О самобытности русской культуры в контексте глобализации

Cовременные информационные технологии, реализуемые телевизионной и компьютерной техникой, производят особый искусственный мир виртуальной реальности, в свою очередь конструирующий нового человека. Речь идет о третьем грандиозном проекте создания нового человека информационного общества, который сменит два предыдущих варианта — «сверхчеловека» нацистской Германии и строителя коммунизма советского общества (обе теоретические модели нового человека, как ни странно, существенно превосходят третью именно своими рационально-духовными основаниями, отмечаемыми пока без оценочных суждений).

Человек информационного общества полностью инновационен, ему присущи тотальное бесстыдство и порочная извращенность, сексуальная разнузданность, похабщина, разгул страстей, пикантное отношение к смерти, вседозволенность. «Новый человек не любит — он занимается любовью». Он не творит — он «самовыражается». Он не смиряется — он пытается приспособиться. Он не раскрывает в себе образа Божьего — он делает себе имидж. Он даже не играет— он «ведет игру. Все произвольно перечисленные признаки трактуются как нормальные.
Виртуализм информационной культуры становится знаковой характеристикой как общества в целом, так и отдельного индивида с его личной жизнью в частности. При этом виртуальная реальность онтологизируется как заместительница жизненного мира человека; вытесняя его новыми технологиями воздействия не только на сферу бессознательного, она постепенно подменяет оригинал закодированным информационным знаком и, в конечном итоге, искусственной моделью. Виртуальная реальность актуализирует конструкторские, а не творческие, способности человека, подгоняющие искусственно созданный им информационный мир под ложные мотивации, анонимные псевдоидеи и нестандартные культурные образцы, не являющиеся продуктом органической деятельности, связанной с освоением трагизма и благодати человеческого бытия. Новая информационная культура как культура виртуальной реальности предоставляет своему субъекту (пользователю) исключительно то, что оказывается «вожделенным для его подсознания, то есть исполняет все его «вытесненные желания», удовлетворяет все его тайные и явные страсти, подстраивается под все его представления и капризы, культивируя в нем субъективность, доходящую до аутизма и нарциссизма, и выступая в качестве объективированной, онтологизированной репрезентации этой субъективности».

Кризис социальной и индивидуальной идентичности, возникающий в дан-ной ситуации, может преодолеваться, по крайней мере, двумя способами: а) воспроизводством и пропагандой мифоритуальной структуры современной ин-формационной культуры; б) утверждением инновационного традиционализма, позволяющего включать новые информационно-культурные технологии в на-ционально-культурный контекст без его тотальной деструкции. Первый из них претендует на инновационный универсальный статус, реализуемый по типу открытого психоаналитиками мифоритуального строения шизофренического бреда, которое аналогично механизмам обретения социальной и личностной идентификации в условиях перекодировки традиционных культурных смыслов и представляет собой адаптивное средство овладения угрожающей ситуацией путем придания ей особого воображаемого смысла. Николаева представила следующую гипотетическую логико-категориальную схему мифоритуального строения современной информационной культуры:

а) тотемический символ (Запад), олицетворяющий собой современную технологию, знаковую идеологию, религиозный и политический плюрализм, экзотическую психоделическую культуру;
б) оппозиционный тотемический символ (Восток) — традиционная культура, православие, монархическая государственность, Россия;
в) инициация, тотемическая имитация и идентификация обозначают усвоение соответствующего имиджа и знаковых форм его выражения (вещи, идеи, серьги, татуировки и т.п.);
г) способы магического воздействия на посвящаемого: телевидение, компьютер, рок-музыка, экстрасенсы и т.д.;
д) тотемическая инсценировка обрядового действия — презентации, тусовки, телеигры, вхождения в компьютерную сеть и т.п.;
е) интроекция тотема: жуки, домовые, пришельцы, тарелочники, двойники, голоса;
ж) магия «перевертышей» предполагает нарушение общепринятых табу и табуирование общепринятого - манифестация сексуальных извращений, пропаганда порнографии, инвективной лексики, искажение традиционных ценностей, истории, культуры;
з) тотемический экскурс в мир предков — уход в астральные сферы, экстрасенсорные «трансцендентальные странствия», компьютерные путешествия в глубину бессознательного, полеты к внеземным цивилизациям и «машины времени» кинематографического плана и т.д.;
и) ритуальное членовредительство — это эвтаназия, изменение пола хирургическим путем; психические расстройства, вызванные воздействием рок-музыки, компьютерных игр; татуирование и вдевание сережек и т.д.;
к) формы повышения статусности посвящаемого — приобщенность к знаковому искусственному миру, плюралистическое сознание, суще-ствование в виртуальности, экстрасенсорные видения и т.д.;
л) беспрекословное послушание, подчиненность тотемическому канону в лице главного распорядителя ритуала.

Данная схема культивирует деструктивные стереотипы поведения человека как инновационные, способствующие самоутверждению посредственности, страдающей отсутствием творческих потенций. Вместе с тем она обеспечивает адаптацию человека в условиях информационно-технологического взаимодействия, выходящего за рамки традиционализма, посредством компенсации чувства метафизической потерянности либо за счет культа обладания материальными вещами (машина, телевизор, компьютер), либо путем приобщения к экзотическим мистическим сферам. В любом случае речь идет о суррогате, заменителе действительной реальности человеческого бытия, смертоубийственной виртуальной культуре.

Второй способ преодоления кризиса идентичности современного человека требует уточнения содержания понятия «инновационный традиционализм», которое применительно к информационному обществу означает процесс адаптивного встраивания информационно-компьютерных технологий в структуру основных национально-культурных и смысложизненных стереотипов, программ, образцов антропологических адаптирующих систем.

Инновационный традиционализм современного российского общества от-личается, по крайней мере, двумя особенностями. Во-первых, последовательным внедрением в общественное сознание тезиса о бинарном строении русского культурного традиционализма и необходимости его перевода на уровень тер-нарной структуры (по сути, мифоритуальной). Во-вторых, вопросы о своеобразии русской культуры и православном типе личности обсуждаются в контексте интерпретации их как основных препятствий для инновационных изменений данных феноменов.

Философско-культурные и мировоззренческие предпосылки обоснования мифоритуального строения русской культуры вытекают из компаративистского анализа различных культурно-исторических типов (западноевропейского и русского) в рамках доминирования западноевропейских культурных образцов и стереотипов, в целом соответствующих общим критериям информационно-культурного адаптациогенеза.

Среди множества методологических принципов теоретического анализа своеобразия русской культуры до недавнего времени преобладал антиномичный подход, представляющий данный феномен в контексте двуединства или диадичности. Русская культура в своей тысячелетней истории интерпретируется как бинарная система взрывного типа, внутренне конфликтная, соединяющая противоположные начала из-за своего посреднического положения между Востоком и Западом.

B.C. Соловьев отводил России миссию арбитра в вечном споре «бесчеловечного Бога» восточной цивилизации и «безбожного человека» западной цивилизации без претензий на собственную самобытность. Н.А. Бердяев «открыл» изначальную антиномичность не только русского бытия, но и русской души, национального самосознания.

Его работы «Судьба России», «Истоки и смысл русского коммунизма», «Русская идея» насыщены парными противоположными категориями, отражающими крайности, отсутствие середины в русской культуре: а) «Россия — самая безгосударственная, самая анархическая страна в мире» и тут же — «Россия самая государственная и самая бюрократическая страна в мире, в ней все становится орудием политики»; б) это «самая нешовинистическая страна в мире» и в то же самое время «Россия самая националистическая страна в мире с невиданными эксцессами национализма, угнетения подвластных национальностей русификацией, страна национального бахвальства»; в) русский человек с «вечно бабьим в его душе» нуждается в пробуждении «мужественного духа», позволяющего овладеть собственной национальной стихией.

Двойственность русской натуры, по-бердяевски, характеризуется жестокостью, склонностью к насилию и добротой, человечностью, мягкостью; обрядоверием и исканием правды; обостренным сознанием личности и безличным коллективизмом; исканием Бога и воинствующим безбожием; смирением и наглостью; рабством и бунтом и т.д.

Только один раз Н.А. Бердяев предложил способ разрешения обозначенных крайностей русского национального характера, возлагая надежды на мировую войну, как фактор преодоления «вечной женственности России» и утверждения мужественного дисциплинирующего начала. Двадцатый век двумя страшными мировыми войнами и радикальными революционными перестройками общественного положения русского народа, как это кощунственно ни звучит, опроверг пророчества Н.А. Бердяева, не сумевшего понять особенностей русской культуры, ее традиционной ориентации на православие, самодержавие и народность в качестве фундаментальных бытийных оснований. По сути, бинарное строение отечественной культуры стало камнем преткновения для многих российских мыслителей, воспитанных на идеалах западноевропейской культуры, для которых критерии рационализма, просвещения, прогрессивности, стандартности и универсальности являются определяющими признаками своеобразия.

Понятие бинарности продолжает сохранять свою значимость для современных исследователей русской культуры и развито в работах Ю.М. Лотмана, Б.А. Успенского, В.Н. Топорова, Вяч. Вс. Иванова, А.С. Ахиезера, Уварова М.С. и других. Оно обозначает стабильную противоречивость русской культуры в русле ее повышенного динамизма, сочетающегося с внутренне присущей, периодически обостряющейся конфликтогенностью. Это двоеверие, двоемыслие, двоевластие, европейское и азиатское, светское и духовное и т.д.

По мнению Ю.М. Лотмана, главного разработчика бинарной методологии, подобного рода культуры (к ним, кроме русской, отнесены еврейская, отчасти немецкая, национальные культуры бывшей Российской Империи) отличаются уникальностью, проповедуя идеи национального, государственного или социально-политического избранничества, мессионизма в историческом процессе, философские и культурологические прогнозы и пророчества.

Бинарность русской культуры считается доказанной, что подтверждается конкретными антитезисами и оппозициями, старательно выписываемыми современными культурологами не только в научной, но и в учебной литературе: доверие, Русь и Орда, земщина и опричнина, самодержавие и православие, царь и самозванец, государство и народная вольница, секуляризация и оцерковление, раскол, западничество и славянофильство, консерваторы и революционеры, естественники и гуманитарии, красные и белые, партаппаратчики и диссиденты, русские и евреи, патриоты и демократы и т.п. Перечень антиномий может быть иным, но смысловое значение их состоит в том, чтобы выражать историю русской культуры как традицию взрыва, прерывности, деструктивности, максимализма и полярности.

Трактуемая таким образом самобытность русской культуры связана с по-пытками осуществления на практике неосуществимого идеала, цена которых -трагические катастрофы, гибель большого количества людей, разрушение материаль-ных и уничтожение духовных ценностей, глубочайшие переломы и переоценки в общественном сознании народа и интеллигенции. Вместе с тем важнейшей задачей исторического развития современной русской культуры объявляется поиск механизмов перехода от бинарной системы культурного функционирования и развития на общеевропейскую тернарную (триадичную) систему, имеющую многолетний опыт приспосабливания идеала к реальности в рамках эволюционизма, позволяющего сохранять в изменениях неизменность, а неизменность делать формой изменения.

Если обозначить какую-либо антитезу в компаративистском плане, то, к примеру, оппозиция милости и справедливости фиксирует противостояние русской идеи латинским правилам, проникнутым духом закона. Антитеза государственного права и личной нравственности, политики и святости для западноев-ропейской культуры попросту не существует, поскольку западная цивилизация тяготеет к триединой, а не к бинарной целостности. Троичные (тернарные) системы всегда ориентированы на усредненность и выживание, механизмом реализации которых является юстиция.

Разработка трихотомической методологии в отечественной культурантропологии касается прежде всего осмысления, интерпретации и оценки социо-культурных процессов в категориях троичного мышления, а также овладения формами сознательного «перевода» бинарных структур бытия в тернарные структуры сознания, расчленения картины мира согласно логике триад. Перекодирование бинарных структур в тернарные и есть тот единственно необходимый инновационный механизм, позволяющий смягчать взрывные процессы, протекающие в современной русской культуре; конструировать особый язык переключения дихотомической логики на трихотомическую; рекламировать те формы русского национального самосознания, которые свободны от этического максимализма, ценностной поляризации, «черно-белого» восприятия действительности, последовательной селекции культурного материала с позиции теории «двух культур» и т.п.

В качестве примера успешного использования трихотомической методологии в литературе приводится целый перечень возможной и реально осуществленной замены бинарных структур, характерных для советской и посткоммунистической культуры, триадами на основе принципа дополнительности. Среди них в политической сфере указывается разрешение антиномии «демократы — национал-патриоты» дополнением «центра» — умеренных и осторожных «прагматиков — беспартийных профессионалов». Оппозиция «наука - искусство» снимается дополнением третьего компонента — религии. Внедрение в контекст современной русской культуры целостных триад силами так называемой методологической рефлексии самой культуры — это принципиально новый метод и для всемирной культуры, применяемый в России впервые.

За такими наукообразными интеллектуально-элитными инновационными рассуждениями по поводу своеобразия русской культуры (антиномический и трихотомический подходы) по сути скрывается, мягко оценивая, вопиющая некомпетентность авторов в данном сложном и до сих пор адекватно не исследованном вопросе. Логика прежних новоявленных культурологов изначально исходит из собственных рациональных схем, полученных на материале западноевропейской культуры, под которые безжалостно подгоняются самобытные феномены русской культуры в негативно-уничижительной интерпретации.

Православная вера как системообразующее основание русской культуры, касающееся четкого различения добра и зла, христианизации общественной и личной жизни, объясняется анахронизмом, поскольку нравственное и духовное начало в человеке признает главенствующим, удерживающим от искушений и соблазнов католического волюнтаризма и протестантского плюрализма, научно-технического прогресса и материального благополучия.

Самодержавная форма государственности как национальный социокультурный феномен, укорененный на русской почве правовым творчеством народа и Государя, трактуется с позиций абсолютизма, деспотизма, кровавой жестокости, неправовой сакральности, произвола и имперской вседозволенности, про-тивоположных свободе и справедливости, присущих демократической форме организации верховной власти. На самом деле тайна православной государственности до сих пор скрыта за образом Царя — Помазанника Божьего.

Достаточно процитировать выдержки из завещания Государя Императора Александра III наследнику, чтобы убедиться в нравственной чистоте и порядочности помыслов Самодержца: «Меня интересовало только благо моего народа и величие России. Я стремился дать внутренний и внешний мир, чтобы государство могло свободно и спокойно развиваться, нормально крепнуть, богатеть и благоденствовать. Самодержавие создало историческую индивидуальность России. Рухнет самодержавие, не дай Бог, тогда с ним и Россия рухнет. Падение исконно русской власти откроет бесконечную эру смут и кровавых междуусобиц...»

Далее перечисляются традиционные ценности — покровительство Право-славной Церкви, укрепление семьи, святость царского долга; благо, честь и до-стоинство России, - охраняющие самодержавное служение от либеральных идей Запада, распространяемых «передовыми людьми» российского общества того времени.

Особое внимание прежних и нынешних разоблачителей уделено описанию негативного облика русского человека. Знакомое всем нам со школьной скамьи «Путешествие из Петербурга в Москву» создано А.Н. Радищевым в тиши городского кабинета без выхода за его пределы, хотя иллюзии полнейшей достоверности способствует скрупулезное перечисление деталей.

Русский крестьянин, по Радищеву, — это убогое, не способное постоять за себя существо, без мысли и идеалов, вечно думающее только о еде, дурно пах-нущее, забитое и бессловесное, не имеющее человеческих представлений о любви, счастье, достоинстве. Таков свободный вымысел, подчеркнем, художественный полет фантазии известного российского борца за свободу.

Если обратиться к реальным путевым заметкам беспристрастных свидетелей-иностранцев (не в стиле маркиза де Кюстина), то один дотошный англичанин сумел заметить другое: богатые рынки Москвы, на которых продаются ананасы, выращенные в столице, разборные деревянные домики на любой вкус с красивыми фасадами; хорошо одетые, вежливые в обращении друг с другом. Ухоженные крестьяне; здоровая пища — ржаной и изредка белый хлеб, овощи, грибы, пироги, свинина, соленая рыба. Больше всего заморского гостя поразила удивительная любовь русского народа к пению: ямщиков, поющих от начала станции до конца; крестьян — во время работы; солдат — в походе и т.д.

Другой иностранец, прусский дипломат Фокеред, в служебном донесении королю (не предназначавшемся для печати) писал в 1737 году, что обыкновенные русские люди одарены умом и ясным суждением, красноречием и разборчивостью между полезным и вредным в несравненно больших размерах, чем германские простолюдины.

Вместе с тем уже в начале двадцатого века Г.П. Федотов, а за ним и совре-менные авторы, испытывают затруднение в характеристике «русскости», скло-няясь к двойственности русской души, но не в бердяевском смысле, а обозна-чая ее эллипсоидной формой с двумя разнозаряженными центрами, между ко-торыми разворачивается постоянная борьба — сотрудничество. Отказ от монис-тического видения лика русского человека и культуры мотивируется классическими литературными образами в романах Ф.М. Достоевского («Двойник», «Игрок», «Идиот», «Братья Карамазовы») и описанием их двоецентрия в других, антиномичных художественных формах, парадоксальных в своих названиях: «Отцы и дети» И.С. Тургенева, «Мертвые души» Н.В. Гоголя, «Преступление и наказание» Ф.М. Достоевского, «Война и мир» Л.Н. Толстого и т.п.

Как известно, феномен двойственности, особенно души, имеет четкую медицинскую трактовку — это шизофрения, и тогда история русской культуры становится историей болезни, загадочной и непонятной для просвещенного западноевропейского, американского и т.п. ума. Больных либо лечат, либо (как это цинично ни звучит) уничтожают во имя блага всего человечества (все зависит от тяжести заболевания) — иного не дано.

Примечательно, что для самобытноориентированных русских мыслителей такой проблемы не возникает. В.Г. Распутин отмечает «русскостъ» как жертвенность в большом и малом; сострадание; утешение себя помощью другому; достаток, любовь и мир; правду и совесть — то, что делает русского человека на девяносто процентов домашним существом, а потом уже — общественным. Быт для русских — самая главная, самая сладкая «божья» часть жизни, а дом — смоковница, на которой взращивалась и продолжалась из рода в род се-мья. (Для сравнения можно напомнить другое толкование «мой дом — моя кре-пость»). Добрый и красивый быт воспитывал духовно и нравственно неповрежденного гражданина.

Традиционные признаки русского своеобразия хорошо известны, ничего не надо выдумывать, надо возвращаться к истокам. «Икона и топор» зачастую выражают западное восприятие смыслового значения русской культуры, но они не антиномичны в своей знаковости, не двойственный лик одного и того же. Они символизируют путь духовного возрождения русского человека и России: через окаянство к святости без заимствований и подражаний. Гильотина — не русское, а французское изобретение, «инструмент» борьбы за свободу, равенство и братство, также имеющий знаково-символическую форму обозначения культурного своеобразия, далекого от идеалов разума и просвещения, но не оцениваемого в качестве признака невменяемости европейского человека.

Русский писатель Владимир Крупин как-то создал миниатюру под названием «Несение креста», в которой пересказывает притчу, услышанную от православного священника. Смысл ее таков: каждый несет свой крест, и каждому определен крест по силам. Одному показался очень тяжелым его крест. Он устал от тяжести. И решил отпилить его. И отпилил. Крест стал легким, человек пошагал легко и быстро, обогнал другого человека, который не уменьшал тяжести креста. Налегке человек шел по дороге, шел быстро, весело, но вдруг дорога оборвалась, впереди — пропасть. Человек положил через пропасть свой крест. Он еле-еле достал края пропасти. Человек пошел по нему, сорвался и погиб. Второй человек подошел к пропасти и перешел ее по своему кресту, как по мосту, крепкому и прочному. Так что не только роптать нельзя на тяжесть креста, напротив, радоваться, что крест становится тяжелее, а, значит, прочнее. Проповеднический стиль миниатюры символичен, но не двойственен и вполне ясен. Все возвращается на круги своя, и каждому воздается по заслугам его. Наше возвращение к истокам не будет комфортным, но радость нового об-ретения собственной культурной самобытности остается прежней, основанной на любви к Богу и ближнему. Только путь этот не может быть безболезненным, но это другая болезнь — преодоления соблазнов и искушений, вызываемых развитием материальной цивилизации и модернистскими приманками.