Геополитика террора

Александр Дугин

1. История с самолетами продемонстрировала наглядно тот концептуальный зазор, который существует между «атлантизмом» и «глобализмом» («мондиализмом»). Традиционный атлантизм исходит из двойственной стратегии классической талассократии: свои берега защищены, все военные действия ведутся на чужой (береговой) территории.

С точки зрения стратегии, тема аэрократии и тем более эфирократии рассматривается во вторую очередь, как сублимацию жидкой стихии – отсюда «навтика» (греческое «плавать») в «космо-навтике» и «аэро-навтике».

Это предполагает, что основная территория (воздушная, шире, космическая база) атакуется извне, и пограничная среда образует мощнейший естественный заслон.
Источник кратоса относительно фиксирован и надежно защищен.

2. Мондиализм (глобализм) предполагает гомогенизацию пространства, территории, базы конвенциализируются. Территория центра силы абстрагируется. Границы между стихиями (особенно линия суша-море) постепенно стирается. Это двоякий процесс: расширяется поле доминации, но и сокращается безопасность центра.

3. Эту тему очень точно развил Гейдар Джемаль на пресс-конференции в «Известиях». Он высказал гипотезу о том, что технологическое, финансовое и главное децизионистское обеспечение всей истории могло исходить только из инстанции, превосходящей (сопоставимой, по меньшей мере) геополитический потенциал США. Так как в проявленном мире такой инстанции нет, то ей может являться (по Джемалю) только «экстерриториальное мировое правительство», сдающее США, как лидера глобализации, слишком ограниченного своей ветеро-структурой.

4. Можно предположить и иное: трение возникло между двумя полюсами внутри США, обострение чего мы видели в предвыборной компании и на чем настаивает А. Нагорный. Эти полюса левые (Гор) и правые (Буш). Гор = глобализм, новая экономика, Буш = атлантизм, старая доминация. В такой версии «Гор ударил по Бушу».

5. Израильский фактор. В медиакратическом пространстве официальный Израиль в эти дни был запечатлен как носитель крайне атлантистско-мондиалистских тенденций. Без каких-либо нюансов. Показательно, что даже в наиболее антиамериканских израильских средах было смятение большее, чем у рядовых российских либералов, реакция которых (за редким исключением) варьировалась от едва скрываемого злорадства до недовольного «доигрались» (за чем читалось «и нас подставили»).

6. Образ мусульманина резко изменился. Он стал сопрягаться с понятием «решимость». Локальное непослушание одно, атака противника в его сердцевине – другое. Это вызовет прилив антипатии, возможно агрессии. У определенных кругов, напротив, симпатии. Но все будет серьезнее.

7. На фоне произошедшего высветилась как-то очень наглядно психологическая неадекватность современным вызывам со стороны Православия. Я имею в виду не официальную позицию, она соответствует нормам дипломатии, но отсутствию какого бы то ни было консенсусного резонанса на события. Пусть непроявленная, тайная, секретная, но какая-то яркая, сопоставимая с масштабом события реакция должна быть. Кажется, ее нет. Это чревато для нас катастрофой. Ислам бросает нам вызов. Мы сможем ладить с ним, если осознаем его напряженность и его серьезность. Понятно, что западники сейчас говорят о «солидарности христиан» перед «исламской угрозой». Это геополитическая ловушка. Но и дальнейшая неопределенность то же ловушка. Единственный мобилизационный вариант: евразийское Православие (что означает обычное русское Православие + пассионарность) вместе с евразийским исламом (пусть мера пассионарности наших будет позитивна в этом случае – равняемся на союзника) против атлантистского псевдо-христианского мира.

8. Вопрос об «атлантизме» радикал-исламистов. В нынешней ситуации эквация ваххабизм=атлантизм становится маловнятной. Она не теряет своего содержания, но становится не проиллюстрированной, не такой наглядной, как ранее. Эта геополитическая эквация основана на отождествлении России-Евразии с планетарным полюсом Суши, а США-Атлантики с планетарным полюсом Моря. Ислам же относится к rimland. Складывающаяся ситуация (подчеркну, это медиакратическая ситуация, а не реальная, в реальности мусульмане могут к этому вообще не иметь никакого отношения) пытается убедить нас в том, что роль России-Евразии во всем этом второстепенна, и что отдельные очаги исламизма (вчера это был Китай) на обрывочных береговых (в широком смысле) территориях способны изменить что-то значительное в «великой войне континентов», выступая в качестве субъекта. Это, конечно, не факт, но эта модель навязывается в качестве «медиакратической очевидности». Отсюда повышение роли всех береговых пространств – с растущей тенью самостоятельности – что скажет Европа, Китай, другие арабские страны? Что предпримет Израиль? Что Арафат? – это интересует больше, чем бледное нервное лицо русского Президента. Складывающаяся вокруг факта геополитическая картина мира не совсем вписывается в евразийское видение. Более того, в этой картине ясно проступают черты, скажем, «доевразийского» подхода. Это все надо очень внимательно обдумать. Скоропалительные выводы едва ли окажутся адекватными.

9. Все эти соображения подчеркивают следующее: глобализация всерьез претендует на отрыв от геополитических констант. Это едва ли произойдет, но сегодняшняя ситуация льет воду на теоретическую мельницу тех, кто видит мир негеополитически. Было бы интеллектуально нечестно с нашей стороны не замечать этого. Кто-то поспешит оставить нашу классическую геополитику. Напрасно. Спешить не надо. Мы мерим все очень большими циклами.