А.Дугин

Эвапоризация фундаментала в «новой экономике» (проблематичная онтология турбокапитализма)

Известный американский экономист Г.Б.Литвак, (выдвинувший и развивший, кстати, в свое время концепцию «геоэкономики»), предложил определить «новую экономику» как «турбокапитализм». В турбокапиталистической экономике – в отличие от экономики классического индустриального капитализма – чисто финансовый спекулятивный сектор, фондовая игра, высокорискованные и краткосрочные операции с ценными бумагами (что ранее составляло лишь фрагмент классической экономики, ее довольно сектор) непропорционально возрастает, автономизируется, отрывается от классических моделей хозрасчетного баланса, где область чистых финансов всегда сохраняет коррелятивность с производством, динамикой соотношения спроса и предложения, вращающихся вокруг конкретных товаров.
Некоторые теоретики «технического анализа» говорят о том, что современные фондовые биржи, и особенно рынки ценных бумаг и деривативов функционируют в отрыве от обычного фундаментала капиталистической экономики, приобретая самостоятельность относительно сферы реального производства. Объемы финансов, задействованные в кредитные и инвестиционные механизмы реального сектора, оказываются во много раз меньше объемов виртуального капитала, циркулирующего в области фондовой игры. На некоторых стадиях этого процесса происходит крайне интересное явление: динамика эволюции цен становится на определенные промежутки биржевого времени совершенно независимой от хозрасчетной составляющей акций, так как скорость рационального расчета фундаментала оказывается значительно более медленной, нежели время, необходимое для принятия решения биржевыми игроками. А следовательно, определенные моменты биржевой игры выпадают из-под логики динамики ценообразования, свойственной классическому капитализму. Подобные явления наблюдались и ранее, и некоторые приверженцы классической системы были склонны сводить это явление к случайным флуктуациям (random walk theory), которые выглядели как аномалия лишь при очень большом приближении, вписываясь в среднесрочных и долгосрочных моделях в нормативную логику эволюции рынка.

Турбокапитализм характеризуется тем, что фактически настаивает на конститутивном нормообразующем статусе этих аномалий, придает им самостоятельное теоретическое значение. Краткосрочные флуктуации ценовых трендов и высокорискованные операции в ценными бумагами и деривативами берутся в качестве приоритетного критерия для оценки темпов экономического роста, а возрастание объема капитала, задействованного в этом секторе, в сравнении с традиционными секторами видится как доказательство этого роста. Учет виртуального сектора циркуляции капиталов порождает впечатляющую картину процветания «новой экономики», а горячечное участие простых граждан в фондовой игре (в настоящее время беспрецедентное количество обывателей США являются держателями акций – это 50% всех американцев!) подкрепляет иллюзию.

Такой вектор виртуализации в условиях турбокапитализма сопровождается увеличением сервисного сегмента экономики, когда основные денежные массы вращаются не в области производства, а во вторичных секторах. Старая экономика, связанная с реальным сектором, обесценивается, начинает выступать в качестве второстепенной подсобной области. Менеджеры, специалисты в области PR-технологий, оформители, дизайнеры и т.д. оплачиваются несопоставимо выше, чем работники собственно производственной сферы и даже работники торговли.

Процесс виртуализации отражается и в том, какого рода компании становятся в центре фондовой игры. Это компании, связанные с «высокими технологиями», с информатизацией и логистикой информатизации. С этим направлением связаны основные ожидания держателей акций, оно максимально рекламируется в глобальном масштабе, как «экономическая судьба человечества». Любопытно, что эти технологии оцениваются через стоимость акций в существенном отрыве от их реальной прибыльности. Причем зазор фондовой капитализации и реальной эффективности (прибыльности) подчас достигает сотен процентов. Например, в случае интернет-компании Yahoo этот зазор достигает беспрецедентной цифры в 1000%! Иными словами, люди, вкладывающие деньги в акции флагманов «новой экономики» (Microsoft, AOL и т.д.), руководствуются двумя различными мотивами. -- В долгосрочной перспективе они покупают фьючерсную эффективность, т.е. платят за убежденность в том, что эти сегодня не очень эффективные компании через некоторое время совершат качественный рывок. На поддержание такой убежденности, на провоцирование ожиданий у держателей акций идет львиная доля прибылей, получаемых «новой экономикой». Очевидно, что категории «ожидания» и даже «убежденности» представляют собой виртуальность. Ожидания могут сбыться, но могут и нет. Эффективность этих компаний также виртуальна. Невиртуален, а реален в такой ситуации лишь рост цен на акции, и любой участник процесса может в этом убедиться, обменяв их на наличные деньги. Так как вся машина «новой экономики» направлена на поддержание ожиданий, то такие проверки не достигают критической массы, оставаясь частными случаями: купив и перепродав акции с выгодой, не приложив при этом никакого труда, держатель обязательно подвергнется искушению повторить проделанное.

В турбокапитализме происходит, таким образом, эвапоризация фундаментала. Что подчеркивает термин «эвапоризация», по латински «испарение»? Не то, что капитал исчезает в циркуляционных процессах «новой экономики», но то, что он радикально меняет свое качество. В классической модели деньги – кровь экономики. Кредиты, инвестиции, ценные бумаги, акции, займы и т.д., в конечном итоге, лишь обслуживают реальный сектор, создавая операционную среду для возникновения, метаморфоз и исчезновения товаров. Самые абстрагированные экономические модели применительно к индустриальному капитализму не придают сфере финансов самостоятельного онтологического значения. А значит, капитал остается привязан к материальной (или полуматериальной) реальности хозяйственной жизни, являясь все же производным элементом, хотя и получившим огромную степень самостоятельности. Какой бы сложной она ни была, но это все же лишь функция от реального сектора, его логистическая, хитроумная проекция.

В классической либеральной теории основной онтологической реальностью рынка остается все же т.н. «фундаментал», т.е. вполне конкретный и верифицируемый, связанный с конкретикой товара (или услуги), баланс спроса и предложения. Этот фундаментал является объектом самых усложненных головоломных манипуляций, которые и составляют живую ткань экономической истории. Разоблачение некоторых из этих манипуляций -- суть марксизма. Но во всех случаях фундаментал сохраняется, какую бы позицию в отношении него ни занимали основные акторы экономического процесса.

В «новой экономике» именно этот фундаментал подвергается качественной трансофрмации. Сфера виртуальных финансов и ценных бумаг начинает постепенно заявлять свои права на то, чтобы отменить саму реальность рыночного фундаментала, как основы операционной системы хозяйствования. И в следствии этого присвоить самой себе статус ультимативной реальности, постулирующей рыночный фундаментал в соответствии со своими ингерентными закономерностями тогда и там, когда и где это необходимо. В турбокапитализме первичное и вторичное, базис и надстройка меняются местами – в этом проявляется сама суть его виртуальности. Виртуальное – это возможное, рыночный фундаментал – это момент действительного. «Новая экономика» постулирует, что процессы в возможном автономны относительно действительного. Спрос и предложение, а также конкретное соотношение между ними не являются отныне «атомарными фактами» хозяйствования. Они, напротив, воспринимаются как побочное следствие колебаний трендов в фондовых играх. Спрос и предложение могут быть полностью спровоцированы или искусно визуализированы в зависимости от автономных биржевых процессов.

Эвапоризируясь, фундаментал переходит к особому уровню существования – это больше не предметы и отношения, выстраиваемые применительно к предметам, но знаки и отношения, возникающие применительно к знакам (см. Г.Дебор, Ж.Бодрийяр и т.д.).

Знак становится основным эквивалентом виртуальности. При этом знак, изначально призванный лишь временно замещать вещь, служить ее относительным и конвенциональным субститутом, приобретает самостоятельную онтологию, освобождаясь от зависимости в отношении обозначаемой вещи, представляя -- начиная с некоторого момента -- лишь себя самого. А раз так, то знак может быть интерпретирован через различные вещи, не имея точного эквивалента, гипнотизируя сознание самим фактом своего наличия, своей самоценности. Ценным становится само созерцание знака, уверенность в том, что он присутствует, что он где-то рядом. Знак при этом для недоверчивых и недоразвитых может доказать свою обратимость в фундаментал, но смысл турбокапитализма состоит в том, что эта обратимость столь «очевидна», что любые попытки свериться с реальностью воспринимаются как нечто досадное и неуместное, «нецивилизованное». «Conventional wisdom доверяет знаку» -- это императив «новой экономики». Сомневаться в этом значит проявлять не совсем пристойные качества, «плыть против течения».

Здесь может сложиться мнение: описанная таким образом модель представляет собой плотно нагнетенную иллюзию. «Старая экономика», ведь, никуда не девается, ее законы никто ни отменял. И если реальный сектор не будет развиваться или вообще функционировать, то фосфорисцентная настройка виртуальных пирамид и перегретых рынков, несмотря на всю свою гипнотическую убедительность в какой-то момент рухнет… Когда зазор между эвапоризированным фундаменталом (основанном на онтологии знака) и фундаменталом реальным, классическим, достигнет критической величины произойдет обвал, рецессия, биржевый крах и все снова вернутся к неотменимым классическим моделям, к реальному сектору и т.д. На самом деле, все сложнее. Но давайте посмотрим, откуда проистекает такая точка зрения явных или неявных адептов «старой экономики», критикующих турбокапитализм и предрекающих его неизбежную кончину?

Чтобы адекватно разобраться в онтологии «новой экономики» следует вернуться в прошлое. Да, сегодня вырисовывается реальность «эвапоризации фундаментала» хозяйства. Но сам фундаментал, когда и каким образом стал он выступать в качестве базовой референтной онтологической реальности?

Сторонники «старой экономики» чаще всего таких вопросов не ставят. Для них онтологичность экономического понимания реальности принадлежит к разряду аксиом: хозяйство и его законы развития фундаментальны, поскольку они сопряжены с базовыми, примарными, основными аспектами человеческого бытия – с удовлетворением первичных материальных нужд и с вырастающей на их фундаменте сложной социально-психологической и полит-экономической суперструктурой. Классическая экономика – и либеральная, и как ее экстравагантный дериват, марксистская – исходили (по умолчанию, а то и эксплицитно) из признания за логикой развития хозяйства глубинной онтологичности. Экономика и ее поле были рассмотрены как самая глубинная основа человеческого бытия, как черта «реальности», в ее этимологическом смысле – «вещности».

Экономоцентризм является общим знаменателем большинства социально-политических воззрений современности. Экономика видится истоковой реальностью общественного развития и одновременно судьбой. Спор с теми, кто придерживался других онтологических экваций, выигран был давно. Именно поэтому философский контекст, в который помещается сегодня тема «новой экономики», выяснение «онтологии турбокапитализма», и в частности, алармистские сигналы относительно катастрофичности «эвапоризации фундаментала», строго лимитирован парадигматическими предпосылками – онтология классического рынка и тревожные перспективы ее утраты (трансмутации) в новых тенденциях перехода к виртуальности. При этом усиление виртуализации распознается сторонниками «старой экономики» как катастрофическая аберрация, как некий исторически случайный «тупик эволюции». Далее ими прогнозируется либо крах турбокапитализма и возврат к классическим нормативам хозяйства, либо тотальная катастрофа. Интересно, что апологеты «новой экономики», к философским заключениям которых, впрочем, следует прислушиваться с большой осторожностью, так как конъюнктурный (и солидно оплаченный) характер выводов очевиден, решают эту задачу более остроумно и (на наш взгляд) более последовательно: они утверждают, что виртуализация хозяйства и автономизация знаков не несут в себе особой драмы, и человечество (пусть не все) прекрасно разместится в самогенерирующемся зрелище, как ранее оно ассимилировало вызов Нового времени и углубилось в экономоцентризм. Эта позиция – взятая с определенными коррекциями – более интересна, нежели «предостережения классиков» (не говоря уже об арьергардных залпах исчезающих как вид марксистов, захлебнувшихся пост-индустриализмом). Там где апологеты «старой экономики» опознают невиданный разрыв, сторонники турбокапитализма наблюдают континуум; то, что «классики» рассматривают как случайную девиацию, «виртуалисты» отождествляют с единственно логичным и вытекающим из всего предыдущего этапом.

Чтобы адекватнее охватить взглядом суть проблемы, следует обратиться к историческому и парадигматическому контексту, в котором появились первые экономические теории. Конечно, определенные аспекты осмысления хозяйства были всегда, во всех обществах. Но до определенного строго фиксируемого исторически момента они не претендовали (и по множеству причин не могли претендовать) на статус автономной дисциплины, а тем более на функцию приоритетной философской интерпретации. Это стало возможным лишь тогда, когда общее внимание человечества был поглощено раскованными поисками неожиданных интерпретационных систем, – в области онтологии, гносеологии, методологии и т.д., -- где успех определялся подчас экстравагантностью нигилистического (в отношении традиционных устоявшихся нормативов – подлежащих дискредитации, расцененных совокупно как «пережитки» и «предрассудки») подхода. Конечно, речь идет о Новом времени, о эпохе Просвещения и т.д. Заметим, что вначале теоретические построения Адама Смита и других основателей полит-экономии не претендовали на онтологические обобщения, рассматривались как инструментальное и прикладное развитие общего либерал-механицистского подхода, применяющего социально-философские установки Ф.Бэкона, Дж.Локка и Дж.Гоббса и физико-математические методики Г.Галилея, И.Ньютона к области хозяйства. Но именно в этой прикладной по началу области полит-экономии сосредоточились основные мотивы Нового времени, сведенные к симплистской, физико-математической формуле. Производность человека и человеческого опыта, а следовательно человеческого бытия, от некоторых низших, материально-онтических, примарных реальностей – от мира вещей и его ингерентных закономерностей, а также системы обменов и вожделений с ними связанных – стала замечательным и дерзким выводом из основного вектора мышления Нового времени, легко воплощаемым в рационально исчислимые структуры, наглядные и прекрасно применимые на практике. Но, как часто бывает, весь объем онтологических импликаций из такого поворота вывели на сами классики полит-экономии, но их самый серьезный и основательный противник, Карл Маркс, гениально распознавший именно в области экономики поле эсхатологической битвы человечества за смысл и судьбу реальности.

Как бы то ни было именно тогда, на переломном моменте наступления Нового времени и в контексте общей гносеологической революции, отказывающей нормативам традиционного общества в доверии и активно разыскивающей корни онтологии в системах материальных предметов и представлений о них, зародились первые ростки онтологии рынка, а значит тот самый фундаментал, эвапоризация которого внушает сегодня многим столь серьезные опасения. Дезонтологизация хозяйства не является, таким образом, исключительным свойством «новой экономики». Турбокапитализм, доминация виртуального сектора лишь продолжает и развивает импульс, данный в самих истоках современного хозяйства.

В ценностной системе традиционного общества, которая была осознанно и последовательно опрокинута Новым временем, хозяйство обладало вторичным качеством, являлось областью следствий, сферой коагуляции отношений более субтильных и утонченных. Онтология хозяйства была частным случаем онтологии общества (политики), а она в свою очередь, частным случаем онтологии Церкви. Бытие концентрировалось в тонких мирах духа, в теологических догмах, в культах, в сакральных основах социальных институций. Мир вещей и их круговращения, циклы примарных потребностей и элементарных реакций, рассматривались как периферия онтологии, как область наиболее арбитрарных, случайных феноменов. Хозяйство в целом не могло быть фундаментальным, и автономная логика рынка постоянно осекалась высшими инстанциями, подчиняющими весь этот план иным приоритетам, сопряженным с системой идей, жестко доминирующей над системой вещей. Человек и его хозяйствование были инструментами онтологии, а нее ее конституирующими полюсами.

Новое время само по себе было уникальным периодом эвапоризации иного фундаментала – фундаментала традиционного общества. Этот фундаментал не исчез окончательно (поэтому мы и говорим именно об «эвапоризации», а не об отмене), но поменял свою природу, воплотился в нечто иное. Зыбкая и целиком зависящая от воли сеньоров автономная логика буржуа, до какого-то времени легкая как зыбь волн, качающих купеческие корабли, стала превращаться в неколебимый цоколь нового общества. Ценности аристократии стали иметь новый эквивалент, доблесть и честь получили новое значение. Каждый вопрос стал измеряться его ценой. Экономические циклы и денежные инструменты стали общей мерой, вытеснив дух, знатность, волю, силу. Онтология традиционного общества была растворена. Многим казалось тогда, что эта стадия нигилизма означает «конец света». Несгибаемые консерваторы предрекали, что мир без фундаментала долго не простоит…

Однако история показала, что новые ценностные установки вполне способны конденсироваться в нечто относительно устойчивое, и эпохи становления капитализма, его экспансии, его материализации, его проникновения во все поры человеческого бытия и общественных институций породили масштабную картину его динамической стабильности. Фундаментал рыночного баланса справился со многими вызовами. С огромным трудом и ценой невероятных издержек был побежден марксизм, расставивший знаки в этической оценке надвигающихся общественно-политических перемен обратным образом, нежели те, кто без особой рефлексии двинулся по столбовой дороге капитализма. И как раз в тот момент, когда победа над марксизмом предстала как нечто окончательное, и наследие Нового времени безальтернативно досталось либерал-капиталистической системе, снова на повестку дня встал вопрос о серьезной качественной мутации онтологии капитализма – в сторону виртуальной логики турбокапитализма, к парадоксальным лабиринтам «новой экономики».

С одной стороны, дезонтологизация капитала представляется катастрофическим явлением. С другой стороны, это закономерный процесс: автономная онтологизация хозяйства, неявно присутствующая уже у классиков, и до конца распознанная Марксом (в альтернативной этической системе координат), означала дезонтологизацию более масштабной системы ценностей традиционного общества, где миры материальных предметов были крайней периферией. Эти предметы и их циклы (shenanigans of the commodity – Хаким Бей) казались весьма малой реальностью в сравнении с массивом спиритуальной, позже политико-феодальной онтологии традиционных обществ. Тогда реальным и даже актуальным признавалась безусловная сфера метафизических принципов, а область хозяйства была сферой вторичного и случайного. Это означало, что экономическая модель могла варьироваться в зависимости от более глубоких социальных (и сакральных или силовых) трендов.

Переход к буржуазной системе оторвал хозяйство от того фундаментала, которым оно было партиципационно наделено прежде. Произошло нечто интересное в свете разбираемого нами предмета: в традиционном обществе реальностью был знак (даже в католичестве утвердился томистско-аристотилевский реализм, а не пред-буржуазный номинализм Росцелина-Оккама). Этот знак и давал онтологию вещи, как его душа. Отголоски онтологии знака мы встречаем еще у Парацельса и Якова Беме – signatura rerum. Эта «сигнатура» – была квинтэссенцией онтологии, дававшей реальность собственно «рерум». Переводя с латинских дериватов: вещность вещей была невещественной (=знаковой). Переход от живых знаков и их систем (воплощенных в теологии жрецов и геральдике воинов) к системам вещей был точным выражением «третьего сословия» -- того самого, которое породило современную полит-экономию и соответствующую ему онтологию. Фундаменталом стал фундаментал торговцев. В свое время это было не менее авангардно и дерзко, нежели теории современных апологетов фондового «технического анализа».

Из всех этих соображений следует: «новая экономика» разъедая знакомый нам в последние столетия фундаментал делает нечто подобное, что произошло тогда, когда этот фундаментал был утвержден впервые. В турбокапитализме мы достигаем не просто границ онтологии, но границ онтологии третьего сословия, пределов буржуазной системы мер. Причем сама «новая экономика» еще не новая эра – это двусмысленный, а то и многосмысленный вызов, предлагающий распроститься со старым, но не предлагающий вместе с тем ничего нового. На горизонте «новой экономики» маячат совсем уже незнакомые и непривычные виртуальные фигуры – «газонокосильщик», живущий в компьютере, или человеческие клоны-мутанты.

Вместе с тем, любопытны некоторые квази-реставрационные моменты «новой экономики» -- размывая систему вещей и призывая систему знаков, в которой существенно не столько обладание, сколько созерцание и сенсорная симуляция (отсюда пролиферация наркотиков, телесетей и компьютерных игр), турбокапитализм делает реальность подвижной и развоплощенной, вынесенной из тесных рамок материальных и рациональных цепочек, из механической альтернации спроса-предложения. Правда, крайние консерваторы (Р.Генон) говорят, что данная фаза пост-материализма соответствует «открытию космического яйца снизу», в то время как в эпоху традиционных обществ оно было открыто сверху, а позже (классический капитализм) закрыто со всех сторон. И действительно, знаки в традиционном обществе выполняли существенно иную роль, нежели современные рекламы и брэнды. Однако эти различия относительны: в обществах Востока, где традиционные мотивы до конца так и не были вытравлены, пост-модернистические элементы вполне сочетают с рудиментами пре-модерна. Очень показательна в этом смысле Япония, где новейшие технологии элегантно вписываются в шинтоитский политеизм, а игра на фондовых биржах переплетается с дзэнбуддистскими медитациями – теория «прочтения фондовых графиков» по зрительным ассоциациям – «свечи», «пятиконечные будды» токийских брокеров и т.д.

Процесс эвапоризации фундаментала в «новой экономике» достаточно легко поддается фиксации. Гораздо сложнее определить то, во что он выльется.

Родится ли из этого нечто новое? Рухнет ли, не выдержав пограничных напряжений – ведь сам человеческий вид пролифирацией новых технологий, автоматов, виртуализации и генной инженерии поставлен под вопрос? Обратится ли человечество к тому, что было легкомысленно оставлено им на пороге Нового времени, ужаснувшись тому, куда завела его логика десакрализации? Станет ли сфера «новой экономики» областью борьбы различных геополитических, культурных и цивилизационных тенденций?

Выше мы сказали, что «налицо переход от системы вещей к системе знаков». В этом высказывании есть одно слабое место: будет ли эта новая «система знаков» системой, т.е. упорядоченным иерархизированным ансамблем? А если будет то каким?

Это открытый вопрос, в решении которого нам всем предстоит принять участие.