Отношения между Россией и Германией стали улучшаться с 1920 года, когда франко-бельгийские войска оккупировали Рур, а Россия направила официальную декларацию о солидарности с Германией и признании её жертвой международной агрессии [1]. На этом фоне возникают движения, пропагандирующие идею Восточной ориентации (Ostorientirung) во внешней политике. Каждое движение раскрывало разные аспекты данной идеи. Например, Восточная ориентация Артура Мёллера ван ден Брука касалась культурной политики. Он руководствовался, прежде всего, любовью к русской литературе: «Мы нуждаемся в Германии в безусловности русской культуры. Мы нуждаемся в ней как в противовесе западничеству, чьё влияние мы прервём, как его прервали в России» [2].

Несколько иначе видел целесообразность Восточной ориентации Эрнст Никиш. Для него геополитический выбор был социальным выбором. Никиш видел в большевизме ту «форму, в которой русский народ только и смог утвердить свою самостоятельность» [3]. В 1934 году выходит его работа Die dritte imperiale Figur (Третья имперская фигура), в которой окончательно оформляется концепция Восточной ориентации в самой радикальной форме: «Мы должны провести полное отделение от Запада. Мы объявляем себя сторонниками законов и ценностей стран восточней Эльбы. В странах Запада к немцам относятся как к неполноценным, на Востоке же они - ведущая сила. Тем, чем был Рим для Запада, должен стать Потсдам для Востока. Мировое господство всего римского прошло, на очереди - Восток» [4]. В этой книге приобретает законченный вид национал-большевистская идеология: ориентация на Восток и уничтожение буржуазии в самой Германии [5].

Эрнст Никиш более других консервативных революционеров исходит из обстоятельств «реальной политики», его идеи предельно прагматичны и близки к актуальной реальности. Он не склонен к романтическим поискам вечной истины, его вдохновляет опыт нового большевистского государства. У Германии и у СССР есть безусловные общие внешнеполитические интересы. Они «должны объединиться, чтобы образовать единый фронт против западных держав европейского континента» [6]. Именно в этом проявляется «общность судеб» (Schicksalgemeinschaft) двух народов. В концепции Никиша большевистский дух смыкается с прусским стилем: мобилизация народа на борьбу с внешнеполитическим врагом смыкается с призывом к подавлению классов-паразитов и уничтожению буржуазии. Интересно, как здесь звучит вопрос о технике - один из центральных вопросов Консервативной революции. Для Никиша техника не является безусловным злом. Техника, по Никишу, должна быть поставлена на службу тотальной мобилизации, потому что является объективацией воли новой «фигуры» - общности, составленной из людей другого типа, наделённых другой моралью.

Философия техники Консервативной революции тесно вплетена в немецкую философию техники первой половины ХХ века. За пятьдесят лет она существенно трансформируется и фактически распадается на две линии. Один способ понимания техники связан с осмыслением результатов Первой мировой войны. В этот период укрепляются технократические настроения, инструментальное отношение к природе, на индустриализацию возлагаются большие надежды. По-другому техника начинает пониматься после окончания Второй мировой войны - происходит определённое отрезвление от будоражащих иллюзий, формируется общий экологический дискурс, мысль возвращается к взаимовлиянию техники и природы. Но авторы не обращаются к традиционной культуркритике, характерной для философии жизни, которой Консервативная революция во многом наследует. Вместо этого ведётся разработка альтернативного пути - «героического реализма», в рамках которого мыслители преодолевают критику, не противопоставляя ей мифы прогрессистского мышления, а вместо старого, консервативного, пессимизма избирают «решительный пессимизм» [7].

В эссе «Совершенство техники» (1946) Фридрих Георг Юнгер рассматривает проблему глобальной технизации. Автор констатирует общее разочарование в эмансипирующей миссии техники: она не освобождает, а порабощает. Не увеличивает досуг, не сокращает рабочее время, не создаёт новых богатств, а лишь формирует новые потребности. Человек, постоянно ощущающий определённую недостаточность своих физических возможностей, нехватку сил, испытывающий чувство голода, прикрывает свою неполноценность техническими средствами. Именно этот неустранимый фундаментальный недостаток человеческой природы позволяет технике стремительно развёртывать себя. Техника существует в собственной логике, которая не принадлежит ни экономической, ни хозяйственной сфере. Это логика бесконечного совершенствования, прогресса и самовоспроизводства. В конечном счёте, машины начинают производить другие машины. Затем, машины начинают оценивать другие машины. В конце концов, машины организовывают и регулируют рабочий процесс. Могущество, которое сулит техника, оборачивается против того, кто на него претендует. Постепенно органическая сущность замещается техническим автоматизмом и стандартизацией. Части целого превращаются в «детали», наделённые чёткими неорганическими функциями. Рабочий постепенно превращается в деталь. Как только человек оказывается слаб и теряет контроль, тотальная мобилизация, как и любая стихия, являет свою «обратную сторону». Управится с техникой под силу только титанам. Но титаны, в понимании Юнгера, не имеют ни человеческих, ни божественных черт. Это те, кто противостоит и человеческому, и божественному - узурпаторы и накопители богатств, воители, лишённые этики.

Взгляд Эрнста Юнгера на индустриализацию первоначально не был столь непримиримым. В 30-е годы он создаёт две чрезвычайно важные для Консервативной революции концепции: идею Рабочего как человека нового типа и идею Тотальной мобилизации - стихии индустриального мира, которую Рабочий подчиняет себе. Книгу Юнгера «Рабочий» (1932) Никиш назвал одной из лучших книг автора: «в ней он перевёл духовное содержание русской революции и большевизма в немецкий способ мировосприятия и образ мышления» [8].

В свою очередь, Юнгер пишет о Никише: «Если суммировать программу, которую Никиш развивает в "Сопротивлении" [9] в одной фразе, то это могло бы быть: против буржуа и за Рабочего, против западного мира и за Восток» [10]. Хотя Юнгера нельзя назвать национал-большевиком, можно сказать совершенно точно, что к взглядам Никиша он относился с большой симпатией. В «Рабочем» (1932) Юнгер отождествил боевой фронт и трудовой и вывел фигуру того, кто в состоянии охватить этот объединённый фронт полностью, что очень созвучно идеям национал-большевизма.

Безусловно, «Рабочий» - значительное сочинение, оказавшее огромное влияние на современников, и Никиш не был исключением. Надо сказать, что оба автора с большим вниманием и интересом относились к политическим событиям, происходящим в СССР. Э. «Без русской революции эта книга никогда бы не возникла, она была бы просто невозможна», - пишет Никиш о «Рабочем» [11]. Юнгер сочиняет фигуру того, кто в состоянии совладать с техницистскими стихиями индустрии. Рабочий сможет установить «рабочий мир», имеющий абсолютно новую ценностную иерархию. Гештальт - это специфическая юнгеровская оптика, позволяющая разглядеть «целое, которое больше составляющих его частей», показать «невидимое, которое таится за видимыми хаотичными переменами» [12].

Раннего Юнгера, как и Никиша, отличает жажда революционных преобразований, ему также близка идея ориентации на советский опыт. Это характерно и для других авторов, которых позже Армин Моллер причислит в своей монографии к «национал-революционерам». Такой тип национализма ещё получит название «солдатский». Разделять его будут, во-первых, фронтовики, во-вторых, интеллектуалы, концентрирующиеся на методах достижения целей Консервативной революции. Война оказала решающее влияние на национал-революционеров. Для Эрнста Юнгера военный опыт оказался самым впечатляющим. Боевые действия стали наглядной иллюстрацией для ницшевской «генеалогии морали»: больше нет абстрактного доброго человека и абстрактного злого человека - и по ту, и по эту сторону фронта есть сильные и есть слабые. Во «всегда священном» бою воин, ведомый чистой яростью, без ненависти и злобы, сталкивается с противником и, преодолевая смерть, пролагает себе путь к господству. Юнгер осмысляет войну как явление, в котором возникает человек новой породы, «твёрдой как сталь». Исходя из логики «другой морали» он оспаривает тезис об «ударе в спину» (Dolcgstoss), нанесённый Германии Ноябрьской революцией. Он видит революцию как поле для проявления солдатской доблести, что кажется его собратьям по националистическому сообществу парадоксальным. «Поражение следовало принять в целях трансмутации почти в алхимическом духе; фронтовой опыт надо было "трансмутировать" в новый жизненный опыт ради возрождения нации. Такова была основа "солдатского национализма"» [13]. Война должна быть прочувствована, потому что рационального объяснения ей дать нельзя. «Только тогда он осознает, куда привел его атакующий шаг, осознает множество опасностей, которых он избежал, и бледнеет. Только за этой гранью начинается мужество» [14]. Переход от частичной мобилизации к тотальной напрямую связан с идеей прогресса. Усовершенствование личного оружия косвенным образом ведёт к ослаблению монархической власти. Если залп олицетворяет командную власть, то индивидуальное оружие помогает оттянуть часть власти солдату на себя. Энтузиазм на войне не приветствуется, как известно, его проявляет тот, кто претендует на власть.

Никиш, так же как и Юнгер, занят выяснением «фигуры», образа или «формы» (Gestalt), «которую в данную историческую эпоху должна обрести власть и доминация». Новое действующее лицо истории - это Рабочий или Труженик. Такой образ воздвигнут к жизни «русско-азиатским элементом», он призван утвердить новую форму господства - «не метафизическую или экономическую, но техническую, не национальную, но имперскую» [15]. Никиш на протяжении всей жизни размышляет над этим образом. Интересно проследить, какие изменения за двадцать лет претерпевает «фигура» нового типа, на которую так уповали консервативные революционеры.

Работа Эрнста Никиша «Клерк», вышедшая в 1956 году, относится к его поздним работам, посвящённым критике современной европейской цивилизации. В ней содержится описание тех изменений, которые коснулись способа бытия промышленного рабочего в середине ХХ века. «Клерк» - это тот, кого Мартин Хайдеггер называет «das man», пишет Никиш. Это человек, «который не стремится к самобытности и даже не догадывается, что есть какая-то "самобытность"». Автор указывает на то, что в процессе «клеркизации» человек начинает «с жуткой силой ощущать свою ничтожность», что подспудно проявляется в утрате им способности принимать самостоятельные решения. «Клеркизация» понимается как окончательное снятие антагонизма между буржуазией и пролетариатом. Высокоиндустриальное американское общество сделало всё, чтобы подогреть этот процесс. В результате исчезает граница между пролетарием и мелким буржуа, но исчезает и прежний буржуа, опускаясь до уровня клерка - так формируется новая широкая прослойка. «Общество благоденствия», таким образом, есть закономерное развитие идеи «буржуазного социализма».

Никиш не уделяет достаточно внимания критическому анализу массовой культуры, но указывает на повсеместное торжество «однообразия». «Это однообразие - одна из отличительных черт усиления предметных связей, которые предъявляют к индивиду свои требования», пишет Юнгер уже в 30-е. Он достаточно подробно проанализировал разные сферы культурной и общественной жизни, меняющейся у него на глазах: кино пришло на смену театру, фотография - на смену живописному портрету, униформа сменила бюргерский сюртук, типизировались мимика, жесты, выражения лиц. На всё легла печать однообразия и однозначности. На смену стихийной массе пришла стандартизированная «органическая конструкция» [16].

Никиш проводит сравнение между американским и советским клерком. В этом чувствуется определённое разочарование, поскольку те надежды, которые он возлагал на советскую систему, на плановую экономику не оправдались. «Стандартизированная органическая конструкция» вытеснила героический тип рабочего, советское общество преобразовалось в общество клерков и функционеров. Стихия техники приспособила под себя массу, воссоздала «человеческую машину», способную бесперебойно функционировать в мире машин. Никиш признаёт: скептический взгляд на технизацию себя оправдал. Романтическая попытка покорить стихию оказалась неудачной.

Очевидно, «клерк», изображенный Никишем спустя двадцать лет после выхода книги Юнгера, во всём противопоставлен «рабочему». Если рабочий - это солдат, «носитель фундаментальной героической субстанции, определяющей новую жизнь», действующий в стихийном пространстве войны и техники, то «клерк - это солдат холодной войны, которому уже не обязательно иметь настоящие человеческие качества и который тогда лучше всего выполняет поставленную перед ним цель, когда в нём самом ничего не остаётся, кроме пустоты» [17]. Рабочий находится в соприкосновении с такими стихиями, о которых буржуа, бюргер, предпочитает даже не думать, поскольку для него высшей ценностью является безопасность. «Победа техники здесь - всегда победа комфорта, а вмешательство стихий регулируется экономикой», отмечает Юнгер. Рабочий - носитель мощного языка; клерк, являющий собой жалкую тень буржуа, - нем. Никиш, таким образом, подводит своеобразный итог и юнгеровским размышлениям, и собственным надеждам.

Национал-революционеров отличает особое внимание к российско-советскому опыту. В отличие от младоконсерваторов, апеллирующих к русской литературе, они пристально изучают советскую политику, опыт ведения хозяйства и организацию общества. Являясь сторонниками активных революционных преобразований в общественной жизни, национал-революционеры просто не могут оставить без внимания опыт советской России. Проблемы, связанные с индустриализацией и стремительной сменой структуры человеческих отношений, волнуют не только авторов Консервативной революции, но их мысль органично вплетается в общую философию техники. На примере того, как советский рабочий подчиняет себе машинное производство, Юнгер и Никиш сочиняют образ Рабочего, человека нового типа, существующего свободно в стихии Тотальной мобилизации. Человек нового типа героически сражается сразу на двух фронтах - военном и трудовом. Он сам приобретает качества снаряда и станка - только так возможно бытийствовать в новой реальности, оставаясь непобеждённым.

Национал-революционеры провозглашают идею Восточной ориентации, вслед за консерваторами продолжая вдохновляться русским опытом. Советская Россия, изменив форму государственного устройства, продолжает продуцировать новые смыслы. Только теперь на смену Достоевскому и Толстому пришли Платонов и Катаев.

(Фрагмент из работы «Консервативная революция: формы общественной и академической репрезентации в России»)

[1] Мёллер ван ден Брук А., Васильченко А. Миф о вечной империи и Третий рейх. - М.: Вече, 2009. С. 85.

[2] Цит. по: Мёллер ван ден Брук А., Васильченко А. Миф о вечной империи и Третий рейх. - М.: Вече, 2009. С. 88.

[3] Никиш Э. Жизнь, на которую я отважился. «Владимир Даль». СПб. - 2012 г. С. 217.

[4] Никиш Э. Жизнь, на которую я отважился. «Владимир Даль». СПб. - 2012 г. С. 217.

[5] Цит. по: Лапейр Ф. Судьба Никиша - судьба Германии. Элементы №8.

[6] Лапейр Ф. Судьба Никиша - судьба Германии. Элементы №8.

[7] Михайловский А.В. Философия техники Ханса Фрайера.

[8] Никиш Э. Жизнь, на которую я отважился. «Владимир Даль». СПб. - 2012 г. С. 295.

[9] «Сопротивление» - политическое движение, возглавляемое Э.Никишем, а также выпускаемый им журнал.

[10] Цит. по Бенуа А. Эрнст Юнгер и «Рабочий», по пер. Игнатьева А.

[11] Никиш Э. Жизнь, на которую я отважился. «Владимир Даль». СПб. - 2012 г. С. 295.

[12] Михайловский А. Миф, история, техника: размышления Эрнста Юнгера у «стены времени» [Электронный ресурс] URL: http://iph.ras.ru/uplfile/root/biblio/hp/hp15/5.pdf (дата обращения: 22.11.2015)

[13] Бенуа А. Эрнст Юнгер и «Рабочий», по пер. Игнатьева А.

[14] Юнгер Э. Борьба как внутренне переживание.

[15] Лапейр Ф. Судьба Никиша - судьба Германии. Элементы №8.

[16] Никиш Э. Клерк // Политические сочинения. «Владимир Даль», СПб.- 2011г. С.188.

[17] Никиш Э. Клерк // Политические сочинения. «Владимир Даль», СПб.- 2011г. С. 374.