом они реализуются. Больше половины мусульман мира проживает в арабских странах, в которых они имеют свои лингвистические, этнические, расовые и культурные особенности. Большие мусульманские поселения имеются на юге и юго-востоке Азии, Китае, странах Африки.

Кроме того, сам мусульманский мир имеет внутренние отличительные особенности, так как он разделен на многочисленные секты и направления, каждое из которых развивается в особой культурной и этнической среде. Таким образом, трудно обнаружить какую-либо религиозную блоковую монолитность или выраженные совместные международные усилия исламских групп и движений. Однако США серьезно обеспокоены по поводу иранской эксплуатации деятельности экстремистских исламских групп в регионе и суданской роли в поддержке таких же радикальных групп в Северной Африке.

Естественно, усиление координации действий между такими режимами и экстремистскими группами и их обращением к тактике терроризма потребовало бы дополнительного напряжения и бдительности.

Вместе с тем, американцы теперь уже признают, что наибольшую роль в расширении влияния подобных групп играет социальная несправедливость, недостаток экономической, социальной, образовательной, и политической возможностей, при которых ряды экстремистов растут за счет новых контингентов.

Согласно американской стратегии, правительства мусульманских государств, которые будут стремиться к расширению рамок своего политического участия в проблемах региона, могли надеяться на благосклонность США. В то же время, американцы не могли допустить того, чтобы эти режимы использовали такую возможность исключительно для прихода к власти и установления политического господства. Региональными союзниками США безотносительно религиозной принадлежности могли стать режимы, отрицающие террористическую практику, не угнетающие религиозные и этнические меньшинства, выступающие за мирное решение конфликтов и не нарушающие у себя в странах принятые стандарты прав человека. Подчеркивалось, что именно по этим причинам США предъявляют претензии и имеют напряженные отношения со светскими правительствами Ирака и Ливии, так как религия якобы не определяет характер отношений США с другими странами.

Однако, несмотря на то, что данный подход, казалось бы, составлял основу американской политики в мусульманском мире, США пытаются искать новые подходы эффективного противостояния вызовам, исходящим от стран и сил, относимых к «дуге нестабильности». Поиски дополнительных мер, способных активизировать ключевые позиции текущей американской политики, планировалось вестись с учетом ряда принципиальных направлений в этой области.

Во-первых, речь шла о принятии мер организационного характера. В соответствии с этим, перед различными структурами США ставилась задача лучше понять глубину и сложность сил при организации деятельности в странах, входящих в «дугу нестабильности», и, таким образом, формировать основы реалистичного и эффективного политического планирования. Приоритеты принадлежали ЦРУ и ФБР, которые должны были сосредоточить усилия по информационному обеспечению эффективной политической деятельности в этой ключевой области.

При проведении политики против терроризма, финансовых и иных механизмов поддержки экстремистских групп весьма важно было определить главный центр координации политической деятельности в этом направлении. Роль своеобразного штаба по планированию такой политики выполнял Государственный департамент США. В свою очередь, американская дипломатическая служба главным образом должна была проводить необходимую экспертизу актуальных проблем, изучать ситуацию в соответствующих странах и регионах, готовить кадры специалистов со знанием восточных языков с особым акцентом на турецкий и персидский языки.

Во-вторых, американцам следовало провести различие между понятиями «ислам» и «экстремизм». Наряду с принятием ислама в качестве одной из мировых вероучений с его господствующим принципом толерантности и признанием «людей Писания» американская политика должна была настоятельно дифференцировать позитивные исламские тенденции и деятельность групп и режимов, которые работают против американских интересов, покровительствуя терроризму, насилию, репрессиям и формам авторитарного правления.

США следовало также усилить поддержку и сблизиться с умеренными исламскими правительствами и непосредственно участвовать с этими странами в разработке основ собственного подхода к исламскому миру. В этом отношении, особое внимание американцы стали уделять и таким странам как Индонезия и Малайзия, отличавшимся большим процентом мусульманского населения и выраженным процессов исламского возрождения. Согласно американским оценкам, в действительности лишь три страны вне своих границ могли бы служить положительным примером развития основ умеренного ислама. Именно они должны были рассматриваться как потенциальные мосты распространения господствующей в них формы ислама по всему мусульманскому миру, в особенности на Ближнем Востоке и Центральной Азии.

В число этих стран вошли Турция с ее моделью светского исламского общества и мощным потенциалом тюркского этноса в странах Центральной Азии; Египет, ведущий важные дебаты между умеренными и радикальными исламскими силами, и где находится самый большой университет мусульманского мира ал-Азхар; Саудовская Аравия с ее огромными экономическими ресурсами и мусульманскими святынями. В этом отношении, примечательно, что в январе 1995 г. на конференции министров внутренних дел арабских стран в Тунисе, саудовский министр Абд ал-Азиз подчеркнул необходимость принятия арабскими странами коллективных мер по борьбе с терроризмом, чтобы показать полную несовместимость этого явления с исламом. Принц заявил, что терроризм и экстремизм не имеют никакой связи с исламом, религией мира и добра, более того, неверно и недопустимо использовать ислам для обслуживания политических целей.

Однако, положение в мусульманском мире американцы были намерены оценивать реалистично и без ложных иллюзий. В странах, где религиозные деятели высказывают умеренные или радикальные взгляды, местные правительства должны были самостоятельно разбираться с внутренними проблемами, которые создают исламские политические движения и группы. Вопреки планам США в отношении мусульманского мира, вскоре после развала Советского Союза ожидалось, что между Турцией и Ираном будет развернуто противоборство за влияние на мусульман Центральной Азии.

Но, как показали дальнейшие события, фактически, никакая страна не оказалась способной распространить влияние в регионе, учитывая сложность местного этнического фона, религиозного многообразия, связанного с шиитскими и суннитскими особенностями, а также в силу ряда других факторов. Что же касается Боснии, то, по мнению американских аналитиков, здесь, вероятно, историческая возможность для создания разнообразного религиозного, этнического и демократического сообщества в центре Европы, которое могло служить основой культурного, этнического и религиозного взаимодействия между мусульманами и христианами, не была востребована.

Появление спорных вопросов в среде боснийского руководства отразило напряженность во взаимоотношениях между теми, кто одобрял светскую, этническую модель для общества, и теми, кто поддерживал исламский путь развития. Вместе с тем споры отразили и суть напряженных отношений в обществе, находящемся под давлением разрушительной войны. Несмотря на то, что перспективы культурного и демократичного этнического общества сегодня кажутся отдаленными, американцы надеются на то, что в Боснии оно все же появится.

Здесь следует учесть, что напряженные отношения между боснийскими мусульманами, сербами и хорватами существовали всегда, однако в то же время исторический опыт совместного проживания показывает, что они больше испытали на себе влияние от культурного и религиозного сосуществования, чем находились в состоянии конфронтации. Что касается позиции европейцев в этом вопросе, то согласно американским оценкам, несмотря на их историческое знание и опыт участия в урегулировании ближневосточной проблемы, они, имея дело с исламом, продемонстрировали своего рода близорукость и не сосредоточились на всестороннем подходе.

Действительно, некоторые европейские страны, в первую очередь Германия и Франция, вместо рассмотрения вопроса по созданию в Европе боснийского правового сообщества для осуществления широких культурных контактов и выхода к внешнему мусульманскому миру, увидели в событиях в Боснии просто исламскую угрозу.

В-третьих, США должны были вести в мусульманском мире активную и последовательную политику сразу в двух направлениях. С одной стороны было необходимо расширять поддержку правительствам, с другой - развивать в этих странах рыночные силы и так быстро, как позволяли специфические обстоятельства. Открытие для иорданских «Братьев-мусульман» возможностей для парламентской деятельности расценивалось американцами как смелое и важное решение на пути к политической реформе.

В то же время США должны были продвигать процессы приватизации и развивать рыночные экономики мусульманских стран как наиболее эффективный путь снижения уровня социальной несправедливости, вызывающей экстремистские проявления. Естественно, что реализация подобных программ сопряжена с опасностью вовлечения в сложные процессы взаимодействия с религиозно-политическими структурами мусульманских стран. Тем более, что участие западных стран в процессах модернизации, как правило, рассматривается в различных частях мира с подозрением и даже враждебно, поэтому наложение светских идей может вести к жесткому сопротивлению со стороны религиозных сил.

Именно с учетом данного фактора было необходимо при разработке и реализации программ модернизации иметь уверенность в том, что плодами внешнего политического участия, рыночных реформ, экономического и социального развития будут пользоваться самые широкие слои населения. Ключевым элементом здесь рассматривался эффективный политический диалог между правительствами и широкими слоями общества наряду с жизнеспособной экономической политикой, которая, как правило, приносит пользу как можно большему числу людей и содействует созданию средних классов.

США пытались найти подобные подходы к каждой стране, понимая, что установить западные политические модели во многих из этих обществ, которые являются традиционными по своей природе и имеют собственные политические консультативные структуры, практически невозможно. Однако с учетом краха коммунизма и неудач марксистских и социалистических моделей развития в пределах и вне мусульманского мира, американцами акцент делался на экономической стороне, на достоинствах частного предпринимательства и свободных рыночных экономических отношений. США совместно с европейскими странами и Японией стремились к активной поддержке правительств этого региона, чтобы начать и выдержать рыночные реформы, особенно, в тех странах, где существовали архаичные и неэффективные статические системы. Здесь также уделялось внимание специфическому политическому, экономическому, культурному и религиозному контексту каждой страны.

В-четвертых, окончательное урегулирование арабо-израильского конфликта могло бы разрядить отношения между мусульманскими странами и Западом и в то же время ослабить влияние и потенциал исламских экстремистских групп, особенно в Ливане. Этот конфликт всегда был важным фактором в формировании отношений мусульманских государств и Запада. В период поиска новых американских подходов относительно политики в мусульманском мире лидеры стран региона неоднократно прибегали к влиянию данного фактора.

Например, Саддам Хусейн, используя исламскую риторику, в период войны в Заливе развернул широкое наступление на Израиль и его западных сторонников. Исламскому режиму в Иране в значительной степени удалось настроить мировое общественное мнение против Израиля и стран Запада, одновременно оказывая активную поддержку террористической деятельности таких радикальных исламских групп как «Хезболлах», «Хамас», «Исламский джихад».

В этом контексте более важным было то, чтобы усилия США в продвижении арабо-израильского процесса получили необходимое ускорение. Самым плохим развитием сценария американцы полагали усиление роли терроризма, который свел бы их усилия в этом направлении к нулю. Исходя из этого, США пытались взять на себя более активную и нередко непосредственную роль с тем, чтобы не привести ключевые аспекты переговоров к блокированию и не упустить историческую возможность.

В-пятых, США в разработке основ новой политики после окончания холодной войны планировали по-иному рассматривать роль религии, которая до этого в международных делах недооценивалась. Главным ориентиром в данной сфере была необходимость дополнения политической и экономической политики США в обеспечении собственной безопасности усилиями, нацеленными на повсеместный и соответствующий диалог с различными религиозными группами. Следовало исходить из понимания того, что развитие разносторонних отношений между иудеями, христианами и мусульманами могло лишь содействовать продвижению мира и взаимопонимания на Ближнем Востоке.

В качестве важного шага к активизации религиозного диалога между христианством и иудаизмом рассматривалось установление дипломатических связей между Ватиканом и Израилем. Даже в пределах израильского контекста роль религиозных партий в терминах процесса разрядки американцами расценивалась в числе наиболее приоритетных.

К примеру, в кабинете Ицхака Рабина правительственная коалиция, по мнению американских экспертов, могла иметь важное воздействие на израильско-сирийские переговоры. С другой стороны, внимание обращалось на то, что в 1995 два ведущих мусульманских религиозных деятеля саудовский шейх Ибн Баз и египетский шейх Мухаммад Сайид Тантави заявили в своих религиозно-правовых документах о том, что арабские правители, согласно Корану, имеют право на поиск мира с иудеями. Эти утверждения имели встречную реакцию со стороны других шейхов, которые утверждали, что, согласно тому же Корану, мир с евреями практически при любых обстоятельствах невозможен. Несмотря на то, что начатые дебаты по этому поводу, несомненно, будут продолжаться, для США самым важным было то, что многолетнее табу было сломано.

Кроме того, на Балканах, диалог между восточной христианской ортодоксией, римским католичеством и исламом также мог бы, по мнению США, послужить делу согласия. Организация исламской конференции и Лиги исламского мира могли бы расширить свои программы образования и усилить влияние на решение межарабских споров, или на основе широких контактов с религиозными группами и организациями продвинуть диалог в отношениях между различными представителями тех или иных вероисповеданий.

В Южной Азии американцы считали, что должны быть созданы условия для продвижения диалога между индусами и мусульманами. Имеется немало примеров того, когда приверженцы той или иной религиозной веры, после того, как все усилия к достижению диалога в конфликтных ситуациях терпят неудачу, приходят к согласию лишь в процессе политического взаимодействия. Вместе с тем, несмотря на распространенное мнение, что религиозные различия были и остаются причиной или предлогом для конфликта и войн, работа и действия религиозных групп и отдельных людей могут способствовать мирному урегулированию конфликтов.

США сегодня, действительно, столкнулись с вызовом, перед которым они должны определиться, как поддерживать и развивать собственный набор ценностей и, в то же самое время, сосуществовать и взаимодействовать с другими системами ценности и культурами, ориентированными на свою логику развития.

В терминах «дуги нестабильности» и составляющего ее исламского компонента американцы усматривают неотразимую потребность в разработке и реализации последовательных политических подходов в мусульманском мире. Элементы всесторонней политики, согласно новой американской логике, увеличили бы перспективы для превентивной дипломатии и мирного решения конфликтов, демонстрируя реальное лидерство на этом важном историческом перекрестке в жизненно важном регионе мира.