С момента краха советской системы вопросы «кто мы?», «откуда мы?» и «куда мы движемся?» зазвучали в российском обществе с пронзительной остротой. Русский человек, привыкший воспринимать режим идеократии как норму, совершенно справедливо полагает, что без историософской базы, без привязки к наиболее глобальной и всеобъемлющей системе бытийных ориентаций никакой внятный общественно-политический проект невозможен. Именно этим объясняется возросший за последние годы спрос на «национальную идею».

В условиях идеологического междуцарствия философ и политик Александр Дугин, как никто другой осознающий неразрывность связи между мыслью и властью, неустанно работает над возведением собственной идейной конструкции, в которой эвристический потенциал неотделим от оперативной мощи. Венчает это внушительное здание учение об археомодерне, которое, по убеждению Дугина, способно открыть нам глаза на последнюю обстоятельную правду нашего назначения и стать отправной точкой для конструктивного и всеобъемлющего национального проекта. При этом одним из наиболее ценных достоинств дугинского подхода является то, что он, не побоимся этого слова, научно истолковывает трагедию русской идентичности и природу той почти мистической тревоги, которая сопровождает поиски русским народом своего исторического пути.

Археомодерн – это особое философское понятие, введённое Александром Дугиным с целью эффективного описания ситуации, сложившейся в России на онтологическом, гносеологическом и всех нижестоящих уровнях, включая социальный и политический. То есть археомодерн – это именно то, с чем нам приходится иметь дело. Сам термин «археомодерн» базируется на академическом парадигмальном методе, представляющем историю человечества как путь от премодерна (традиционного общества) через модерн к постмодерну. Этот термин описывает особую аномальную ситуацию, которая не соответствует нормальным параметрам ни одной из трёх вышеозначенных парадигм, но и не означает какой-то особой четвёртой парадигмы.

Определение археомодернистической специфики российской действительности требует от философа более строгого уточнения базовых парадигмальных параметров. Всматриваясь в границу между премодерном (ахаикой) и модерном (новым временем), Дугин устанавливает, что принципиальным признаком модерна является отнюдь не модернистическая атрибутика и технический прогресс – это-то как раз вторично – а наличие рационально-волевого «картезианского» субъекта, улавливающего мир сетью своих рациональных стратегий. «Модерн – это понятие, которое связано с появлением субъекта. Там, где есть субъект в его классическом картезианском понимании, там есть модерн. А там, где субъекта нет, там и модерна нет», - утверждает Дугин.

Субъект по мысли философа возникает в процессе «расколдовывания мира», является итогом «систематического сомнения», результатом «освобождения мира от сакрально-мифологического начала, светового измерения». С целью корректного научного описания процесса «расколдовывания мира» Дугин вводит пару понятий – керигма / структура – и на их основе выстраивает логику смены парадигм. «Рефлексивная сторона субъекта – это керигма, а иррефлексивная сторона – это структура», - говорит Дугин, поясняя, что первая соответствует рациональному – научному, философскому, бытовому – дискурсу, вторая – миру архетипов, мифов, сновидений. «Между ними в разных культурах, в разных обществах существуют различные отношения», - продолжает он, при этом давая понять, что архаическое общество соответствует области доминации структуры, а современный мир – засилью керигмы.

Основываясь на дуализме структуры и керигмы, можно описать процесс модернизации как прогрессирующую керигматизацию мира. Однако, само по себе наличие керигмы ещё не означает наступления модерна как такового. Наступление модерна характеризуется протекающей по определённым правилам борьбой между структурой и керигмой, когда последняя стремится полностью устранить структуру как иррефлексивное начало из сферы действия субъекта: «Когда модерн наступает как модерн, он ставит перед собой задачу – отменить структуру, потому что структура – это и есть архаика в чистом виде, и заменить ее керигмой». Цивилизационный процесс в Западной Европе является в этом смысле эталонным, однако парадигмальный анализ российской действительности открывает нам совершенно иную картину. И здесь мы вплотную подходим к определению того, что есть археомодерн.

Философ определяет археомодерн как «наложение, суперпозицию двух парадигм – модерна и премодерна – без их концептуального соотнесения, то есть, без выстраивания между ними внятного логического переходника, некого модуля». Археомодерн не укладывается в логику смены парадигм, согласно которой структура последовательно вытесняется керигмой. В археомодерне и структура, и керигма сосуществуют единовременно, вне концептуального соподчинения, их конфликт в ситуации археомодерна – совсем не тот конфликт, который протекает при последовательной смене парадигм. Такая специфическая ситуация складывается исторически - в результате наложения на русскую структуру чуждой, привнесённой извне керигмы. Результатом вестернизации российского общества, то есть усвоения культурно-цивилизационного влияния Запада, стало то, что на заколдованный российский мир была наложена агрессивно-модернистическая западно-европейская керигма, развившаяся на совершенно иной почве. В итоге обе составляющие оказались лишены своего контекста и взаимодействуют в совершенно аномальном, парадигмально не обусловленном режиме, вне каких бы то ни было правил и даже не будучи друг другом опознаны.

Вот как сам филосов живописует реальность русского археомодерна: «Модерн в России победил, но он победил ценой того, что он перестал быть модерном. Вместе с тем, у нас сохранилась и архаика, но она сохранилась ценой того, что она перестала быть настоящей архаикой. Структура сама сдала себя в плен чуждому керигматическому сознанию, которое в свою очередь само стало пленником этой структуры. Археомодерн – это такое состояние, когда архаика и модерн берут друг друга в плен. При этом никто не повелевает, каждый пытает другого». И далее: «Самое неприятное в археомодерне то, что это состояние глубочайшего, но при этом неосознаваемого конфликта. Археомодерн – это конфликт противоположностей, которые не сняты в синтезе, не гармонизированы, но даже и не противопоставлены ясно друг другу. Археомодерн является острым метафизическим, философским, парадигмальным заболеванием, самым серьезным, самым страшным и самым опасным, а эстетически самым отвратительным. Оно состоит в наложении друг на друга автохтонного иррефлексивного, то есть структуры (коллективного бессознательного), и псевдо-рефлексивного в качестве чуждой, навязываемой извне керигмы».

Данное обстоятельство обуславливает всю травматичность русского исторического опыта и все несуразности русского политического проектирования. Вся протяжённость российской истории последних веков представляет из себя скорбное блуждание в бреду археомодерна, и всякий истинно ценный идейный или политический порыв в сторону русской утопии сущностно связан с императивом к преодолению археомодерна. Археомодерн подлежит искоренению. Однако, поскольку некоего внешнего по отношению к ситуации археомодерна парадигмального контекста в принципе не существует, то не существует и предусмотренного рецепта исцеления. Вернее, их существует как минимум два. Один – со стороны и в пользу керигмы, другой – со стороны и в пользу структуры.

Александр Дугин обращает на эту двойственность особое внимание и предлагает рассматривать весть интеллектуальный процесс в России как историю противоборства этих двух тенденций, которые в наиболее чистом виде были выражены русскими славянофилами и противостоявшими им западниками.

Прямыми наследниками последних в сегодняшних условиях являются поборники либеральной демократии, однозначной прозападной ориентации и политической десуверенизации России. Подход этих людей жесток, но разумен и парадигмально выверен – говорит Дугин. Его целью является выхолащивание русского структурного содержания и триумф претендующей на универсальность западной керигмы.

Но на общественном, политическом и интеллектуальном поле действует и иная сила. Это те, кто также осознают безысходность археомодерна, но становятся в этом сомнамбулическом поединке на сторону структуры. Историю русской болезни они представляют следующим образом: «Виновата в этом не структура (бессознательное, народ, сновидения, традиция), а носители нерусской керигмы, реформаторы петровской эпохи, сам Петр и другие западники XVIII века, которые загнали русскую структуру в подполье и тем самым создали археомодерн». Их призыв – обращение к структуре, доверие структуре, принятие структуры как ценности. «Засучив рукава, славянофилы принялись лечить, как и их прямые последователи в ХХ веке, евразийцы тоже лечили – лечили археомодерн русского народа», - говорит Дугин. – «Так сложилось наиболее адекватное направление русской политико-консервативной философии – от Киреевского, Хомякова и Аксаковых через Достоевского, Гоголя, Самарина, Леонтьева и Данилевского вплоть до Трубецкого, Савицкого, Алексеева и Гумилева. Все оно проникнуто одной главной задачей: стремлением излечить русских от археомодерна».

Однако, если с западниками в данной ситуации всё более или менее ясно, то фигура поборника структуры представляет собой загадку и экзистенциальную задачу. Ведь если со стороны керигмы действует субъект, сознательно взыскующий политического триумфа, то структура, которая по определению не знает субъекта, сама себя перед его лицом защитить не может. Все так называемые «всплески» русской структуры и все вдохновлённые ими конфигурации государственной власти, включая большевиков и современный «путинский» строй, являются абсолютно археомодернистическими по своей сути. Вся механика современной российской власти – это воспроизведение археомодернистического статус-кво, вяло, хмуро и бессистемно сопротивляющегося попыткам западников его «излечить».

Перед представителем противоположного по отношению к керигматикам полюса стоит поистине колоссальная задача – совершить, если угодно, тактическую модернизацию, то есть выпестовать в себе субъекта, который, во-первых - смог бы настигнуть противника на его собственной территории для того, чтобы поединок-таки состоялся, во-вторых – встать у истоков создания аутентичной русской керигмы.

Это – принципиальный момент и единственно возможное решение. Невнятное, внерациональное поведение структуры и одержимых структурой форм сознания принципиально не позволяет им встать в позицию, из которой археомодерн может быть осознан как таковой, а значит – не предусматривает возможности разрешения этой ситуации. Только то, что называется консервативной революцией, то есть модернистический в парадигмальном смысле, но ориентированный на структуру как ценность проект, покоящийся на перекрестии рассудка и воли, свободном выборе субъекта и ответственном целеполагании, является достаточным условием для возможного разрешения ситуации в пользу русской структуры, глубинной русской идентичности, русской судьбы.

«Вы знаете, какую энергию мы освободим, когда сделаем хотя бы один шаг в этом направлении? Первый шаг по-настоящему в этой политико-философской евразийской практике? То, что вы не видите этой энергии, означает, что мы еще этого шага не сделали», - патетически провозглашает Дугин, приглашая своих последователей к намеченной работе.

Эта колоссальная по своей сложности и по своему значению операция, совершаемая в точке пересечения философии и политики, знания и власти, является единственным необходимым на сегодняшний день национальным проектом. Всё остальное – либо окончательная, незавершённая в 90-е либерализация по плану Ходорковского и полноценная евро-интеграционная лоботомия, либо – бесконечное и беспросветное блуждание в бреду путинско-медведевского археомодерна со всеми его электоральными рекордами, американскими партнёрами, бессильными озабоченностями и суверенными демократиями.