Иран считается большинством западных экспертов в качестве одного из главных вызовов международной безопасности начала XXI века. Стоит лишь бегло взглянуть на ежедневные новостные ленты, чтобы убедиться, что Иран занимает сегодня одно из главных мест на мирополитической повестке дня. Можно, конечно, указать на то, что эта глобальная повестка формулируется преимущественно Соединенными Штатами, и спорить о том, насколько это правомерно. Но факт остается фактом: постоянные осуждающие и тревожные заявления МАГАТЭ, регулярно возникающие скандалы об утаенных иранским руководством в нарушение международного режима нераспространения ядерных технологиях, все это говорит об Иране не только как об объекте повышенного внимания со стороны западного сообщества, но и о его одном из главных раздражителей.

С учетом же того, что Иран все с большей уверенностью и открытостью заявляет о желании войти в ядерный клуб, а намерение администрации Белого дома продолжать реализацию мегапроекта по «демократизации» региона Большого Ближнего Востока все укрепляется в американском внешнеполитическом планировании, - все это говорит о том, что образ Ирана в качестве вызова международной стабильности будет только укрепляться.

Впервые в новейшей истории Иран оказался на мирополитической повестке дня в качестве вызова международной безопасности в 1979 году, когда в результате революции и падения прозападного монархического режима к власти в стране пришли исламские «фундаменталисты». Провозгласив целью своей внешней политики экспорт исламской революции, борьбу с Израилем и США и региональное лидерство, Иран нанес сильный удар по управляемости региона Ближнего и Среднего востока по тогдашней биполярной модели, превратился в страну-изгой и для западного, и для советского блоков. После окончания Холодной войны и распада биполярности на иранском направлении воцарилось некоторое затишье.

С одной стороны, в начале 90-х внешняя политика главного антагониста клерикального Ирана - США - находилась в переходном состоянии от биполярной конфронтации к глобальному лидерству, «управлению глобализацией» и «расширению демократии», в первую очередь за счет Европы. В то время главные интересы Вашингтона сосредоточивались в Европе, а также в Восточной Азии и России.

С другой стороны, иранская элита и политическая система вступили в начале 90-х годов в период медленной и противоречивой трансформации в сторону большей открытости и либерализма. Существенно снизилась по сравнению с 80-ми годами подрывная в отношении Запада деятельность Ирана на Ближнем и Среднем Востоке. При этом, однако, базовый конфронтационный подход США к Ирану не изменился, а всего лишь отошел на второй план.

С приходом же к власти в США администрации Джорджа Буша-младшего, часто пренебрегавшей политикой «вовлечения» «проблемных» государств и делавшей упор преимущественно на военно-силовом давлении и конфронтации с ними, пренебрежении нормами международного права и многосторонними режимами, иранский вопрос снова вышел на острие глобальной повестки дня. Это совпало по времени с глобальным кризисом режима ядерного нераспространения - молчаливым признанием Израиля, Индии и Пакистана ядерными государствами, а также заметной активизацией ядерной программы самого Ирана.

Соответственно, внимание «авангарда мирового сообщества» сосредоточилось на ядерных программах неконтролируемых Западом режимов, и тем более враждебных ему. Ими в первую очередь были Иран и Северная Корея. Ирак, как выяснилось позднее, на создание ядерного оружия вовсе не претендовал. Таким образом, с самого начала «возвращения» Ирана на острие международно-политической повестки дня, представляемый им вызов нельзя рассматривать в отдельности от всего кризиса режима ядерного нераспространения на Ближнем и Среднем Востоке, а также неуправляемость и нарастающей нестабильности в этой части исламского мира в целом.

Естественным результатом этих двух факторов стало желание доминировавших тогда в администрации Буша неоконсерваторов перейти от клинтоновского чередования политики сдерживания и вовлечения к наступательной стратегии «упреждающей» насильственной трансформации региона Ближнего и Среднего Востока. Двуединой целью этой стратегии было лишить государства региона возможности приобрести ядерное оружие (или иное оружие массового поражения) и сменить в них политические режимы на более дружественные США.

Кстати, она отнюдь не была лишена смысла. Ведь до того более мягкая клинтоновская политика по пресечению ядерного распространения потерпела крах. Индия (определенно без американской помощи) стала ядерным государством именно к концу президентства Клинтона. На тот же период приходится резкая активизация ядерных программ Ирана, Северной Кореи и Ливии. Следовательно, коль скоро политика «умиротворения» и «вовлеченности» не помогла, возник соблазн силой предотвратить завершение ядерных программ этих государств. Тем более, это совпадало с республиканским видением внешней политики вообще.

Еще большую остроту проблема Ирана приобрела после событий 11 сентября 2001 года, когда американская элита, причем как республиканская, так и демократическая, всерьез задумалась о возможности ядерного терроризма. Кроме того, некоторые влиятельные политики придерживались мнения, что международные террористические сети пользуются поддержкой враждебных США и Западу государств. Тем более, у Ирана к тому времени имелся богатый опыт покровительства террористической деятельности, направленной против Израиля и прозападно ориентированных арабских правительств.

Напомню, в 2001 году умеренный и реформистски настроенный тогдашний президент Ирана Мохаммад Хатами, числящийся сейчас в оппозиционерах, что, между прочим, не следует толковать в «российском понимании оппозиции», писал: «Политический лозунг Запада говорит о защите свободы, прав человека, демократии и национальных государств. Наша война с Западом в этой сфере - это вопрос жизни и смерти. И любой компромисс, любая уступка с нашей стороны... не принесет нам иного результата, кроме как угнетения, бесчестия и потери нашей индивидуальности и славы».

В этом контексте вполне логично, что искоренение причин, порождающих исламский терроризм, поставило, по мнению большинства консервативных американских теоретиков, задачу не только силового создания в государствах Ближнего и Среднего Востока «своих» режимов, но и их демократизацию, ограничение влияния на население консервативного исламского духовенства. В результате Иран стал одним из трех членов провозглашенной «оси зла», политика США в отношении которых была весьма недвусмысленна: разоружение, смена режима и демократизация.

Накануне и во время войны США против Ирака среди многих наблюдателей преобладало мнение, что следующей целью Вашингтона станет именно Иран. Бытовало также мнение, что вообще американская кампания против Саддама Хусейна планировалась именно как прелюдия к действительно решающей битве - битве за Иран. В этой битве Ирак должен был выступать в качестве прецедента и образца успешной трансформации, а также плацдармом для удара по Ирану.

Эти перспективы не могли не вызывать протеста у других влиятельных акторов международной системы, участвовавших в дискурсе вокруг Ирана, и в первую очередь Европы и России. Обе стороны были сильно обеспокоены возможной войной на Среднем Востоке, могущей привести к катастрофическим последствиям для региона Большого Ближнего Востока, Средней Азии и Юга России в целом. Для Европы опасность также заключалась - да и до сих пор заключается в том, что в случае поражения США (что отнюдь не исключается, особенно на фоне отнюдь не победного вывода войск коалиции из Ирака и Афганистана) произойдет резкое ограничение американского регулирования международной системы. Последнее приведет к образованию в этой системе вакуума власти (в силу отсутствия других, помимо американского, регулирующих начал) и, как следствие, хаоса. Если бы Европа была способна управлять политическими процессами сама, она бы, конечно, этого не боялась, но в складывающемся положении достаточно очевидно, что Европа беспомощна без США.

Если Россия вовлечена в дискурс по Ирану в силу своего статуса постоянного члена СБ ООН, наличия в Иране весомых экономических интересов и идеи превращения Ирана в своего союзника в регионе, то Европа участвует в обсуждении иранского вопроса в силу трансатлантической связки с США и стремлением сформировать глобальную внешнюю политику Евросоюза с ее особой глобальной миссией. При этом ни Россия, ни Европа по причине собственной слабости не в состоянии предложить реальную альтернативу американской программе, навязать миру свою собственную, альтернативную американской повестку дня по Ирану, а потому вынуждены работать с американской стратегией и направлять все усилия на ее трансформацию.

В настоящее время внешнеполитическая риторика Вашингтона изменилась: теперь вместо «оси зла» из трех государств декларируется более долгосрочный (и, следовательно, менее определенный) проект продвижения демократии во всем регионе Ближнего и Среднего Востока. «Арабская весна», которая не понятно, к чему в итоге привела - показушной демократизации или якобы умеренной исламизации доселе относительно светских режимов Египта, Туниса, Ливии, Йемена - наглядное тому доказательство.

И хотя НАТО принимала непосредственное участие в военной операции в Ливии, а над Сирией висит угроза стать жертвой этого самого «ливийского сценария», США и их союзники любят так или иначе дать понять, что «второго Ирака» не будет. Причин тому несколько. Во-первых, явная неудача государство-строительства в Ираке, который стал антипримером для соседних государств, действительно, заставила США перенести акцент с упора на конкретные государства к более общему, долгосрочному и неясному общерегиональному подходу.

Во-вторых, широкий лозунг «продвижения демократии» на Ближнем и Среднем Востоке гораздо более привлекателен для Европы и даже для России, которая, как мы помним, в свое время не очень-то и заступалась за Ливию. США выбрасывают на повестку дня те вопросы, по которым их союзникам (в первую очередь европейским странам как союзникам, связанным с Америкой не только общими интересами, но и общими ценностями) невозможно не согласиться. Далее, получив консенсус по широкой проблеме, США начинают сужать ее до уровня конкретных действий. Последние могут уже не соответствовать интересам союзников, однако те, как правило, продолжают поддерживать американскую политику, чтобы не быть обвиненными в том, что они, мол, идут на попятную и не поддерживают ту широкую проблему, которую США ставили в самом начале. Все это мы видели в ситуации с Ливией, а сейчас - с Сирией.

Добившись консенсуса по тому, что регион Ближнего и Среднего Востока должен быть более демократичен, вкупе с уже полученным консенсусом по тому, что ядерный Иран представляет собой угрозу, Вашингтон существенно упростил себе задачу по выстраиванию будущих «коалиций желающих».

В-третьих, среди некоторых американских аналитиков имеет хождение точка зрения, что проблему международного терроризма и распространения ОМУ невозможно решить, нанося удар по тем или иным государствам. Вызов, по их мнению, представляет собой весь регион Большого Ближнего Востока, в котором проблемы международного терроризма, распространения ОМУ и нестабильности сплелись воедино и требуют единого подхода. В том числе и этой позицией объясняется тот факт, что администрация Обамы фактически отговаривает Израиль нанести превентивный удар пр Ирану.

Таким образом, в настоящее время под иранским вопросом следует понимать:

а) проблему предотвращения приобретения Тегераном ядерного оружия и / или сосуществования с ядерным Ираном и с его «ненадежным» и мало предсказуемым руководством;

б) проблему совмещения того, как воздействовать на американскую внешнюю политику в отношении Ирана и трансформировать ее в более конструктивное и менее взрывоопасное русло;

в) решения противоречия самой американской внешней политики, когда США на самом деле желают выстраивать сотрудничество с Ираном, но не обладают достаточной способности воздействовать на Тегеран;

г) перспективы трансформации иранского внутриполитического режима; перспективы включения Ирана в стабильную и управляемую США и Мировым Севером в целом систему коллективной безопасности на Ближнем и Среднем востоке.

Под оптимальным разрешением иранского вопроса следует понимать ненасильственное вовлечение Ирана в международное сообщество в качестве безопасного, управляемого и надежного актора, придерживающегося цивилизованных норм и правил в своей внешней и внутренней политике.