Русский транзит

Как передать власть, не разрушив страну?

Sic transit

Говорить о традициях преемственности (или как нынче принято говорить - «транзита») власти в России несколько странно. Лаконичнее, и наверное, - лучше всего о русских междуцарствиях сказал Александр Блок:

- Всё ли спокойно в народе?

- Нет. Император убит.

Кто-то о новой свободе

На площадях говорит.

Заметим, что написано это было в 1903 году, еще до первой русской революции.

Как правило, новая свобода начиналась с развенчания прежнего «отца народа», который обычно оказывался либо тираном, либо игрушкой в руках темных сил. В крупномасштабных случаях объявлялась анафема всему старому режиму - будь то «кровавый царизм» или «тоталитарная коммунистическая диктатура».

Нынешний «транзит власти», казалось бы, станет исключением из правил. Возможно, дело в том, что в данном случае передачи власти, как таковой, не произойдет. Владимир Путин (которому в 2008-м будет всего 56 лет) скорее всего в любом случае останется реальным decision-maker’ом - субъектом государственной политики и подлинным центром власти.

"Отдайте всё..."

Если окинуть беглым взглядом последние три века русской истории, то можно увидеть, что даже во времена романовской монархии можно было говорить о наследниках, но не о «продолжателях дела». Да и с передачей власти по наследству не все было гладко. Так, XVIII век триста лет спустя воспринимается как эпоха дворцовых переворотов. Радикальный «вестернизатор» Петр I, порвавший с предшествующими политическими и культурными традициями Московской Руси, как известно, так и не смог найти достойного преемника.

Так же известен исторический анекдот о том, как император уже на смертном одре пытался составить завещание, - написал «Отдайте всё...», но так и не смог закончить фразу. В дальнейшем вопрос о том, кому же отдать всё, решался кем угодно: временщиками, «Верховным тайным советом», гвардейскими офицерами, - но только не железными законами престолонаследия. Последняя попытка гвардейского переворота - декабристская «революция» 1825 года, как известно, закончилась крахом, и Николай I не разделил участь своего отца, убитого дворянами-заговорщиками.

Но и в XIX веке, когда порядок наследования был четким и ясным, не наблюдалось четкости и ясности в преемственности политического курса. На смену безудержному охранительству николаевских времен пришли половинчатые либеральные реформы Александра II. А уже их результаты во многом были сведены на нет контрреформами Александра III. Не было постоянства и во внешнеполитическом курсе. К примеру, Александр III, «царь-миротворец», оберегал империю от втягивания в европейские конфликты, и оставил после себя афоризм: «У России только два союзника - армия и флот». Его наследник Николай II, в угоду союзническим обязательствам перед Антантой, втянул Россию в 1-ю Мировую войну, потеряв в результате и корону, и империю.

Февраль и октябрь 1917 сняли сам вопрос о легитимной преемственности власти. «За ненадобностью».

Новая власть, Советская, также не выработала ничего похожего на механизм безболезненной ротации элит - речь, разумеется, идет не о формальных органах соввласти, а о руководстве ВКП(б)-КПСС. Вожди СССР либо сдавали руководящий пост одновременно с собственной смертью (Ленин и  «верные ленинцы» - Сталин, Брежнев, Андропов, Черненко), либо теряли его в результате аппаратных интриг. Как известно, ленинская гвардия в 30-х и Лаврентий Берия в 1953-м вместе с должностью расстались и с жизнью. В дальнейшем власть предержащие теряли власть более вегетарианским образом. Например, в 1957 г. анти-хрущевская «группа Маленкова, Кагановича, Молотова и примкнувшего к ним Шепилова» всего лишь лишилась всех постов, а в 1964 г. в такой же ситуации оказался и сам Хрущев.

Сторонник гуманных идей Михаил Горбачев разделил участь «Николая Кровавого» (правда, тоже в «гуманном» варианте) - какой смысл оставаться на посту главы государства, если самого государства больше нет?

Преемник без преемственности

Итак, в начале 1990-х русская государственность вновь оказалась в состоянии «перезагрузки». Объявив на площадях об очередной «новой свободе», современная РФ лишь де-юре осталась правопреемником Советского Союза. Было бы даже странно останавливаться на очевидном идеологическом, социально-политическом, экономическом несходстве двух стран. Ликвидировав в 1993 году остатки советской политической модели, пережив президентские выборы 96-го и кризис 98-го, постсоветская политическая элита должна была выработать собственную традицию транзита власти.

Но само понятие «преемника», впервые ставшее актуальным во время второго срока президентства Ельцина (1996-2000), было вызвано не тягой к легитимности, а особенностями политической конъюнктуры. Уже в 1998-1999 годах стало ясно, что политический, да и физический потенциал лидера страны исчерпан (хотя, напомню, и тогда вовсю муссировались идеи об изменении конституции и о «третьем сроке»). Близкие к «семье» силовые и олигархические группы нуждались в пролонгации собственного существования. Когда в 1999 году часть элиты консолидировалась вокруг блока Юрия Лужкова - Евгения Примакова, «семейным» остро потребовался противовес в лице нового харизматического лидера. Тогда-то и возникла череда потенциальных преемников, последним из которых стал Владимир Путин.

Если в 1996 году о свободном выборе народа в пользу Ельцина можно было говорить с большой натяжкой, то в 2000-м демократические процедуры сработали безупречно - нация «дала добро» второму российскому президенту. Четыре года спустя достойного соперника Путину так и не нашлось.

В данном случае, мы имеем дело с тем вариантом передачи власти, когда преемник есть, а преемственности не наблюдается. Для того, чтобы в этом убедиться, достаточно сравнить капитулянтский внешнеполитический курс времен Андрея Козырева, и обратиться к речи Владимира Путина в Мюнхене.

У всех трендов последних семи лет – в экономике, политике, социальной сфере, есть одна общая черта – это медленный, но последовательный отход от олигархической, «клептократической» модели ельцинской эпохи. Удаление крупного бизнеса от власти, возрастание роли государственных (и, в первую очередь – силовых структур), выстраивание жесткой вертикали «центр - регионы» и переформатирование Совета Федерации, восстановление государственного контроля над СМИ и сырьевыми монополиями. Все эти меры времен первого президентства Путина говорили о том, что выход из кризиса 90-х заключался в постепенном демонтаже самой политической системы, сложившейся в 90-е.

После 2004 года различие, не-преемственность курсов Ельцина и Путина стала очевидной. Символом окончательного разрыва с предыдущей эпохой можно считать удаление из власти и маргинализацию последних апологетов ультралиберального варианта развития России: «семейного» премьера Михаила Касьянова и экономиста-фрондера Андрея Илларионова.

Налицо: новая социальная политика, выраженная в приоритетных нацпроектах, формирование новой идеологической базы («суверенная демократия» Суркова, «русский проект» единороссов), и наконец, новый – антиамериканский, альтер-глобалистский внешнеполитический курс, о котором было заявлено в Мюнхене.

Преемственность без преемника?

Общественный консенсус, сложившийся вокруг фигуры Владимира Путина, по-прежнему остается незыблемым. Существует и общественный запрос на продолжение курса, проводимого нынешней властью.

Естественно, в нынешней ситуации нельзя говорить о преемственности а-ля поздний Ельцин. Популярному, сильному президенту (даже чересчур сильному – в сравнении с другими политическими игроками) не требуется сменщик, которому обессиливший, уходящий из политики глава государства передает бразды правления.

Если от самого Путина требовалось быть максимально непохожим на Ельцина, то Дмитрия Медведева, Сергея Иванова и других высших госчиновников, то и дело назначавшихся «преемниками», воспринимали не как грядущую новую власть, а как продолжателей нынешней политики, «верных путинцев».

В 2007 году разговоры о продлении полномочий более оправданы, нежели чем в 1999-м. Оправданы психологически, но не юридически. Народ готов легитимировать третий срок, но это идет вразрез с легальностью. А Путин, будучи «по происхождению» не только силовиком, но и юристом, уже неоднократно подчеркивал свою приверженность букве Основного закона.

Нынешняя власть пытается с нуля создать традицию преемственности, которой, пожалуй, что и не было – по крайней мере, на протяжении последних ста лет. «Путин ломает традицию, согласно которой каждый следующий президент заново определяет все правила», - заметил в беседе с автором этих строк глава Фонда эффективной политики Глеб Павловский. «Сегодня в российском обществе нет другого человека, в котором видят гаранта преемственности. – продолжил политолог. - В этом смысле Путин должен остаться в политике. Как будет именоваться его должность – это второй вопрос».

Последний момент крайне важен. Сегодня уже более чем очевидно, что после 2008 года Владимир Путин останется ключевым субъектом российской политики, лидером общенародного консенсуса – наподобие Франклина Рузвельта, с которым его одно время настойчиво сравнивали. Такой общенациональный лидер может де-юре не занимать высшую должность – вспомним архитектора китайских реформ Дэн Сяопина. В этом смысле, фамилия третьего президента России, пресловутого преемника, не столь уж важна. Вполне возможно, что в политической системе, которая сложится при неформальном лидерстве Путина, глава государства и не будет играть первенствующую роль. В конце концов, сейчас важен не преемник, а преемственность.