В последнее время в «цивилизованной» Западной Европе русофобский настрой вновь считается правилом хорошего тона. Ситуация вокруг противостояния ополченцев Донбасса и невменяемой киевской власти в очередной раз выявила прописную истину: накал антироссийских страстей затухает, когда Россия становится слабой и разрешает безнаказанно пинать себя, чтобы вспыхнуть потом вновь с новой силой - когда Россия перестает быть слабой. И дело здесь не в недостаточной собственной развитости или цивилизованности, не в недостатке уважения к правам человека или, якобы, в имперских амбициях Кремля.

Для того, чтобы ощутить на себе дружелюбный взгляд «прогрессивного мирового сообщества», нужно взять в руки любое произведение любого представителя средневековой европейской исторической науки. Гитлер позавидовал бы красоте слога католических пасторов и красноречию европейских дипломатов. «Тупое упорство этой массы», брошенное Геббельсом в январе 1942 в адрес славян, в средние века показалось бы пышным комплиментом всему славянству. Почти классик европейской историографии, переведенный на множество европейских языков, Олеарий писал в 1647 году буквально следующее: «Наблюдая дух, нравы, образ жизни русских, вы непременно причислите их к варварам». От него же нам досталось за недостаток «светского поведения», он инкриминирует нам «плотскую похоть и прелюбодеяния» и даже «отвратительную развращенность, которую мы именуем содомией». Впрочем, сегодня касательно последнего пункта Европе приходится формулировать обвинения прямо противоположного характера.

Поток презрительных инсинуаций в адрес славянства обрел новую силу в конце XIX века в разгар дипломатической войны между Великобританией и Российской Империей за влияние на восточные колонии. Даже великие интернационалисты Маркс и Энгельс отмечали свое презрительное отношение к «в высшей степени реакционному народу Востока».

Российская интеллигенция, давно и безнадежно больная европоцентризмом, никак не может понять, что, ориентируясь на европейские образцы государственного устройства, мы всегда будем оставаться в их глазах бледной и кривой пародией на западные державы, поскольку ксерокопия никогда не может быть лучше оригинала.

Чем же ответим мы? Какой патриотизм, какое национальное чувство мы можем противопоставить этому агрессивному и настойчивому влиянию? В каких глубинах русской души искать тот целебный антидот, который сможет спасти нас от опасности «вавилонского смешения» и болезненного либерал-космополитизма? Какой по-настоящему живой, содержательный аргумент мы можем противопоставить тезису ныне покойной Новодворской «Нас похоронила Византия, и геополитика нас отпела»?

Русский спектр политических суждений, варьирующийся от огульного шапкозакидательства до чубайсовской либерал-имперской апологетики, похоже, необходимо подвергнуть серьезной ревизии именно теперь, когда самоценность патриотизма как такового публично доказана и стала легитимной. Какими патриотами мы хотим быть?

Особенно актуально этот вопрос стоит перед так называемым пелевинским Generation «P». За годы позднесоветского горбачевского маразма и откровенно предательского ельцинского сумасбродства сознание русского человека глубоко пропиталось культурным наследием Голливуда, в сознание народа проникли чужеродные модели поведения, в подсознание - архетипы морали, в корне противоречащие исконно-русским установкам. Речь идет не о банальном копировании поведения и манеры одеваться, а о глобальном сдвиге в системе культурных кодов, о появлении нового поколения граждан России, презрительно относящихся к своему «рабскому» историческому прошлому.

Мы - патриоты, но так ли мы любим родину, как ее любили крестьяне-общинники, воины Александра Невского или богатыри Евпатия Коловрата? Содержательная часть нашего патриотизма, возможно, перестала отличаться от геройства Рембо, массово и без сожаления расстреливающего советских солдат во Вьетнаме, от показного театрального патриотизма американца, размахивающего пластиковым флажком на массовом митинге в поддержку очередного кандидата в президенты. Каждый национальный патриотизм строго индивидуален. Будь то отчаянное геройство Джеймса Бонда со специальным цифровым кодом, дающим право на убийство врагов Британской империи, или чувство глубокого национального превосходства француза, вскормленного на идеалах французских просветителей.

В недалеком прошлом мы неоднократно видели, как массово создавались и вскоре отмирали «патриотические» и «антизападные» молодежные движения. Политтехнологии при этом как будто были списаны с западно-европейских или американских шаблонов. В кого превратятся в момент настоящей национальной угрозы парни с улиц больших городов в широких джинсах, с бутылкой колы в руках и цветным «хайром» на голове? Хорошо, если возьмут в руки оружие и кровью докажут свою принадлежность к русскому народу. А если не так? Откуда мы собираемся черпать духовные силы для единения народа? По сей день это остается сложным вопросом.

Русский воин искони выходил на поле брани, очесав могучею рукою окладистую бороду, размашисто осенив себя крестным знамением, и, устремив злые зрачки в сияющую русскую синь, надевал тяжелый шлем, чтобы постоять за землю русскую. Он знал, что с полотняных хоругвей и позолоченных икон зорко в затылок ему смотрят образа святых и великомучеников. За это хотелось умереть, и такая смерть, действительно, была честью.

Практика показывает, что модерну не так легко изжить из души человека светлое чувство здорового православного патриотизма, архаику преданной веры во Христа. И доказательством этому может служить подвиг солдата Евгения Родионова во время Первой чеченской кампании, в прямом смысле слова сложившего голову перед бандитами, когда отказался в обмен на жизнь снять с себя нательный крестик и отречься от веры. Навеять патриотический туман и ложное чувство национального величия всегда легче, чем умереть, зная, за что умираешь. Умереть, не спасая свою задницу, а склонив голову в праведном бою за веру и отечество.

Мы не американцы, и развивающееся полотнище государственного флага, похоже, никогда не будет вызывать в наших душах того прилива патриотических чувств, какое вызывает у них. Тем более, ничего по-настоящему великого и величественного не связано у нас с этим знаком - нынешним российским триколором. Знаком, потому что наш современный флаг не может отсылать нас к какой-то духовной внематериальной инстанции, не может чего-то символизировать. Бело-сине-красный триколор отсылает нас к какой-то профанически убогой конституции, которая была принята в условиях национального позора и унижения начала 90-х. Американец, глядя на свой флаг, вспоминает День провозглашения независимости США, англичанин - годы имперского величия британской короны. Нам же ничего достойного на ум прийти не может. Другое дело - византийский герб и гимн на музыку советской империи. Но кто сейчас помнит о византийском символизме двуглавого орла?

Практика показывает, что отрезвить «наших заокеанских партнеров» может только сила русского оружия и несгибаемый дух русских воинов. Новейшее и сильнейшее оружие способно на глазах превратиться в груду металлолома, если им не владеет человек длинной воли, готовый в любой момент умереть от рук неприятеля.

Русские не будут знать поражения, пока в наших душах не сломлен меч духовной войны. Косматыми партизанами будем мы громить НАТОвские танки и технику любого неприятеля, пока помним и чтим подвиги наших предков. Обороноспособность нашей родины в первую очередь зиждется на вековых традициях и крепкой воле наших солдат, и только потом - на непроницаемости ядерного щита.