Современный политический порядок нестабилен, так как содержит интенции распада классической, построенной на приоритете национально-государственного устройства системы. В связи с этим раздаются заявления о неизбежности глобализации, доминирования транснациональных сетевых структур (финансовых, политических, культурно-информационных) и отмирания национального государства, которое так или иначе перестает быть адекватной формой реализации социальных и политических интересов населения.

Одновременно происходит противоположный по вектору процесс образования новых государств, поддерживается право на национальное самоопределение. Можно ограничиться констатацией парадокса постсовременности и архаики, глобализации и локализации, транснациональной политики и субполитик. Парадокс фиксирует противоречие, которое взывает к аналитике, осмыслению как конфигурации современного мирового порядка, так и экспансии «национальных суверенитетов». На постсовременном пространстве возникли не только признанные международным сообществом статуарности, но реальностью являются так называемые непризнанные государства с ярко выраженными притязаниями на национальную государственность и субъектность в мировой политической системе.

Если действовать по логике «территориальной целостности», так называемые непризнанные государства - это квазигосударственные образования, анклавы с криминальной (трофейной) экономикой, классовые политические решения, и такой стигматизирующий подход обязывает к блокаде, изоляции, военно-политическому давлению и содействию воссоединению с государством-метрополией.

Если воздержаться от однозначных оценок и двойных стандартов, принять во внимание жизнеспособность квазигосударственных образований и их способность действовать автономно от формальных политических институтов, стигматизация кажется идеальным вариантом. Политические элиты Азейбарджана, Грузии, Молдовы, пришедшие к власти в начале 1990-х годов, провозгласили политику «этнократии», ассимиляции национальных меньшинств и ликвидации политической автономии. На конкретных территориях действуют сообщества с традиционными экономическими, хозяйственно-бытовым укладами, политической и культурно-языковой интегрированностью, то есть национальные меньшинства обладают не меньшим, а то и большим мобилизационным потенциалом, чем «новые центры власти».

К тому же непризнанные государства «фронтирны», находятся в орбите взаимодействия с родственными народами. Встает проблема политической справедливости: если перестала существовать «империя», аргументы «территориальной целостности» не кажутся столь бесспорными в контексте реальных или воображаемых угроз национальной дискриминации и обособления от сложившихся культурных, социально-ролевых, хозяйственных связей.

Классический подход использует идею законодательного суверенитета, но не замечает, что помимо законодательного суверенитета центр усиливает подчинение, находясь в гуще населения. Если же часть населения демонстрирует сеционистские устремления, и если не увлекаться конспирологической версией (кознями внешних сил), вероятно предположить, что центр законодательства не легитимен, не вызывает доверия или не способен к политическому компромиссу.

«Злую шутку» играет принцип территориальной целостности, дает «карт-бланш» для действий, не совместимых с «внутренним суверенитетом» национальных меньшинств. Любое политическое сообщество, по крайней мере, в случае, если оно считает себя демократическим, обязано отличать своих членов от тех, кто ими не является: непризнанные государства удовлетворяют потребность в коллективной политике самоопределения групп, ограниченных в политико-правовом статусе. Сербы Краины, армяне Нагорного Карабаха, русские Приднестровья были объявлены в новых государственных образованиях «изгоями», но, в отличие от других жертв суверенизации, ими был сделан выбор в пользу перехода от внутреннего к внешнему суверенитету, культурно-политическая автономия трансформировалась в идеологию.

Альтернативой предлагается «космополитическое гражданство», апелляция к мировым организациям или вынужденная адаптация, что не избавляет от риска поражения в гражданских правах. Непризнанные государства связаны с институционализацией ранее уже существовавших негосударственных организационных форм и легитимационными процедурами «национального суверенитета». В непризнанных государствах реализуется вмешательство, право на пользование политической автономией при изоляции индивидуальных прав. Какие бы обвинения в политической коррупции и несостоятельности не выдвигались правящему классу непризнанных государств, позиции «квазигосударственности» кажутся привлекательными по сравнению с периферийностью в государствах-метрополиях.

В реальности непризнанные государства ориентированы на интеграцию в большие политические сообщества (Европейский Союз, Россию), поэтому обходной путь через примыкание к государству-метрополии считается неэффективным по политическим и моральным соображениям. Конечно, Приднестровье, которое по экономическому потенциалу в 2 раза превосходит Молдавию, Молдова с ее последним местом в Европе по уровню жизни не готова к умножению проблем социальной жизни. Непризнанные государства реализуют политику политической автономии, ассоциирования со стабильными политическими сообществами. Государства-метрополии, как правило, являются клиентами военно-политических альянсов, что подтверждается стремлением к интеграции в НАТО Грузии, Молдавии, Азербайджана. Вероятно преобладают соображения воспользоваться военно-политическим потенциалом блока, реализовать цели «воссоединения» через политику коллективного участия.

Однако, если в непризнанном сообществе существует «консенсус независимости», военно-политические блоки индифферентны к проблеме внутреннего суверенитета. Членство в НАТО не избавляет от угроз национал-сепаратизма (Испания, Бельгия), так как сохранение военно-политической инфраструктуры доминирует над интересами «национальной целостности». Сепаратизм в Каталонии резко спал с прямым участием в региональных структурах Евросоюза. Политические амбиции непризнанных государств могут быть удовлетворены, если институционально закреплена политическая автономия в диапазоне от «право вето» до права «субъектности» в международных отношениях. Коллизии скрывают асимметрию современного политического порядка. За сложившуюся ситуацию с непризнанными государствами несут ответственность державы-гегемоны, претендующие на лидерство, но неспособные нейтрализовать тенденции мировой дезинтеграции.

Современный мировой порядок как бы легитимирует непризнанные государства, что связано с неопределенностью институциональных образований и стимулированием «мини-государственности». Такое влияние внешне хаотично, фрагментеризованный порядок представляется управляемым и подчиняется логике глобализации. Однако при этом приобретаются интересы внешнего суверенитета народов, стремящихся к политическому самоопределению.

Даже если это политико-правовое обоснование кажется хрупким, этнократические государства не в состоянии удовлетворить притязания автономных сообществ на политические и культурные запросы. Подобные брутальные позиции удивительным образом резонируются с неспособностью новых государств обеспечить наличие элементарных услуг в образовании, здравоохранении, минимальный уровень жизни. Непризнанные государства являются объектом притязаний бедных государств мира (Шри-Ланка, Грузия, Молдова). Можно предположить, что существование политического вакуума выгодно этнократической элите, которая ориентирована на негативную мобилизацию, воспроизводство «ограниченной демократии» и замещения актуальных социальных и экономических проблем вопросом территориальной целостности.

Население непризнанных государств склонно поддерживать политическую автономию, так как в современном дерурализированном мире не существует иных компенсаторных механизмов, кроме включения в неформальные политические и экономические практики. Непризнанные государства участвуют в теневой экономике, что в какой-то степени снижает экономическое давление со стороны метрополий. Но свободные экономические зоны привлекают не только криминальный капитал, большинство непризнанных государств обладает стратегическими ресурсами (военно-стратегическими и рекреативными - Абхазия, профессионально-квалификационными - Приднестровье, сырьевыми - Республика Тамил Илам), привлекают вполне престижных инвесторов.

За термином «непризнанные государства» можно сохранить адекватное значение, отсутствие правосубъектности, что вызвано геополитическими интересами держав-гегемонов, осуществляющих процедуру политической номинации. Вполне осуществима стратегия раздела Ирака на сунитское, шиитское, курдское образования, если проект демократического протектората потерпит неудачу. Трудно ожидать, вместе с тем, что США или Великобритания позитивно отнесутся к интеграции Абхазии в российское политическое пространство. Современный политический порядок структурирован не по идеолого-политическому параметру, как в эпоху Холодной войны, а вертикали «центра» и «периферии». Вероятно, непризнанные государства вызывают беспокойство демонстрационным эффектом сопротивления нормам «иерархичности», налаживанием горизонтальных политических связей, ассоциирования и конвенциональности. Их существование бросает вызов «глобализации», превращению национального государства в структуру ограниченного суверенитета. Авторы исследования о глобальном капитализме отмечают, что «в большинстве развивающихся стран теневая экономика несомненно лидирует над экономикой официальной». Так же этнократия эффективно замещает «социальное государство», которое, по мнению Иммануила Валлерстайна, отмирает по логике глобализации, логике «нового социального неравенства». В непризнанных государствах реализуется идея сопротивления наступающей глобальной линеарности, иерархии «финансового капитала».

Интересно, что по соображениям политического выживания вырабатывается принцип «сетевой» политики, координации по принципу «быстрого реагирования» и гибкости применения политико-правовых норм. Разумеется, непризнанное государство может воплощать мечту транснациональной преступности (теория Золотого треугольника в 1966-1996 годах). Преобладает тенденция политической автономизации, которая уже была закреплена в этнократических государствах (Югославия, Швейцария), но утрачивается в эмпирических образованиях.

Современный мировой порядок структурирован по принципу «глобального неравенства», контроля над институтами национального государства со стороны транснациональных корпораций и держав-гегемонов. «Непризнанные государства» являются следствием «эффекта бумеранга», они резонируются в использовании квазигосударственных, традиционных и инновационных антиглобалистских интенций. Статус «непризнанности» дает автономию во внешней политике, что было бы малоэффективно при включении в систему «ограниченных суверенитетов».

Сетевые структуры выходят на уровень взаимодействия с международными институтами, неэффективными для национальных государств, обремененных политическим клиентелизмом. Абхазия может играть на региональных противоречиях России и Турции, что не может радовать проамериканское руководство Грузии. Приднестровье эффективно использует экономическое и политическое соперничество России, Украины, объединенной Европы. Непризнанные государства восполняют вакуум «нейтралитета», будучи не связанными блоковыми обязательствами и сохранением внутренней стабильности в условиях нестабильного мира.

Противопоставление «глобального закона» и «местного порядка» ведет к репрессивному применению закона и порядка, принятию пространственных ограничений и изоляции к представителям чуждых этнических групп. Государство «национального суверенитета» вписывается в систему глобализации, когда энергичное и дисциплинированное население отчуждается от принятия политических решений. Эпоха политического модерна, политического прогресса, как ни парадоксально, находит убежище в так называемой квазигосударственности, реализации права на политическую автономию пусть и ценой статуса «непризнанности».

Современный мировой порядок нестабилен, потому что исключает альтернативу «центру - периферии». Непризнанные государства демонстрируют сетевую политическую структуру, не включенную в системные международные институты, но имеющую влияние в региональных политических пространствах. Рано или поздно непризнанные государства могут на вполне законных основаниях в рамках разделенной компетентности концептуально и институционально участвовать в международных отношениях.