В деле Ходорковского, безусловно, наличествует политическая подоплека, как бы её ни отрицали. Она состоит в принципиально неснимаемом конфликте его прежней политической позиции - глобализм, атлантизм, американизм, открытое общество, экстерриториальный характер крупного капитала, принцип политического давления на власть через финансирование оппозиционных партий и т.д. - с императивом национального развития и укрепления геополитического статуса России и властной вертикали, что является основным вектором политики Президента Путина, широко поддержанной народом. Если бы “Манифест” Ходорковского появился до начала истории с ЮКОСом, и если бы он был искренним, то именно политическая составляющая всей этой истории была бы устранена и, кто знает, как бы всё повернулось…

В лице Ходорковского крупный капитал декларировал о своей над-национальной позиции, заявлял претензию на то, что занимает место над социально-политической системой, ведя автономное существование и развиваясь по собственной логике и в собственном ритме. Эта претензия оправдывалась “императивом” ускоренного технического развития, возможного, по мнению Ходорковского, лишь в условиях глобализма, неэффективностью государства и “убыточностью” населения, экономическими и логистическими успехами олигархического менеджмента.

В нынешнем “Манифесте” Михаила Ходорковского дается прямо противоположная картина. Будто по Псалтыри - “отвратися от зла и сотвори благо”. Ходорковский как выразитель антинационального глобализма и атлантизма в этом программном тексте однозначно и по всем пунктам переходит на альтернативные, наши, евразийские, национальные позиции. Как “перестройка” началась с “Покаяния” Тенгиза Абуладзе, второй срок Владимира Путина начался с “покаянного манифеста” Михаила Ходорковского. Это символично. За “покаянием” советизма, следует покаяние “либеральной демократии”.

Смысл этого покаяния в признании исторической правоты и принципиальной обоснованности тех инстанций, которые на предыдущем этапе практически отвергались, ставились в подчиненное положение, не учитывались. Высшим императивом Ходорковский отныне признает “национальные интересы” и “социальную ответственность”. А “крупный капитал”? А крупный капитал потом. Не государство и народ для экономики, а экономика для государства и народа.

Почему в таком случае “Манифест” назван “либеральным”? Это оправдано стремлением “нового Ходорковского” сохранить эффективность, присущую агрессивному либеральному менеджменту, но отныне не для самой себя, а на благо высшей цели - трансцендентной по отношению к самому экономическому сегменту общества.

Ходорковский, по сути, декларирует отказ от двух экономических догм, между которыми - как между двумя тупиками - мечется современная российская политическая мысль - и от либеральной схоластики (“бизнес - это все”, “экономика - это судьба”), и от безответственной социал-демократической демагогии, призывающей все немедленно переделить. Вполне по евразийски предлагается “третий путь”: поставить наиболее эффективные сектора национальной экономики, в том числе, крупный частный капитал, на службу государству и народу, чтобы модернизировать и укрепить национальную государственность, сделать ее эффективной, и целевым мобилизационным образом осуществить рывок социального развития. Крупный частный капитал в такой ситуации становится инструментом России как геополитического субъекта, а не вампирическим наростом, эксплуатирующем ренту и отстаивающим чуждые геополитические интересы. Такой подход является радикально новаторским.

В классических схемах друг другу противопоставляется “социальное государство” (и его темная сторона - неэффективный менеджмент, коррупция, популизм) и “минимальное государство” либералов-ортодоксов (и его сопутствующие издержки - десувернизация, резкое экономическое неравенство, социальная нестабильность). Ходорковский в “Манифесте” выдвигает радикально иной подход - либерализм, подчиненный национальным и геополитическим императивам, с добровольно взятой социальной ответственностью перед народом. Иными словами - либерал-евразийство. Это в каком-то смысле “символ веры”: для того, кто видит в нашем русском народе, в нашем древнем государстве, в нашей культуре, нашем языке, нашем духе высшую ценность - такой выбор органичен и естественен. Тем, кто попал в “эту” страну случайно, остается либо принять ее правила, либо поменять место жительства. И вот здесь лежит нравственный нерв “Манифеста” Ходорковского: он говорит “да” Отчизне, родине, народу. И выбирает тюрьму, вместо эмиграции, которая до недавнего времени была для него вполне открытым выходом. Но это уже не “мученик за атлантистские ценности”, не символ “страдающего глобализма”, это живой человек, думающий, переживающий, делающий - пусть в экстремальной ситуации - непростой, но очень значимый выбор. Жаль, что осознание исторического фундаментала России пришло в столь печальных и трудных обстоятельствах.

“Манифест” Ходорковского ставит точку в истории антинационального либерализма, завершает ельцинскую парадигму. Отныне на повестке дня не просто “пакт”, “общественный договор” между властью и бизнесом; теперь на первый план выходит метафизика национальной власти, экономика “третьего пути”, добровольное, искреннее и выстраданное подчинение “крупного капитала” национальному геополитическому императиву. И в высшей степени символично, что эту тему обозначает именно Михаил Ходорковский, с одной стороны, имеющий опыт блистательного олигархического взлета, а с другой - ясное понимание тупиковости унылого дирижизма, который никаких эффектов не даст - жадная чиновничья рать, дорвавшись до своего, похоронит Россию так же надежно, как и атлантисты-олигархи.