12 октября 2017 года в уютном помещении кофейни «Белая ворона» состоялось одно из самых семантически насыщенных слушаний иркутского сообщества «Интеллектуальная среда», посвященное обсуждению уже успевшей приобрести скандальную репутацию скульптуры Даши Намдакова «Хранитель Байкала», которую обещают установить в ближайшее время на мысе Хобой, самой северной точке о. Ольхон. СМИ сообщают о несогласии с установкой местных жителей, считающих это место священным. Обращает на себя внимание и внешний вид скульптуры, внешне напоминающий тёмное божество из мифологии писателя Говарда Лавкрафта.

Мероприятие началось с комментария религиоведа Юрия Сеурко, который считает, что хтоническое искусство как никогда близко шаманизму, из которого известный скульптор черпает вдохновение: «Шаман, верит в подземный мир населенный духами, только в его представлении они не негативны, как принято воспринимать в христианском мире, а различны. Есть вредные и опасные духи, а есть добрые, все они качественно разной силы. У шаманов нет одного культурного кода, и то, что принято в одном клане шаманов, может быть отвергнуто, в другом. Один скажет, что духи предков — наша истинная сила, другой скажет, что духи подземного царства дают истинную силу и власть, а третьи будут обращаться к тенгри (небожителям). Однако и для тех, и для других подземный мир реален и имеет свои законы и правила.

И не имеет значения, к какой силе шаман обращается, все они в равной мере подвержены хтонической эстетике. Об этом говорит нам еще один аспект шаманизма, я имею в виду приём общения с духами. Камлания связаны с бесформенностью. Через ритуальные пляски и движения шаман, достигая экстатического состояния, преодолевает структурированность своего сознания, освобождается от закованного в логику разума, для того, чтобы потусторонне могло его коснуться. Бесформенная природа подобных камланий, также определяет эстетическую сторону шаманизма. По крайней мере, его так стало интерпретировать искусство, репродуцируя и заимствуя у первобытных изображений.

Хтонический — значит приверженный земле. Вольно можно перевести так. Бесформенное, чудовищное, подземное, все это — антропно. Человек рожден землей, он одной с ней природы. Он живет благодаря земле и, умирая, его ей возвращают. Потому, ничего удивительного в том, что искусство, отражающее духовный мир шаманизма, зачастую изображает его страшным, непонятым и даже отталкивающим. Но если в него приглядеться, всмотреться подольше, то можно увидеть живое присутствие этого потустороннего бытия, как в работах Намдакова».

Следующим выступил специалист по этно-конфессиональным отношениям, религиовед Роман Зобков: «В принципе, космология шаманизма идентична у всех народов: это верхний мир, средний мир и нижний мир. Нижний мир — хтонический и животный. Но помимо него существует множество духов среднего мира и верхнего мира, в котором обитают духи предков. Шаманизм в своём разнообразии не сводится к хтоническим моментам. Говоря о творении Намдакова, нужно ставить вопрос о традиционном изображении Байкала. Не понятно, к чему идёт отсылка изображения Даши. Если отсылка идёт «мировому древу», то нужно понимать, что мировое древо, в мифологии — вечно зелёное. А тут оно — сухое. Не понятно, куда отсылает эта символика. Если бы это было изображение традиционного Арго или мировое зелёное древо, либо стилизация под него, — то не было бы и вопросов. Кроме того, в фигуре Намдакова слишком мало зооморфности, что не характерно для шаманизма, т.к. шаманизм зооморфен по сути. Традиционные бурятские шаманы по дереву символически забегают на небо. Понятно, что сухое мёртвое дерево подходит для этого меньше всего. Нужно поговорить с представителями традиции, не с какими-то медийными персонами, а проехаться по деревням и спросить у местных шаманов, что они могут сказать по поводу этой скульптуры» — подытожил эксперт.

«Если мы говорим о традиционном мировоззрении, то преимущество всегда имеет тот, кто там живёт — сообщил собравшимся кандидат исторических наук Артём Ермаков. — Духовный мир всегда привязан к местности. В мировых религиях человек может позволить себе приди и сказать: не правильно вы в своём монастыре выстроили устав, и молитесь неправильно потому, что я знаю Бога лучше! Но такой подход не применим к местным духовным обычаям. Скульптура Даши является актом духовной агрессии и захвата пространства. Автохтонные народы очень чувствительны к пространству. Там где они живут, — верования одни, а где-то неподалёку — совсем другие. Если бы Даши родился на Ольхоне, то критиковать его было бы в разы сложнее, потому что он смог бы сказать, что в нём течёт кровь и энергия его предков. И он в каком-тосмысле мог бы выражать дух той местности. Являясь представителем якобы местной традиции Даши Намдаков стремиться застолбить совсем не то место, в котором он родился. Безусловно, Ольхон является культовым местом для Центрально-Азиатского региона, как, например, Соловки — для Белого моря».

Далее слово взял заведующий отделом истории ИОКМ Всеволод Напартэ: «Если место всеми признаётся как культовое и вокруг него развивается некая условная духовная традиция, то кто бы то ни было, попадая туда должен вести себя как гость, строго соблюдая все существующие ритуалы, если он считает себя принадлежащим к данной традиции. Вопрос сейчас в том, насколько мы вообще можем говорить о культовости данного места. Возвращаясь к комментарию Юрия, хочется отметить, что говоря о шаманизме, мы, по большому счёту, следуем каким-то своим фантазиям. Космологию шаманизма на сегодняшний день можно считать забытой. Когда наши учёные в конце XIX— началеXXвв. занялись исследованием шаманизма, они стали рассматривать предмет с позиции господствующего в научном дискурсе того времени позитивизма. С их точки зрения — это был интересный экзотичный пережиток, нуждающийся в покровительстве в качестве музейной научно описательной реликвии, но вникать во всё то, во что верят эти люди и как выстраиваются их отношения с теми сущностями, с которыми они вступают ежедневно в духовный контакт, — они, по большому счёту, не стали. Эти вопросы выпали из поля зрения учёных. Кроме того, шаманизм, как мы понимаем, — это собирательный термин. Культ эвенков, культ бурят, культ тофаларов, якут и т.д. достаточно сильно различаются между собой. Да, у всех присутствует фигура шамана, да, — есть огромное количество сходных элементов ритуала. Те же камлания, бубны, необычный наряд… Но, если мы внимательно присмотримся к этим моментам, то увидим, что они существенно разнятся. Они несут разную смысловую нагрузку, по-разному трактуют окружающий мир и, главное, по-разному описывают мир потусторонний. Это разные религии, которые с всё тех же позитивистских позиций объединили в одно слово «шаманизм, и теперь пытаются им оперировать.

Плюс ко всему, шаманизм (придётся использовать этот термин) очень сильно привязан к конкретной повседневной жизни. Шаманист, в отличие от буддиста, христианина или мусульманина, живёт здесь и сейчас. В своём метафизическом существовании он намертво привязан к быту. Его дом, его занятия, его семья, ландшафт, в котором он живёт и проч. — всё это имеет решающее значение. И когда в ХХ веке произошли все те коренные перемены, о которых мы знаем, тогда за очень короткий промежуток времени произошёл слом традиционного уклада. Когда рухнули хозяйственные формы, внутрисемейные связи и проч. Когда была проведена организованная компания по искоренению религии и суеверия, — эта связь человека с бытом, с природой, с некогда гармонично выстроенным миром, была разрушена. Поэтому, говорить сейчас о том, что существует тот традиционный шаманизм, о котором мы можем прочитать в специальной литературе, — это, по-моему, большая натяжка».

Главное, по мнению Артёма Ермакова, — для того, чтобы разобраться в том, что мы сегодня обсуждаем, нужно определить, культовый перед нами объект или арт-объект? И если культовый, то какому культу он принадлежит?

«Все традиционные религии известны бережным отношением к своим святыням. Святыню обычно помещают в безопасное место. Если это центральное ядро какого-то традиционного культа, то непосвященным доступ к ней в нормальной ситуации затруднён. Где-то — это географическая затрудненность. Когда святыню выставляют на вид местным жителям, которые при этом ещё и не в курсе как к ней относиться, или для иностранных туристов, которые осведомлены ещё меньше аборигенов, — это, по меньшей мере, странно» — уверен историк.

«Даши Намдаков является представителем знатного рода кузнецов-дарханов— рассказал Юрий Сеурко. —Кузнецы-дарханы ведут свой род от небесного Тенгри, кузнеца, который спустился на землю для того, чтобы дать людям инициатические знания. В том числе, эти знания касались того, как нужно обрабатывать железо и общаться с духами. Потомкам рода кузнецов-дарханов позволялось становиться шаманами. В Забайкалье проводился следующий шаманский обряд: шаман обращался к подземному духу, потому, что кузнец, работающий с железом, т.е. материалом принадлежащим недрам земли, — с просьбой, чтобы тот наделил силой инструменты кузнеца и дал ему талант кузнечного дела. В жертву приносился чёрный бычок и его кровью окроплялись инструменты. Кузнец и сам обладал магической силой, мог входить в контакт с духами и поддавался их непосредственному влиянию».

«В Традиции считается, что быть шаманом — это большое несчастье, поскольку шаманская болезнь выбирает человека без его согласия. Инициация в шаманизме носит принудительный характер — продолжил мысль Роман Зобков.

Дамба Аюшеев, глава буддийской сангхи России, настроен против шаманизма. С другой стороны, буддийская и шаманская культуры хорошо уживаются в Туве.ШэрээтэУсть-Ордынского дацана Зоригто Батуев, с которым я разговаривал, высказал недоумение тому, как некоторые ламы совмещают ламство и шаманство потому, что в любом шаманизме существуют обряды жертвоприношения, что противоречит буддийской этике. С точки зрения метафизики буддизма, общение с духами не является чем-то противоестественным. Духи для буддийской среды — соседи по мирам, которые присутствуют на иных этажах нашего сансарного «общежития», но, тем не менее, с ними возможно пересечение «на лестничной клетке» и установка горизонтальных связей. От определённых лам я слышал, что появились т.н. неошаманы, проводящие практики, которые приводят к массовой одержимости людей. Это к вопросу о влиянии постмодерна на шаманскую среду».

В Кызыле, где установлена скульптура Даши Намдакова «Центр мира», как сообщил Роман Зобков, местные люди реагируют на это спокойно.

«Я бы сравнивал не Ольхон и Кызыл, а предложил ввести третий элемент — Лондон, где также стоят эти статуи, — предложил Артём Ермаков. — В мировом представлении Урянхайский край является глубокой провинцией. В каком-то смысле ей повезло, поскольку она гораздо сохраннее, но в историческом представлении она никогда не была мировым центром. Но при этом есть потенция и потому, такие объекты, появляясь в провинциальном пространстве, поднимают его на какую-то ступеньку. В данном случае — равняет с Лондоном. Ведь и там — и там есть скульптуры Даши. Перемещаясь в Лондон, мы видим, что это центр — очень старый, настолько, что уже утратил свою цельность, но далеко ещё не растерял свою мощь. Он может позволить себе быть полифоническим и в чём-то антагонистичным, как-то удерживая всё это в себе. Скорей всего, если такой монумент был установлен в Москве, то, несмотря на протесты какой-то группы горожан, очевидно, что это не было бы вызовом. В глобалистских центрах давно нет подлинной целостности. Будем надеяться, что до Кызыла это не дойдёт.

Для художника установка какого бы то ни было объекта в мировой столице — это его большая личная победа. Намдаков, безусловно, покорил свой олимп, хотя, конечно, это — одновременно и провал. Потому что устанавливаясь там, он автоматически сравнивает себя с тысячей других лондонских объектов и растворяется среди них. Фактически он не переплюнет Биг-бен при своей жизни.

Ольхон представляет собой вариант ещё одного мирового центра, в отличие от Урянхайского края, который свою государственную принадлежность установил только в начале ХХ века. Ольхон — это центр Байкала, притягивающий разные культуры, в том числе и русскую, которая хоть и не присутствует непосредственно на Ольхоне, тем не менее, его окружает. С другой стороны — это центр опустошённый, испытывающий, как и мы здесь, некий кризис в настоящем. В отличие от Лондона, мы не можем сказать, что с нами всё в порядке и если мы и умираем, то мы настолько мощны, что продолжаем жить. Поэтому, конечно, возникает соблазн что-то такое воткнуть в этот центр, чтобы это стало осью сборки. Но центр изо всех своих оставшихся сил реагирует и сопротивляется. Это говорит о том, что, несмотря на кризис, внутренний потенциал развития региона не до конца утрачен. Жители Приангарья не собираются становиться всеядными, они пока до конца не знают, чего именно они хотят, но они знают, чего они точно не хотят. Границы цельности не до конца утрачены, т.к. там, где они утрачены, возможно всё, что угодно. Удивительно, но в ещё досоветском Петербурге, несмотря на протесты верующих, была мыслима центральная Мечеть недалеко от самого сердца города — Петропавловской крепости, где находятся усыпальница императоров. Уже тогда Петербург был космополитическим центром. Сейчас в том же Петербурге появилась своя цельность и стала невозможной установка мечетей, например, рядом с Дворцовой площадью или Адмиралтейством. Иркутск в этом смысле больше похож на Питер, чем на Лондон. Иркутск в контексте глобализации является последней оборонительной стеной для Ольхона. Если он перестанет его защищать, сам Ольхон не справится. У него нет никаких механизмов самозащиты. Мы это видим с точки зрения прав собственности на землю и т.д.

Скульптура Намдакова— это заявка на трансформацию культурного пространства в целом. Вокруг этого монумента через какое-то время вырастет другой этнос. Может показаться, что это будет нескоро, но на самом деле сейчас исторические процессы значительно ускорились. Возможно, что новые люди выйдут из среды приезжих, которым будет приятно жить с медной статуей, а те, кому неприятно, — будут вытеснены с Ольхона».

«Я считаю, что в данном случае есть заказчик, — полагает координатор иркутского штаба поддержки Новороссии Елена Краснова. — Какая-то странная политическая группа. Речь может идти о банальном захвате территории. Ещё 80 лет назад Ольхон был пустынной местностью, где пасли скот. Позже появился рыбзавод, где работали в основном белорусы, а остальные население острова составляли в основном приезжие буряты и русские. Можно вспомнить ещё о небольшом лагере по добыче урана. Больше там никого не было и ни о какой культовости речи не шло. В середине 90-х там появляются люди, которые желают развивать там турбизнес. — Честь им и хвала! — они вложили в это деньги, они продали квартиры, они выжили суровые зимы без электричества. Среди них — такая личность, как Никита Бенчаров, с которым я знакома. В усадьбу к этому человеку приезжают люди со всего мира, создавая в этой местности ореол абсолютно либерального мировоззрения, в которое можно внедрить всё, что угодно. Даже если скульптура Даши — это арт-объект, — ничто не может помешать наделить его культовым статусом в будущем. Объект искусства призван рождать чувства. Если чувства не рождаются, — это не искусство. У некоторых местных жителей этот объект рождает чувства некоего сатанинского начала».

«Местные жители выступают против установки, во-первых, потому, что их в очередной раз не спросили. —продолжил мысль Ермаков. Либеральная часть этой публики упрекает во многих грехах автократическую власть, но сама готова поступать аналогичным образом в том, что касается её непосредственно».

Своими мыслями о феномене туризма поделился Роман Зобков: «туризм у нас появляется в конце XIX— начале XX вв., что напрямую связано с капиталистическим мировоззрением, с мировоззрением буржуа. Собственно говоря, буржуа — это ленивые люди, с довольно узким мировоззрением. Поэтому, когда они куда-то приезжают, они должны увидеть то, что хотят. Им сказали, что будут шаманы — показали шаманов. И чем больше там будет шаманов, чем больше там будет культовых, ярких симулякров, не имеющих никакого отношения к реальной Традиции, тем больше денег можно будет на этом заработать. У нас появляется симулякр, который ни к какой традиционной культуре отношения не имеет и иметь, в принципе, не должен потому что он создан только для того, чтобы на нем зарабатывать. Китаец, который приедет с фотоаппаратом в китайской группе туристов, которых сейчас на Ольхоне огромный поток, не будет подробно читать о культуре бурят. И о самих бурятах он узнает в самый последний момент перед переправой на остров. Скульптура Намдакова — это чисто голливудский момент, не имеющий к реальной культуре никакого отношения. Вся проблема в том, что её ставят на определённом месте. Если бы они выбрали другое место, придумали легенду, что именно там десять миллионов последних лет собираются древние шаманы и устраивают там фундаментальные «стрижки бабла» с туристов, то никто бы не обиделся. Тогда бы постмодернистские симулякры и шаманские традиции не пересекались. У китайцев сейчас есть очень большой запрос на русскую культуру: на хороводы, чаепития и т.д. Можно легко заработать создавая этот симулякр: притащить самовар с сапогом, имитируя те вещи, которых в русской жизни уже нет. И если мы создадим такой русский центр, найдём своего Даши Намдакова, придумаем легенду о древних русах, которые выкопали Байкал, китайские туристы будут счастливы».

«На самом деле, мотивация установщиков и, особенно, привязка к конкретному месту говорит о большей серьезности ядра этой лоббистской группы, — предположил Ермаков. — Они готовы вести определённый бизнес среди себя для того, чтобы не вызывать лишних сложностей, но их излишняя настойчивость вызывает подозрения. Ведь это единственное, на чём делают акцент в информационных сообщениях. Ничего не стоило бы скрыть, что сам автор настаивает на конкретном месте и отказывается от любых альтернативных предложений. При этом скульптуру в разных моделях продолжают выставлять и рекламировать как в Иркутске, так и в Москве. Именно эта серьёзность говорит о том, что есть более глубокие, не связанные с чистым заработком, планы».

«Внешний вид скульптуры — это очень большой вопрос, — считает Юрий Сеурко. — Жаль, что сегодня на встречу не пришли те люди, которые очень активно выступают против скульптуры в том же фейсбуке. Было бы интересно послушать мнение представителей Ольхона. Какой смысл вообще несёт эта скульптура в тенгрианстве? В западном мышлении мы можем её как-то деконструировать. Осмыслить символ этого высохшего древа, которое всё же вызывает некоторое почтение. Особенно дерево, превратившееся в камень. Реликтовое дерево, перешедшее из одного качественного состояние в другое, может выступать в качестве символа вечности. Схожесть «Хранителя» с Ваалом — это чисто западная трактовка. Конечно, сам Даши является человеком модерна, но, тем не менее, его искусство эклектично и совмещает в себе как мировоззрение современного человека, так и архаические формы. Стоило бы этот широкий вопрос адресовать самому Даши».

«Я всё же считаю, что Лондон в этой истории не случаен — продолжил Артём Ермаков. — Именно Лондон дал Даши Намдакову дорогу в большое искусство. Без Лондона — это был бы художник локального масштаба. Наверняка в его скульптуре заложено несколько уровней смыслов. Лично для меня центровым сюжетом явилась нижняя щель скульптуры. Всё остальное, так или иначе, может быть принято. Рога, в конце концов, — символ силы и плодовитости, тем более на бурятской земле. Не очень симпатичное лицо кому-то может и понравится. Как говорится, на вкус и на цвет… Но зачем делать в опорной части провал, причём такой подчёркнутый и огромный? Сама скульптура, судя по всему, планируется в человеческий рост и более, и, судя по всему, в рамках пока символического культа, человек будет заходить вовнутрь «божества», чтобы выйти обратно преображенным. Вот это вот погружение внутрь, буквально, печи имеет совершенно конкретную параллель. Так ли много языческих идолов с дырками? Напротив, большинство из них подчёркивает свою целостность. Традиционные культы предпочитали поклонение вовне, без соприкосновений с идолом. А нынешнее — настойчивое приглашение внутрь, в каком-то смысле, — всасывание даже на культурном, а не на культовом уровне, что определённо указывает на поглощающую традицию.

«В шаманской традиции существует обряд погребения, в котором совершается символическое возвращение в лоно с целью последующего возрождения в новом статусе, в контакте с духами, наделённый новыми силами. Возможно в контексте шаманизма «печь» имеет всё же положительный смысл?» — задал вопрос экспертам Александр Пивоваров.

«Эту реплику лучше меня прокомментируют религиоведы — отвечает Артём Ермаков. — От себя скажу, что шаманизм — это активная культура, культура людей действия. Они могут самосозидаться или саморазрушаться в зависимости от собственных взглядов на мир, но это не люди, с которыми кто-то другой что-то делает. Это, насколько я понимаю, самые активные люди в традиционной культуре. В нашем случае совсем другой дискурс. Есть некий объект, который поглощает некоего пассивного любителя приключений. Это совсем не тот случай, когда человек по собственной воле ложится в могилу в ожидании катарсиса. Ритуальные захоронения шаманов скорей ближе к метафизике воскресения Христа, чем к тому, что мы сегодня обсуждаем.

«Когда человек шагает в подобие жерла осмысленно, то это — одна ситуация, но когда всё происходит таким бессмысленным образом, то это ничего хорошего не сулит не для духовного здоровья человека, ни для какого-либо культа» — считает Юрий Сеурко.

«Давайте вспомним шамаскую пересборку или рождение шамана, когда его разрывают на части, чтобы потом пересобрать — рассуждает Роман Зобков. — Мы снова видим отсылку к смерти и воскрешению, а также к дионисийству, элементы которого, так или иначе, присутствуют во всех религиях. Подобный момент — культуры Авалокитешвара. Услышав все страдания мира, его голова треснула на тысячу частей. У него появилась тысяча рук, но он вскоре пересобирается и становится божеством сострадания, помогая сирым и убогим, спускающимся в адские миры. Возможно, отверстие Намдакова— это как раз отсылка к шаманской пересборке. Надо изучит вопрос, возможна ли в шаманской инициации ситуация, когда шамана кто-то поедает, а потом выпускает заново?»

«Большинство мифов, связанных с поеданием — это негативные мифы, — объясняет Артём Ермаков. — Обычно поедающего настигает возмездие, а съеденного — освобождение. Только в очень сложной и древней финикийской культуре, можно увидеть пример поедания. Все остальные традиционные культуры — не таковы. Большинство из них признаёт наличие тьмы, её значение и влияние, но не стремятся к ней. Срабатывает, что называется, инстинкт самосохранения».

«Там есть подземный мир и есть высший духовный мир — включился в разговор священник Русской Православной Церкви о. Александр (Абидуев) — Поэтому, с одной стороны в этом памятнике возможность туда залезть означает возможность проникнуть в низшие или какие-то внутренние миры. Кроме этого, я ничего шаманистского здесь вообще не вижу. Хобой и так — достаточно культовое место само по себе, чтобы устанавливать там что-то ещё. Сейчас там есть относительное религиозное равновесие: шаманы — в одном месте, православный храм — в другом, и всё гармонично. Если будет какая-то петиция, что вы против установки чего-либо, тем более в таком ужасном виде, то я — за».

Следующим высказался начальник управления по физической культуре, спорту и молодежной политике г.Иркутска Дмитрий Эверт: «Необходимо, прежде всего, учитывать национальные и религиозные мотивы местных жителей. У каждого, как я понимаю, найдётся сто аргументов за, и столько же против. Всегда найдутся те, кто будет препятствовать, и те, кому понравится скульптура Даши Намдакова. Тем не менее, необходимо учесть мнение жителей и потом уже, даже если есть и противники этого, необходимо вынести эту проблему на специальную комиссию, которая принимает решения об установке памятников» — поделился чиновник.

Напомним, что одну скульптуру Даши Намдакова Иркутск, в своё время, уже отверг. Предложенная им тогда скульптура Бабра была спорна с эстетической точки зрения. Нельзя сказать, что тот Бабр, которого у нас в итоге установили, намного лучше с точки зрения арт-объекта. Видимо уже тогда иркутское общество почувствовало, что надо от этого отказаться.

«Дело в том, что это дерево будет восприниматься как сакральный объект — считает лидер Евразийского союза молодёжи, журналист Михаил Сеурко. — Скульптура крылатого чудовища в Лондоне — из того же разряда. Проблема индивидуального творчества художника-визионера, когда он воплощает сакральный объект, в том, что из него потом вырастает. Это зависит во многом от того, как позиционирует себя сам художник, насколько он своё индивидуальное откровение возводит в типическое и всеобщее, берёт ли на себя какую-то священную миссию. Так, Даниил Андреев, например, написал «Розу мира» — и это вылилось в какие-то непонятные нью-эйджерские движения вокруг этого текста. Даши Намдаков находится в той же ситуации. Его имя, в конце концов, может обрасти легендами, что уже происходит: недаром постоянно подчёркивается его шаманское происхождение. На основе этого в итоге может сформироваться очередная псевдорелигия».

«Всё-таки Даши Намдаков— человек с глубоким эстетическим чувством нашей местности — считает Юрий Сеурко. — Если бы нечто подобное появилось, но без претензий на глобальные смыслы, я был бы за. Присутствие этого «духа» не на Ольхоне, а, например, в степях Монголии, можно было бы только приветствовать. Потому, что Иркутск находится на определённой территории, которая является Азией. Иркутянам близок этот дух».

Задача не в том, чтобы остановить процесс. Задача в том, чтобы его углубить — сказал в завершающей части мероприятия Артём Ермаков. — Инициировать хоть какое-то обсуждение, поскольку сейчас его нет и, если получится, вызвать противную сторону, чтобы она хоть что-то сказала. Позиция «ну а что тут такого?» в данном случае неуместна потому, что происходит важное и значимое изменение, и если мы на это изменение соглашаемся как сообщество, нужно знать, на что мы соглашаемся. Мир меняется на глазах и того, что было раньше, уже никогда не будет.

Приглашаем к сотрудничеству: irkevrazian@mail.ru

Михаил Учитель  

Материал распечатан с информационно-аналитического портала "Евразия" http://evrazia.org
URL материала: http://evrazia.org/article/2921