Трансформация культуры - вопрос, решение которого затрагивает ценности многих сторон, и, как это часто бывает, он вызывает большие споры. Некоторые утверждают, что перемены должны совершаться сами собой, без специального вмешательства. Другие возражают против такого подхода и выступают за планомерное и сознательное управление процессом изменений со стороны государства.

Обычно людей, которые подчеркивают прагматизм истории и традиции, называют консерваторами или традиционалистами. Они опираются на позицию разума и рассматривают либеральную идеологию как систему абстрактных мыслей, которые искажает социальную реальность, так как претендует на подробное объяснение того, что в принципе объяснить нельзя. Консерваторы указывают на необходимость сохранения для общества более тесной связи с семьей, религией и нацией, поскольку это гарантирует общественную стабильность и социальное сцепление. Обосновывается и важность особой временной связи - связи прошлого с настоящим. В необходимости изменить господствующую культуру мало кто признает насущный вызов, а сама идея культурной трансформации рассматривается как своеобразное табу.

«С точки зрения консерватора, - говорил Даниэль Патрик Мойнихэн, - именно культура, а не политика определяет успех того или иного общества. В свою очередь либерал полагает, что политика способна преобразовывать культуру и оградить ее от самой себя». «Все дело именно в культуре», - пишет другой известный специалист Дэвид Ландес. Популярно еще и следующее высказывание Даниэля Этунга Мангеле, который перефразировал Алексиса де Токвиля: «Культура - это мать, институты - ее дети». При этом под «культурой», в определении антрополога Клиффорда Гирца, понимается «всесторонняя дескрипция», с помощью которой описываются все стороны жизни общества: его ценности, символы, институты и взаимоотношения между людьми.

Современных консерваторов можно считать интеллектуальными наследниками Алексиса де Токвиля, который полагал, что за работоспособностью американской политической системы стояла культура, удивительно подходящая для демократии, Макса Вебера, объяснявшего подъем капитализма в первую очередь культурными факторами, встроенными в религию, и Эдварда Банфильда, обнаружившего культурные причины отсталости и авторитаризма в Южной Италии и сделавшего из этого частного случая далеко идущие антропологические выводы.

Еще Фридрих фон Хайек выдвинул программу изучения того, что он назвал «расширенной сферой научного взаимодействия», т. е. всей совокупности правил, норм и ценностей, которые позволяют членам капиталистического общества трудиться сообща». Основываясь на веберовских идеях, Фрэнсис Фукуяма, Лоуренс Харрисон, Самюэль Хантингтон и Роберт Патнэм заявляют, что культурные традиции необыкновенно устойчивы и благодаря этому формируется политическое и экономическое поведение современных обществ.

Другой особенностью современного консерватизма является скептицизм в отношении мультикультурных и полирелигиозных сообществ, поскольку они рассматриваются как порождающие постоянные конфликты, и им присуща нестабильность. В этой связи Ульрих Бек разработал концепцию «рефлексивной модернизации», утверждая, что высокоразвитые страны все время характеризуются повышенной неопределенностью. Поэтому консерваторы часто высказывают сомнения по поводу будущего влияния ООН и ЕЭС и неодобрительно относятся к иммиграции.

Особую непримиримость они проявляют по отношении к различным внешним новациям, поскольку это может создать ситуацию культурной зависимости. Консерваторы подчеркивают, что исторически термин «модернизация» использовался для обозначения универсального характера процесса обновления в качестве более благозвучного синонима «вестернизации».

По мнению Натана Глейзера, одна из причин неприятия чужой культуры заключается в том, что в подобном столкновении неизбежно возникает тема превосходства одной культуры над другой, по крайней мере в плане содействия развитию экономического благосостояния. Глейзер считает, что негативные последствия поиска культурных причин отсталости могут перевесить его выгоды. Или, как писал Ж. Равель: «Самым унизительным видом поражения является культурное поражение. Это единственное поражение, которое невозможно забыть, потому что вину за него нельзя возложить на невезение или варварство врага».

Однако, их критики утверждают, что защищая общинную форму социума, консерваторы, вместо того, чтобы стать движущей силой социальных изменений, превратилась в главную опору существующих архаичных форм.

Для того, чтобы правильно оценить доводы обеих сторон, потребовалось бы детальное обсуждение различий основных идеологий между собой. Однако, следует отметить, что основное, в чем сходятся оппоненты, - так это в том, что контакт с внешним миром приводит к колоссальным переменам и сдвигам в культурной жизни традиционных народов. Так в России, и западники, и славянофилы признавали, что под влиянием чужой культуры усвоено может быть только то, что народ способен воспринять.

В целом, существует три возможных пути решения проблемы трансформации культуры. Первый заключается в том, чтобы просто оставить ее в покое и предоставить возможность развиваться по своим традиционным законам в относительной изоляции, сведя к минимуму действие фактора контакта. Но попытка полностью сохранить статус-кво только откладывает конечное неизбежное столкновение различных укладов жизни и ослабляет способность и желание традиционных народов воспринимать - а рано или поздно им это придется сделать, если только они не живут на необитаемом острове, - принципы и ценности других культур.

В связи с этим встает проблема выбора: что лучше - сделать в культурной сфере слишком много или слишком мало. Нужно ли гражданам развивающихся стран отказываться от своего культурного наследия ради того, чтобы более успешно включаться в глобальную экономику?

Здесь отчетливо проявляет себя двойственность той роли, которую культура способна играть в подобных ситуациях - с одной стороны, она может обеспечивать систему убеждений и взглядов, обеспечивающих в обществе социальное сцепление, а с другой - играет большую роль в экономической сфере, поскольку может послужить катализатором роста или, наоборот, стать препятствием на пути экономического прогресса.

Второй возможный путь - это ассимиляция культур, она происходит также естественным путем, нужно только снять все ограничения и искусственные барьеры с целью достижения столь желаемого культурного единообразия как средства национальной консолидации. Подобный универсализм, т. е. отношение ко всем, основанное на едином стандарте, являет собой полную противоположность антропологическому подходу к традиционализму. Как было написано в завещании Боливара: «Любому, кто делает революцию, приходится поднимать целину». В данном случае, либералы утверждают, что поскольку рыночные нормы носят универсальный характер, то для развития капитализма политика должна поддерживать универсалистские ценности.

Ее целью является скорейшее вовлечение традиционных групп, в частности, Северного Кавказа, в общий поток культурной жизни России. Именно таким и подразумевался путь либеральных преобразований в России, причем по ускоренному варианту.

Неизбежным следствием этого будет отказ от прежней системы ценностей. Но у традиционных сообществ на этот счет может оказаться собственное мнение, они могут согласиться, а могут и не согласиться на то, что сторонникам ассимиляции представляется логичным и наиболее эффективным способом решения проблемы трансформации. Старейшины, религиозные и общественные лидеры могут предпочесть свой собственный путь развития и уклад жизни.

Второй подход тоже имеет свои недостатки, поскольку в результате может оказаться целиком, полностью и навсегда утраченным разнообразие культур. Но исчезновение даже отдельной культуры небольшого сообщества - это потеря для всего человечества.

Индустриальная культура стремится к унификации и единообразию, и в этом отношении представляет собой определенный вызов. По мнению ее сторонников, традиционные ценности не содержат в себе ничего хорошего и не обладают практической значимостью. Поэтому они часто испытывают настойчивое стремление просветить обитателей тех континентов, которые «пребывают во мраке». В качестве аргументов, на котором основывается такое отношение «сверху», обычно указывают подавляющее техническое и промышленное превосходство. Все это так, но как указывают некоторые антропологи, португальские миссионеры, прибывшие в Китай в XVI веке, были убеждены в том, что изобретение часов, которым они очень гордились, является убедительным подтверждением превосходства католической религии над всеми остальными. С тем же успехом их механическую новинку можно было использовать в качестве аргумента, оправдывающего абсолютную монархию.

Однако если какая-либо из опор культуры оказывается уничтоженной и в духовной сфере не происходит никакой компенсации, то это отрицательно сказывается на экономической и социальной структуре. Так, если в результате цивилизационного взаимодействия будет доказана несостоятельность того или иного аспекта традиционной культуры, например, системы табу или обычаев почитания предков, то члены этнической группы могут утратить уверенность в эффективность и ценность своих верований и традиций, и если не будет найдена достаточно адекватная компенсирующая замена, неизбежны маргинализация и проявления деструктивных социальных процессов. Поэтому перемены, сколь бы желанными они ни были, не должны приводить к слишком резкому разрыву с прошлым, а тем более полностью отрывать традиционный этнос от культурной почвы, на которой он находится. Поскольку культура представляет собой единое и неразделямое целое, то нанесение ущерба одному из ее элементов приводит к разрушению и в других взаимосвязанных сферах, и все это сказывается отрицательным образом - и часто весьма существенно - на жизнеспособности культуры в целом.

Можно ли с помощью политических или иных инструментов трансформировать культуру или устранить преграды, возникающие на пути прогресса? Как известно, экономическое развитие преобразует культуру, но знание этого факта не очень помогает для выбора конкретных методов трансформации, особенно, когда нужно изменить культурные установки, препятствующие экономическому росту.

Проблемы трансформации культуры напрямую связаны со сложностями психологического и социального характера. Индустриализация ведет к расслоению ранее довольно однородных сообществ. В результате на Кавказе молодое поколение стремится заниматься «западными» видами деятельности, и в целом утрачивает знания, навыки и интерес к своим традиционным ремеслам. В результате уникальное ткачество, гончарное и оружейное мастерство все больше и больше забываются и выходят из употребления.

Часто возникают и психологические проблемы - т. е. трудности адаптации представителей этнических групп к изменяющемуся укладу жизни. И хотя в настоящее время подчеркивается существенная тенденция к потере значительной части автохтонного населения Северного Кавказа своих традиционных ценностей, процесс трансформации проходит довольно непросто.

Джордж Сорос неоднократно утверждал, что «каждой социальной системе соответствует свой тип мышления. Критический тип мышления соотносится с открытым обществом, а традиционный или догматический тип мышления соответствует закрытому обществу». Причем основной упор традиционного мышления делается не на будущее, призрачное или конкретное, а на бытие, которое уже обладает высшей ценностью. Прошлое считается временем создания ценностей.

Исследования социологов показывают, что мировоззрение людей, живущих в богатых обществах, стабильно отличается от мировоззрения людей в бедных обществах по широкому кругу политических, социальных и религиозных норм и представлений. Общества существенно отличаются друг от друга в зависимости от того, что они выдвигают на первый план - «ценности выживания» или «ценности самовыражения». Социум, опирающийся на ценности последнего типа, имеет гораздо больше шансов стать демократическим. По Рональду Инглхарту, общества, где преобладают «ценности выживания», отличаются относительно низким уровнем благосостояния, невысокими показателями здоровья населения, отсутствием межличностного доверия, нетерпимостью к инакомыслящим, невниманием к равенству полов, повышенным интересом к материальным аспектам жизни, верой в могущество науки и техники, игнорированием природоохранной проблематики, готовностью поддерживать авторитарные режимы. Кроме того, различие между «традиционным» и «современным» отражает контраст между теми обществами, в которых религия играет существенную роль и теми, в которых ничего подобного нет.

Инглхарт подчеркивает, что основными ценностями, имеющими значение для экономического развития, наряду со стремлением избежать политического конфликта и подчеркиванием приоритета консенсуса перед конфронтацией, являются уважение к семейным узам и почтение по отношению к власти (включая военные режимы). Общества, пребывающие на традиционалистском полюсе, поощряют религию, абсолютные стандарты и устоявшиеся семейные ценности, они благоприятствуют многодетным семьям и отвергают разводы, выступают в защиту жизни в таких вопросах, как аборты, эвтаназия, самоубийства. Они предпочитают социальный конформизм индивидуальным достижениям, согласие - открытому политическому конфликту, они отличаются высоким уровнем национальной гордости и патриотизма. По всем этим пунктам общества, разделяющие «секулярно-рациональные» ценности занимают прямо противоположную позицию.

Ценностная направленность социума имеет тенденцию к консервации. Том Райс и Ян Фельдман выявили тесную зависимость между гражданскими ценностями различных этнических групп, проживающих в США, и ценностными установками, преобладающими на их прежней родине, причем эта взаимосвязь наблюдается даже через два-три поколения после эмиграции семей.

Многие исследователи считают, что специфическим отличием традиционных культур Северного Кавказа является маскулинность, которая проявляется, в частности, в установке на силовой способ решения спорных проблем. Это приводит к пониженному синергизму общественного развития. Согласно Рут Бенедикт, «… общества явно неагрессивные имеют такое социальное устройство, при котором человек одними и теми же действиями и в одно и то же время служат как своим собственным интересам, так и интересам остальных членов общества», и далее: «Я говорю о культурах с высоким социальным синергизмом тогда, когда общественное устройство способствует взаимной выгоде из всех начинаний ее членов, и говорю об обществах с низким синергизмом, в которых человек, добившийся выгоды, берет верх над остальными членами общества и добивается преимуществ за их счет, менее сноровистых и успешных».

Вообще, вопросы трансформации культуры так или иначе освещали многие известные антропологи, этнологи и социологи: М. Мид, Р. Бенедикт, Дэвид Маклелланд, Эдвард Банфильд, Алекс Ингелес, Габриэль Алмонд, Сидни Верба, Лусней Пай, Сеймур Липсет и некоторые другие. Наиболее масштабным в этом отношении исследованием процессов модернизации в различных социумах был проект американского социолога Ингелеса, в котором сравнивались изменения в социальной сфере, культуре, психологии населения в странах Европы, Азии, Америки и были выделены характерные черты современного и традиционного типа, и Инглхарта.

По мнению теоретиков модернизации, начиная с Карла Маркса и заканчивая Даниэлем Беллом и Инглхартом, подъем индустриального общества влечет за собой сопутствующие культурные сдвиги, расшатывающие традиционную систему ценностей. Развитие влечет за собой синдром предсказуемого отхода от абсолютных социальных норм в пользу более гибких, рациональных, пользующихся доверием ценностей. Индустриализация, неоднократно подчеркивают сторонники модернизации, развивает межличностное доверие, терпимость, ведет к утверждению постматериалистических ценностей, среди которых важное место занимает самовыражению и участие в принятии политических и социальных решений. Экономический рост, к которому приводит модернизация, укрепляет легитимность политической системы, а это помогает демократическим институтам пережить времена кризиса. Любая политическая система стремится сохранить легитимность, но традиционные или авторитарные режимы способны удерживать власть, даже тогда, когда им не хватает массовой поддержки, опираясь просто на силу традиции или авторитет, демократии же необходима массовая поддержка и опора на широкие слои народа, иначе она просто прекратит свое существование.

В своих работах Фукуяма проанализировал роль механизма «социального сцепления», который был им обозначен как «социальный капитал». Несмотря на стойкую приверженность населения к определенным социальным нормам, традиционные сообщества изначально часто испытывают дефицит доверия и социального капитала. Социолог Диего Гамбетта, анализируя традиционные сообщества Южной Италии, рассказывал в этой связи следующую историю: «Отставной босс мафии вспоминал, как однажды в детстве отец-бандит посадил его на высокий забор, а потом предложил прыгнуть вниз, обещая поймать мальчика. Поначалу ребенок отказывался, но папа настаивал до тех пор, пока тот не прыгнул. В результате малыш разбил себе лицо, а урок, который намеревался преподнести ему отец, был обобщен в следующих словах: "Тебе нужно научиться не доверять даже собственным родителям"». Таким образом, нравственное кредо традиционных сообществ Фукуяма сформулировал следующим образом: «При малейшей возможности старайся использовать любого человека, не являющегося твоим родственником, поскольку в противном случае он сам использует тебя».

Один из краеугольных принципов, на котором основывается стремление к модернизации - это необходимость добиться высокого уровня всеобщего социального благосостояния. Как правило, анализ взаимосвязанности культуры с экономическими достижениями связывают с типично культурными атрибутами, которые рассматривают, как способствующие или препятствующие: трудолюбие, инициативность, ценностное отношение к образованию, иногда упоминают некоторые макроэкономические факторы, наподобие склонности к сбережениям и инвестированию.

Для многих экономистов аксиомой является утверждение о том, что правильно выбранная и должным образом реализованная экономическая политика должна привести к одному и тому же результату, вне зависимости от культурной основы. Но как же в таком случае объяснить то, что в многонациональных странах некоторые этнические группы, действующие в одинаковых для всех условиях, добиваются гораздо более заметных результатов? В качестве примера часто приводят китайские меньшинства в Таиланде, Малайзии, Индонезии, на Филиппинах и в США (а также в России), басков в Испании и Латинской Америке, японцев в Бразилии и США? Можно упомянуть и особую предприимчивость некоторых кавказских народов, что часто вызывает особое неприятие со стороны коренного российского населения. Почему же одни традиционные народы оказываются способными к инновационной экономической деятельности, а другие нет?

Несмотря на все перечисленные выше отрицательные проявления социальной природы, сторонники культурного релятивизма часто утверждают, что традиционные сообщества были гораздо гармоничнее современных общества лучше современных, что «дикари» на самом деле благородны, и в прошлом жизнь напоминала идиллию, что раньше людям был присущ дух «братства», ныне безвозвратно утраченный. По мнению многих антропологов, в исторической перспективе обитатели маленьких гомогенных общин жили (и продолжают жить) более гармонично и счастливо. Когда же находилось традиционное сообщество, не знавшее подобной гармонии, социологи часто видели в этом результат нездоровых культурных контактов, вызванных экономической трансформацией и урбанизацией. Как и культурный релятивизм, это известные западные мысли. С этой точки зрения, человеческие беды выступают результатом социального расслоения, этнического или религиозного раскола, классового конфликта или иного противоречия интересов, характерных для крупных социумов, и в первую очередь, для наций-государств.

Действительно, одни традиционные общества предстают перед нами вполне гармоничными, но зато о других этого сказать нельзя. Среди антропологов распространено убеждение в том, что свойственные людям традиционные верования и практики - их культурные и социальные институты - обязательно должны играть позитивную роль в их жизни, а иначе они просто отомрут. Если подобное явление существует, следовательно, они для чего-то нужны, такую предпочитаемую или неявно разделяемого большинства специалистов, описывающих жизнь людей в небольших традиционных обществах. Исходя из этого, часто утверждается, что такие явления, как работорговля, пытки, детоубийство, кровная месть, военные набеги и т. п. могут выполнять весьма полезные функции в сообществах, в которых они существуют.

Заимствуя представления социал-дарвинизма о решающей роли эволюционного механизма биологической эволюции, создавшей такие чудесные адаптивные механизмы, как, скажем, защитная окраска или перья, антропологи предположили, что культурная эволюция также направлялась своеобразным естественным отбором, сохранявшим полезные для людей традиционные верования. Эпистемологические релятивисты постоянно напоминают о том, что любая социокультурная система представляет собой комплексную сеть смыслов, воспринимаемую только в контексте и настолько это возможно, лишь в том виде, в каком ее воспринимают сами носители культуры. Таким образом, обнаружив общество, лишенное позитивной системы убеждений или благотворных институтов, антропологи тут же предполагали, что причина подобной ущербности должна лежать в пагубном влиянии других людей - колониальных властей, солдат, миссионеров или торговцев, которые побывали на сцене еще до того, как туда прибыли антропологи.

Существует множество объяснений того, почему некоторые традиционные верования и практики превращаются в препятствия на пути социального прогресса. Одна из причин - быстрое изменение среды обитания людей. Другие трактовки, более замысловаты, поскольку связаны с различными аспектами и методиками разрешения проблем. Например, известно, что члены многих традиционных сообществ не в состоянии объяснить свою приверженность определенным верованиям или обычаям, и что некоторые из важнейших решений - где охотиться, когда нападать на врага, какие культуры выращивать - принимаются на основании пророчеств, снов, видений и других сверхъестественных проявлений.

Одно туземное государство на юге Африки было полностью уничтожено, когда почитаемые здесь предсказатели велели населению забить весь скот и не сажать никаких культур. В результате ожидался золотой век, но, как и следовало предположить, случился голод.

Но даже когда традиционные народы пытаются принимать рациональные решения, им зачастую это не удается. Прежде всего, население и, в особенности, правящая элита, никогда не обладает всей совокупностью специальных знаний (о внешней среде, соседях, собственных социальных институтах), необходимой для принятия грамотных решений. Кроме того, обширные данные по механизмам принятия решений полученные как в экспериментальных, так и в естественных условиях, показывают, что, совершая выбор, люди нередко ошибаются. Социальные психологи называют это «подтверждающей стратегией» - если у нас есть какая-нибудь гипотеза или теория, то при сборе новой информации мы склонны пользоваться подтверждающей стратегией, чтобы подкрепить свою точку зрения или гипотезу.

Интересную интерпретацию этому феномену предложил Энтони Гринуолд. Он сравнивает человеческий ум с тоталитарным государством. Гринуолд считает, что люди обладают «тоталитарным эго». Они сопротивляются когнитивным изменениям так же, как недемократические государства сопротивляются социальным переменам в управлении. Тоталитарные государства искажают события и переписывают историю. Человеческий ум тоже отбирает и интерпретирует информацию таким образом, чтобы она соответствовала сложившимся убеждениям и установкам, и тоже может переписать воспоминания, чтобы прошлые действия и мысли согласовывались с поведением в настоящем и будущем. Люди являются когнитивными консерваторами, поскольку не хотят менять свои мысли об объектах мира и оценки этих объектов. Поэтому был предложен термин «тоталитарное эго», означает, что люди тенденциозно обрабатывают информацию, чтобы подтвердить положительность, силу и устойчивость своей Я-концепции.

Обозначая ограниченные способности социума приобретать, хранить и производить информацию, западные экономисты используют понятие «связанной рациональности». Когнитивные ограничения, подобно слабому звену внешней среды, также оказываются причиной ошибок в принятии решений. Томас Гилович объясняет присущее искаженное видение реальности, склонность людей весьма произвольно приписывать окружающие явлением какой-то смысл. При этом в их памяти откладываются только те примеры, которые подтверждают привычные взгляды, в то время как все прочие забываются.

Люди не часто действуют рационально, на это обращал внимание Дэн Спербер, по словам которого «культурные установки весьма примечательны: они кажутся порой нелогичными не потому, что слегка противоречат здравому смыслу, но, напротив, чаще всего они предстают прямым вызовом обыденной рациональности. Холлпайк сделал вывод о том, что мысль людей, проживающих в малых общинах не в состоянии постичь природу причинности, времени, пространство, интроспекции и абстракции в том виде, в котором их понимает западная наука.

Существуют и другие причины. Проблемы наподобие изменения климата или эрозии почвы вызревают столь незаметно, что к тому времени, когда их удается зафиксировать, эффективный ответ уже невозможен. Другие, подобно возникновению новых заболеваний или пагубности какой-либо привычки, могут вообще не осознаваться в качестве проблемы. Например, люди тысячелетиями жили, страдая от малярии, но лишь в XIX веке было, наконец, установлено, что ее переносчиками являются комары. Многие традиционные народы до сих пор не понимают причин поражающих их болезней. Есть социальные феномены, решить которые довольно легко, но справиться с ними не получается из-за противодействия отдельных групп. Следует ли отказаться от неадаптивных развлечений в пользу более полезного образа жизни, хотя и менее привлекательного? Модно ли равномерно распределить права, так чтобы при этом не нарушались чьи бы то ни было интересы?

Именно поэтому Марвин Харрис пришел к следующему выводу: «В культурной эволюции человечества наиболее важные шаги совершались при полном непонимании людьми того, что именно происходит». Двадцатый век, по его словам, «представляет собой длинную череду неумышленных, нежелательных, нечаянных изменений». Британский антрополог Рой Эллен пришел к такому же выводу: «Культурная адаптация крайне редко бывает лучшим из возможных решений и никогда не бывает абсолютно рациональным процессам».

Как правило, ни один социум не достигает в своем развитии оптимальной экономической адаптации, и вообще не ясно, пытались ли люди хотя бы раз этого добиться. Однако идея постоянного поступательного развития также содержит в себе определенные недостатки. Линейность восприятия подразумевает, что появление каждого очередного элемента подготавливает все последующие. Однако, как подчеркивал С. И. Франк: «Человечество вообще… вовсе не беспрерывно совершенствуется, не идет неуклонно по какому-то ровному и прямому пути к осуществлению добра и правды. Напротив, оно блуждает без предуказанного пути, поднимаясь на высоты и снова падая с них в бездны, и каждая эпоха живет какой-то верой, ложность или односторонность которой потом изобличается».

В экономической литературе довольно часто встречается тезис, согласно которому все сущее, воплощая в себе ту или иную степень пригодности, подвержено постоянному повышению эффективности. Однако несовершенные и непродуктивные нормы благодаря традиции, социализации и ритуалу могут господствовать в социальной системе на протяжении целых поколений. В чем же причины особой устойчивости традиционных культур, если они настолько неэффективны?

Социологи (а также антропологи) чувствуют себе гораздо увереннее в описании уже сложившихся норм, нежели в разъяснении их происхождения. Зачастую в социальных исследованиях дается довольно статичная картина человеческого общества, ее сторонники утверждают, в частности, что подростки из бедных районов занимаются преступной деятельностью в силу «нивелирующее давления группы». Но из предложений такого рода неизбежно вытекает вопрос о том, откуда упомянутое «нивелирующее давление» берет свое начало. Можно отследить эволюцию, таких норм на протяжении двух или трех поколений, но их более глубокие истоки теряются в далеком прошлом. Среди социологов и антропологов некогда была популярна «функционалистская школа», пытавшаяся дать рациональное объяснение самим причудливым социальным событиям.

На мой взгляд, необычная устойчивость традиционных сообществ заключается в особой организации их социальной структуры. В механике подобный феномен называется термином «ториччелевая пустота», по имени известного итальянского ученого, который провел следующий эксперимент. Он взял два металлических полушария, соединил их между собой, и откачал весь воздух, создав внутри состояние вакуума. Полушария ничем не были скреплены, но разъединить их оказалось невозможным, не помогла и восьмерка запряженных лошадей, которые пытались растащить в разные стороны сами полушария. Ториччели объяснял это сдавливающей силой внешнего атмосферного давления. Нечто подобное происходит и с традиционной культурой. Она «сдавливает» вместе людей, но когда исчезают внешние преграды, то система («обручи культуры») распадается. По этому поводу А. Цуциев, анализируя культуру кавказских народов, написал следующее: «Дома кавказцу кажется, что ему изначально задана некая культурная рамка, в которую он должен встроиться, чтобы стать человеком… Кавказец нагружен своей культурой, он несет ее».

Разумеется, со временем, как и в случае с механическими предметами, скрепляющие обручи испытывают эррозию, происходит «эрозия традиций». Поэтому можно заключить, что именно отрицательные (с точки зрения современного общества) явления, например, кровная месть, обеспечивали устойчивость социальных отношений. После же разрушения традиционных обычаев и форм социума, происходит атомизация индивидов и необратимые психологические изменения.

Многие социальные психологи указывают, что в настоящее время одиночество является основным способом жизни для американца. Социолог Дэвид Рисман в своей книге «Одинокая толпа» (1950) предпринял попытку объяснить отчуждение человека от общества. Анализу этой проблемы посвящено большое количество работ - от «Скрытых средств убеждения» (1957), «В поисках положения в обществе» Вэнса Паккарта до «Человека, работающего на организацию» (1956) Уильяма Уайта. Причину такого отчуждения многие исследователи часто находят в протестантизме, поскольку пуритане ослабили семейные связи, проповедуя идею о том, что первым долгом человека является спасение души. Разрушенная структура семьи приводит к отсутствию и устойчивой социальной структуры, отсутствию чувства безопасности, причем его нечем заменить: каждый человек борется сам за себя. Поэтому в американском кинематографе и литературе внешний мир, природа, хоть и могут изображаться прекрасными, но по сути чужды человеку и несут ему смерть.

Существует еще третий путь трансформации, который часто определяют как наиболее подходящий способ решения проблемы изменения культуры, поскольку он подразумевает признание за традиционным сообществом права на собственную неповторимость, признание ее ценности и значимости для общероссийской культуры, которая, таким образом, предстает как «единство в многообразии». Взаимодействие различных укладов общественного пространства здесь служит для обогащения культурной жизни всего государства в целом.

Дело в том, что в результате ускоренного развития науки и техники и широкого распространения средств массовой коммуникации стало намного труднее сохранять изолированное положение культур и их разнообразие. Поскольку перемены так или иначе неизбежны, управляемый процесс изменений, выводящий этносы на путь социального и экономического развития с тем, чтобы они также могли получить доступ к достижениям передовой технологии и научного знания, представляется наиболее разумным. К тому же этот путь способен принести немалые дивиденды в экономике. Страсть Америки к комфорту, одержимость Японии играми и мультфильмами уже давно сделались источником конкурентных преимуществ этих стран. И вместо того, чтобы замыкать в себе тот или иной народ, упомянутые культурные особенности создали уникальные экономические преимущества.

Обращаясь к техническим аспектам изменений, необходимо отметить следующее. Совершенно очевидно, что нет смысла пытаться трансформировать культурные паттерны миллионов людей, стараясь изменить каждого из них в отдельности. Трансформация культуры в целом требует совершенно иного подхода. И в этом случае большое количество участников, вовлеченных в процесс, всего лишь одна из трудностей.

Изменение национального характера народа и его образа жизни - это сложный процесс, затрагивающий динамичные отношения между самыми различными аспектами культуры этноса - такими, как образование, социально-психологические установки, политическое поведение, религиозное мировоззрение, - которые взаимодействуют таким образом, что пресекают любые отклонения от привычного для данной культуры образа мышления и поведения. И если мы намерены подвергнуть трансформации какой-либо аспект культуры, то должны отдавать себе отчет в том, что существует еще тысяча и один аспект той же самой системы и все они будут оказывать противодействие осуществляемой нами манипуляции, возвращая культуру к прежним, привычным паттернам. Культура - это явление водонепроницаемое. Социальная структура, экономический уклад, религиозное мировоззрение - все это должно быть согласованно и самым тщательным образом учтено в требуемых демократических преобразованиям.

Для изменения традиционного общества нужно изменить его ценности, однако только просвещения или пропаганды тут будет недостаточно. Невозможно ожидать от представителя традиционной или авторитарной культуры принятия цивилизационного паттерна, с которым ему никогда не приходилось сталкиваться, ведь даже те, для кого эта культурная модель знакома с детства, иногда не могут достаточно четко описать ее. То есть трансформацию невозможно осуществить исключительно посредством «натаскивания» отдельных людей каким-то методами или технологиями. Она должна затрагивать психологические основы социума, а не останавливаться на формальном уровне принятия экономических программ или юридических соглашений.

Хотя экономическое благополучие помогает демократическим преобразованиям, чем у бедных, обладание только богатством для обретения демократии недостаточно.

Демократические преобразования не должны заключаться в изменении только политических проявлений или просто в заимствовании «правильных» законов, поскольку демократия подразумевает взаимосвязь практически со всеми элементами культуры. Как подчеркивал Курт Левин, «стиль поведения матери со своим годовалым ребенком, ребенком двух или трех лет, осуществление руководством предприятием, особенности восприятия людьми статусных различий окружающих - все эти социальные проявления являются весьма важными элементами демократии. И было бы ошибкой полагать, что люди сами по себе будут следовать демократической модели существования, просто потому, что посчитают ее наилучшей».

Подобные предположения базируются на наивном представлении о том, что человеческая природа - это то же самое, что и демократическая культура, поэтому единственное, в чем нуждается человек - изменить плохую адаптацию на хорошую, и тогда демократический мир будет построен незамедлительно. История показывает, что подобные взгляды неверны даже в отношении людей, живущих в стране с длительными демократическими традициями, поскольку время от времени в обществе возможен отход от признаваемых ценностей и переход к авторитарному состоянию. В демократии, как и в любой другой форме общественной системе, индивид перенимает паттерны поведения путем определенного научения. Но это научение должно быть сознательным и своевременным. В этом отношении интерес может представлять опыт Японии. Первоначально в военной сфере японцы копировали французскую армию, но после поражения французов во франко-прусской войне 1870-1871 годов японцы решили, что немецкий опыт более продуктивен. Аналогичный сдвиг наблюдался в Японии в отношении к гражданскому законодательству Франции и Германии.

Кроме того, существуют психологические ограничения, связанные с особенностями научения человека. Еще в прошлом веке, в результате экспериментов Курта Левина и его учеников, касающихся изменения паттернов культуры, было установлено, что авторитарная установка может быть просто навязана личности. То есть человека можно научить быть авторитарным, и это послужит механизмом адаптации к навязанным внешним вызовам. Демократия же (и Левин это неоднократно подчеркивал) не может быть внушена личности под принуждением, человек может ее принять только добровольно и ответственно соглашаясь соблюдать ее правила. Поэтому, как правило, переход от авторитаризма к демократии занимает гораздо больше времени по сравнению с обратным процессом.

Трансформация культуры должна осуществляться с учетом всех этих сложных особенностей. Причем ценности невозможно изменить только лишь путем формального с ними согласия, нужна трансформация повседневной жизни людей. Поэтому, как правило, успешный культурный опыт невозможно удачно навязать, он возникает на основе взаимного культурного обмена. Трансформация культуры - это выражение сущности народа, и она постепенно вырастают из нового мироощущения и накопленного опыта.

Лев Толстой как-то высказал важную мысль о том, что без поворота сознания людей, сопровождающего социальные перемены, всякие внешние реформы могут оказаться бесполезными, ибо отсутствие должного уровня культуры и нравственности породит новые формы принуждения человека. С этим высказыванием можно только согласиться. Но верно и обратное: трансформация моделей поведения в повседневной жизни, непременно отражается на ценностях культуры. С этой точки зрения, даже переобучения плотника на часовщика не может быть просто передачей плотнику каких-то новых навыков, относящихся к изготовлению часов. Прежде, чем стать часовщиком, плотник, помимо овладения новыми способами действия, обязательно приобретет новую систему привычек, эталонов и ценностей, которые характерны для мышления и поведения часовщиков.

Из всего вышесказанного очевидно, что для трансформации культуры одних лекций и конференций недостаточно. Несмотря на всю их важность, они станут эффективными лишь в том случае, если будут осуществляться в совокупности с трансформацией властных и экономических отношений в социуме. К тому же обучение лидеров общества демократическим ценностям не нужно воспринимать в качестве формального обучения, наподобие школьного. В подобных вопросах не следует ни недооценивать, ни переоценивать важность образовательных методик воздействия.

Люди не будут самостоятельно меняться до тех пор, пока не поверят, что для этого есть хорошая причина и что это изменение принесет им нечто важное или уведет их от того, чего они хотели бы избежать. Подобный «когнитивный консерватизм» не всегда поддаются логическому обоснованию (хотя и необязательно должен противоречить логике). Люди нередко воспринимают доводы разума, соглашаются с необходимостью изменений, подтверждают свою приверженность преобразованиям, но потом продолжают действовать по-прежнему.

Это вполне соответствует тому, что говорит Питер Сэндж: «Новые прозрения с трудом воплощаются в практику, поскольку не согласуются с твердо усвоенными представлениями о том, как развивается мир, именно эти представления о том, как развивается мир, именно эти представления удерживают нас в привычном русле мысли и действия. Вот почему дисциплина, с помощью которой можно будет управлять ментальными моделями (т. е. раскрывать, тестировать и совершенствовать их), обещает стать грандиозным прорывом в сфере образования».

Возможно ли заимствование в чистом виде вообще? Если считать, что традиции играют основную роль, то получается, что все демократические институты, все ценности современного либерального мира, которыми столь гордится Запад, в своей логике исторического развития были заложены в полном объеме только в западном мире, а для всех остальных это чуждые институты, которые с трудом прививаются на местной почве, но которые, тем не менее необходимо заимствовать. Опровергающим примером здесь может служить Япония, которая совершила цивилизационный прорыв и смогла рационально распорядиться собственной неповторимостью и достижениями западного общества.