В свое время война в Чечне обнаружила, что в чеченском этносе живы, несмотря на многолетнюю «прививку» так называемых «цивилизационных» ценностей, реликты, казалось бы, уже всеми забытых традиций, таких, например, как рабство, казнь «неверных» путем отрезания голов, газават, джихад, кровомщение, шариатский суд, неприятие христианства как разновидности паганизма и идолопоклонства и т. д.

Такого рода традиционные этнические ценности были востребованы не только радикальными экстремистами (политическими и религиозными), но получили одобрение и поддержку со стороны старейшин, части интеллигенции и простого народа. Об этом свидетельствуют факты. Так, жителям многих чеченских сел было хорошо известно, что велось планомерное строительство «специальных» помещений для содержания рабов. Акты перепродажи рабов по цепочке от одного хозяина к другому, их жестокие наказания за попытки к бегству были известны повсеместно.

Не было великой тайной и то, кто из жителей отрезал русским пленным солдатам как баранам головы, уши и творил иные зверства. Симптоматично, что мусульманские священнослужители, зная о пленении православных священников, о пытках, чинимых по отношению к ним, не возвысили свой голос «против». Народ «безмолвствовал». Не зафиксировано ни одного случая публичного массового протестного выступления, например, тех же женщин, мужья и сыновья которых занимались работорговлей, истязанием пленных русских солдат.

В тогдашних лагерях для беженцев, несомненно, были семьи террористов. Они мирно сосуществовали с основной массой беженцев, которые окружали их заботой, сочувствием и поддержкой. Ни одного обращения к террористам с призывом перейти к политическим формам разрешения конфликта не появилось от чеченских женщин и стариков, живущих в ужасных условиях лагерей для беженцев, что свидетельствует об их молчаливом одобрении «священной» войны против России. Кадры видеохроники запечатлевают какую-то мистическую «пассионарную» одержимость, таящуюся в глазах не только боевиков, но и многих мирных чеченцев.

Конечно, непосредственными причинами легализации такого рода «негативных» с цивилизационной точки зрения традиций явились военные действия на Кавказе. Опуская подробный анализ обстоятельств, приведших к ним, отметим, что стратегия и тактика военных действий разрабатывалась без учета специфики национально- этнических традиций горцев. Но все же остается сущностный вопрос: почему, например, в Чечне еще во времена Джохара Дудаева интеллектуальная, духовная и военная элита, получившая, как правило, светское образование в СССР, а значит, приобщившаяся к содержанию и стилю советской цивилизационной ментальности, легализовала традиционные этническо-религиозные ценности?

Ответ на этот вопрос содержит два уровня. Во-первых, легализовать традицию можно только в том случае, если она «жива». Случай с Чечней свидетельствует о том, что этнические традиции народов Северного Кавказа не были уничтожены в процессе «советизации», и в «нужный» момент они вышли на поверхность, сбросив окутывающий их «тонкий» и «легкий» флер советско-светской ментальности. Вернувшись к традициям, народы Северного Кавказа (и не только они) сразу же «выпали» из той особой общности людей, которую советские обществоведы назвали «советским народом». В 70-е - 80-е годы ХХ века казалось, что наконец-то создано общество дружественных трудящихся классов, для которых национально-этнические и религиозные особенности не имеют решающего значения, ибо у них общая Родина - СССР, общее мировоззрение и единый образ жизни - советский, общая цель - коммунизм.

Решение национальной проблемы в СССР базировалось на идее, согласно которой рабочему классу «во всех нациях присущи одни и те же интересы». Называя попытки объединения народов «под эгидой всеобщей свободы торговли» иллюзорными и пустыми, Фридрих Энгельс утверждал, что только пролетариат, в отличие от буржуазии, способен «подняться выше национального интереса». В дальнейшем это общее высказывание о пролетарском интернационализме было сформулировано в «Манифесте Коммунистической партии» в виде лозунга «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!». В официальной идеологии советской эпохи существовало единое мнение, что недоверие между нациями и этносами, взаимные обиды, разделяющие их, можно преодолеть, опираясь на рабочий класс, интересы которого едины и не зависят от национальных традиций.

Методологическим основанием изучения всех национально-этнических проблем стал в советском марксизме принцип их органической связи с социальной, классовой структурой общества, с господствующим типом собственности. Такую позицию советских специалистов по национальному вопросу разделяли лидеры многих зарубежных компартий.

Но уже в докладе Юрия Андропова «О 60-й годовщине образования СССР», наряду с признанием идеологемы, что рабочий класс по своему экономическому положению, по своей идеологии, психологии и морали был и остается наиболее последовательным выразителем интернациональной солидарности и братства трудящихся, появились тревожные нотки по поводу необходимости усиления интернационального воспитания. Другими словами, было признано, что к концу эпохи шестидесятилетнего существования СССР проблема национально-этнической напряженности не была снята полностью.

Объяснение этим негативным явлениям давалось опять-таки в парадигме пролетарского интернационализма и классовой борьбы. Среди причин существования национальной напряженности назывались следующие: воспроизводство молодого поколения, не закаленного в классовых битвах («люди из небытия»); слабая работа по повышению идейной зрелости, социальной активности, общей культуры многонационального рабочего класса. Отмечалось также, что во многих национальных республиках, автономных национальных округах число рабочих неизмеримо мало в общем, количественном составе коренного населения. К тому же рабочий класс формировался в этих регионах в основном из людей некоренных этнонациональных групп.

Общность «советский народ» строилась на разных этнических основаниях. Свидетельством тому служил тот факт, что хотя русским языком в 1979 году владело 4/5 населения СССР, удельный вес лиц, считавших родным язык своей национальности, остался без изменений (примерно 97-99%). А, как известно, язык является одним из главных факторов сохранения традиций, конституирующих этнос, нацию. Язык - дом бытия нации и этноса. В советскую эпоху языки всех этносов, населявших РСФСР, не только не были уничтожены, но развивались. Известно, что для многих народов Севера советские филологи и лингвисты создали алфавит, позволивший им перейти на письменный язык. Русский язык как средство межнационального общения не привел к ассимиляции национальных языков, а потому его нельзя «заподозрить» в осуществлении политики «русификации».

Влияние русского языка затронуло лишь лексику (словарный запас), но не грамматику (морфологию и синтаксис) языков нерусских этносов. Во всех языках, как отмечают филологи и лингвисты, особенно устойчивы идиомы, которые передают национально-этнические особенности и, как правило, не переводятся дословно на другие языки. Доказано, например, что за четыре столетия культурного давления европейские языки не оказали заметного влияния на грамматику и специфику идиом африканских языков. Сохранение и развитие национально-этнических языков в бывшем Советском Союзе опровергало утверждение советолога и специалиста по национальным проблемам Ричарда Пайпса (бывшего помощника бывшего президента США Рональда Рейгана), что в СССР произошло насильственное слияние всех народов в единую нацию «русско-славянского типа». Более того, к концу 80-х годов стало ясно, что национально-этнические традиции практически неуничтожимы, трудно нивелируются, существуя независимо от всех форм классовой и иной социальной солидарности.

Социалистическая цивилизация столкнулась с проблемой реального существования в ее «теле» национально-этнических культур. Суть проблемы состояла в том, что социалистическая цивилизация была светской, безрелигиозной, тогда как этнические культуры базировались на своих религиях и сакральных традициях, что всегда было чревато всплеском национализма. Мифологема, согласно которой национализм имеет только буржуазную природу, демонстрировала свою абстрактность. Идеологическое клише типа «буржуазный национализм и пролетарский интернационализм - вот два непримиримо-враждебных лозунга, соответствующие двум великим классовым лагерям всего капиталистического мира и выражающие две политики (более того: два миросозерцания) в национальном вопросе», - явно устарело. Никакой пролетарский интернационализм не смог уничтожить «национально-этнического эгоизма», базирующегося на национальной психологии, проявляющейся, прежде всего, в специфике сакральных традиций, которые сформировались задолго до возникновения классовых обществ.

В упоминавшемся выше докладе Андропова впервые на официальном уровне была обозначена не только озабоченность ростом национально-этнического эгоизма, но и вскрыты его истоки - рост самосознания наций и этносов, который явился результатом национальной политики, проводимой в СССР. Сложилась парадоксальная ситуация: с одной стороны, подъем национального самосознания оживил интерес «малых» народов к их культурно-сакральным традициям, художественному народному творчеству, с другой, этот процесс потенциально содержал опасность абсолютизации своих традиций и национальных особенностей. Чисто эмоциональное восприятие собственных традиций вне исторического и социального контекстов, без должной их оценки с учетом многих факторов жизни данного народа в семье других народов, неизбежно приводило к «национальному эгоизму», порождая синдром «мы-они».

Пример некритического отношения к прошлому - возвеличивание Шамиля и его деятельности. А между тем, в сведениях о кавказских горцах, датируемых 1868 годом, среди причин успешного покорения жителей Аргунского ущелья называется утомленность чеченцев «беспощадным деспотизмом Шамиля, губившего людей более чем русские войска, для собственных корыстных целей». Современные же апологеты Шамиля не учитывают этот исторический факт, и более того скрывают его от простого народа.

Вскрытые в докладе Андропова причины и истоки появления национального и этнического «эгоизма» были вариантом рационального объяснения столь сложного феномена. Спичрайтеры Андропова исходили из предположения, что такого рода «эгоизм» можно преодолеть, если национальная интеллигенция рационально-рефлексивно-критически переосмыслит историческое прошлое своего народа, его традиции. При этом никто не учитывал сложной структуры сознания людей. Не вдаваясь подробно в анализ проблемы сознания, отметим, что в его содержании есть нерефлексивные, не ухватываемые рациональными категориями пласты. Например, национальная музыка и язык, красота женщин своей нации (если хотите, даже специфика запаха их кожи, волос) и т. д. не просто отражаются в сознании, переходя в разряд знания-узнавания, но непосредственно переживаются еще в раннем детстве, создавая национально-этническую специфику содержания психики, ценностно-личностное чувство Родины, как родного тела культуры.

Элементы традиции «всасываются» вместе с молоком матери. И осевшее в памяти тела, ума, души переживание нельзя скорректировать никаким дальнейшим пониманием, объяснением, критическим анализом, базирующимся на идее пролетарского интернационализма и т. д. Это понимали, например, дореволюционные специалисты по Кавказу, которые, высказывая надежду, что время и смена поколений изменят менталитет горцев, «дикость их нравов», их жажду свободы (хотя и в превратном значении этого слова).

Одним из наиболее важных факторов, влияющих на внутренний мир человека, является религия. Для нас сейчас не столь важно, этнос ли выбирает религию соответственно своей психологии, или религия формирует своеобразие характера принявшего ее народа. Важно другое - религиозные типы людей не поддаются унификации. И в настоящее время ясна иллюзорность надежд на то, что христианские армяне сольются с мусульманскими тюрками Азербайджана, католики Западной Украины осознают нелепость своих претензий на превосходство перед православно-христианским миром, а талибы будут бережно охранять буддийские храмы и статуи Будды в Афганистане.

Другими словами, чтобы предвидеть, как поведут себя те или иные этносы в критические ситуации истории (коей стал распад СССР), прогнозировать возможные варианты предательства или, напротив, дружеской поддержки «малыми» народами «титульной» нации, каковой до конца ХХ века на российских просторах была русская нация, следует серьезно изучать исторические традиции того или иного этноса, характерологические черты его менталитета, обусловленные традицией и религией. Об этом, между прочим, неоднократно говорили идеологические враги советского строя. Признавая субстанциональность, ведущую роль религий в отношениях между этносами и нациями, они прогнозировали, что по мере роста национальной интеллигенции в мусульманских регионах СССР будет увеличиваться «центробежная сила» «исламского фактора».

И действительно, в Азербайджане и Чечне носителями так называемого «исламского фактора» стала местная интеллигенция, в подавляющем своем большинстве получившая высшее образование в русских вузах (поступить представителю нерусской нации в русский вуз было легче, ибо сложилась практика особых льгот для этой категории абитуриентов). Достаточно проанализировать анкетные данные полевых командиров двух Чеченских кампаний, чтобы убедиться, что среди них много специалистов с высшим техническим, гуманитарным образованием, комсомольских и партийных работников, передовиков производства и т. д.

Мусульманская интеллигенция оказалась очень сильно привязанной к своим культурно-религиозным традициям, чего нельзя сказать, например, о русской интеллигенции. Если учесть, что «пролетарский аспект» мусульманских народов был искусственен и довольно слаб, то превращение российских мусульман в стандартного типа «Homo soveticus» часто оставалось нереализованным идеалом. Советологи предупреждали, что многие мусульманские народы еще не вошли в состав советского народа, и, по всей видимости, не войдут. Причина такого положения дел в том, что не так-то легко «освободить» народы от «груза прошлого», которое, как правило, воспринималось как священное наследие, стержень культурно-религиозной идентичности. Но, к сожалению, многие советские специалисты по национальному вопросу интерпретировали такого рода суждения как реакционную сущность буржуазных учений о «мусульманском национальном коммунизме».

Формированию этническо-национального эгоизма, базирующегося на абсолютизации традиций, способствовал в немалой степени еще один фактор. Дело в том, что модель «советский народ» была наиболее адекватно реализована русским народом, в силу того, что он принял на себя миссию великого самоотказа, великой аскезы, великого смирения, отречения от культивирования своих религиозно-духовных, национальных традиций на государственном уровне. Будучи титульной нацией, объединившей вокруг себя другие малые народы и этносы, русские не воспользовались правом заявить на государственном уровне о своих национально-культурно-религиозных приоритетах.

Опыт культурной героической аскезы титульного народа был базовым основанием возможности построения СССР как державы. Он явился превращенной формой православного смирения, нравственной обязанности перед «младшими братьями». В силу того, что начиная с XVI века Российская Империя в своей культурной идеологии и политике все больше и больше отделялась от коренной основы русского народа, стал возможен опыт создания СССР, потому что русский народ уже привык к своей культурно-национальной неукорененности. Снизился уровень культурного самосознания, культурной идентичности русского народа, что привело к «уничижению» феномена «русскости». Появились теории, согласно которым русский этнос как таковой уже не существует, что он выполнил функцию питательной почвы, гумуса, на котором взросли другие народы и народности. Стало предосудительным употреблять слово «русский» в отношении культуры, государства, народа.

Все интуитивно понимают, что если русские откажутся от национально-религиозной аскезы, то неизменно обострится проблема совместного общежития народов России. Т. е. получается парадоксальная ситуация: без русских не может существовать государство типа Российской Империи, СССР или нынешней России, но при этом русские обязаны самоуничижаться, отказываясь даже от своего национального имени. Не случайно в свое время Борис Ельцин никогда не употреблял термин «русские», заменяя его постоянно термином «россияне». Но понятия «русский» и «российский» не синонимичны. Здесь напрашивается аналогия с понятиями «турецкий» и «османский». «Русский», «турецкий» - выражения для «маркировки» национально-этнической принадлежности, термины «российский», «османский» характеризуют принадлежность к определенному имперскому государству.

В нынешней демократической России, по сути, продолжается традиция элиминация на государственном уровне всего, что связано с культурной спецификой русского народа. Не случайно так много говорится о недопустимости экспансии православной религии и право-славного обучения в русских школах, введения в лексику термина «русский» применительно к характеристике культуры, воинства, государства и т. д. Но при этом прилагательное «русский» активно употребляется в средствах массовой информации, когда, например, нужно охарактеризовать мафиозные структуры, созданные за рубежом выходцами из России и т. д.

Патерналистские обязанности по отношению к народам, населяющим Россию, и героическая аскеза великого отречения от своей культурно-религиозной идентичности, породили кентаврические эффекты: русских перестали уважать, с ними перестали считаться, но при этом их патернализм (всякого рода) воспринимается как нечто само собой разумеющееся. В этой связи достаточно вспомнить поведение чеченских женщин в лагерях для беженцев. Поддерживая боевиков, среди которых у многих мужья, сыновья и братья, они активно требуют материальной заботы о себе и своих детях, не сомневаясь в обязанности России опекать и защищать их.

Конечно, испытания, связанные с необходимостью отказаться от некоторой доли своих прав и традиционных устоев, прошли и другие народы и народности бывшего СССР. Но в этом испытании преобладал отказ только от части суверенных прав в политике и экономике. Что же касается сферы культуры и религии, то здесь сложилась тенденция, противоположная культурной аскезе русского народа: культурная самоидентичность этносов и народов не была разрушена. Конечно, и им пришлось расстаться со многими обычаями и традициями. Так, горские народы, став гражданами русской земли, должны были примириться с усвоением обязанностей гражданина - жить мирно, платить подати, трудиться, учиться и т. д. Одним из условий вхождения в Российскую империю было и уничтожение рабства, распространенного среди горцев в довольно больших размерах. После окончательного умиротворения Кавказа это была одна из самых сложно решаемых задач. В знак протеста многие горцы переселялись в Турцию.

Северный Кавказ неоднороден по религиозным корням. Если осетины, галгаевцы, кабардинцы были христианами до принятия ислама (так, еще в 1555 году христианскую веру исповедовали народы Кабарды), то чеченцы никогда не были христианами: их господствующая вера мусульманская, сунитской ветви.

О существовании культурной идентичности горцев, например, чеченцев, можно судить, сравнив их прежние обычаи, нравы, устои и т. д. с современными. Так, в «Этнографических очерках Аргунского округа», опубликованных в 1868 году, авторы фиксируют, что мусульмане-горцы «относятся к христианской религии наравне с паганизмом», и для горца «христианские образа» (иконы - Т.М.) есть знак «идолопоклонства»; смерть за веру, «смерть в бою против неверных» считается у мусульман «мученическою». Отметим еще одну деталь, описанную авторами «Очерков». У чеченцев был обычай: убитым в боях с русскими ставить на могилах не памятники, а «значки на высоких и толстых древках». Аналогии с Чеченскими кампаниями, как говорится, очевидны.

Итак, горские народы Кавказа, к примеру, чеченцы, не утратили за годы советской власти своей культурной идентичности. По-видимому, не будет преувеличением утверждение, что в пространстве Советского Союза культурные традиции того или иного этноса не только не ущемлялись, но, как правило, с ними считались и их поддерживали. Правда, поддерживались «позитивные» традиции, культурно-созидательная функция которых вписывалась в общий контекст социалистических ценностей. Обращение советских горцев к своим «позитивным» этическим, эстетическим, фольклорным и иным традициям ассоциировалось с процессом их культурной самоидентификации.

Среди советских специалистов по национальным вопросам мало кто мог предположить, что даже самые мирные культурно-созидательные традиции содержат мощный потенциал борьбы против современной цивилизации. Этот потенциал оказался не востребованным и не проявленным по той причине, что Советский Союз был государством традиционным, базировался в экономике, политике и культуре на ценностях, носивших четко выраженный антибуржуазный (а, значит, антизападный) характер. СССР был полюсом притяжения традиционалистских ожиданий и устремлений, отвергающих современную «цивилизацию» Запада.

Второй уровень рассмотрения проблемы традиции связан с превращением идеи традиции в концепцию традиционализма. Как мы уже писали выше, в бывшей советской России традиции, в частности, народов Кавказа, рассматривались как культуротворческое начало. «Негативность» традиций объяснялась некритической их абсолютизацией, противопоставлением другим культурным традициям. Но агрессивно-воинственный настрой их по отношению к советской цивилизации, как правило, не проявлялся. Причиной тому была антизападная ориентация СССР. В такой ситуации традиции не трансформировались в традиционализм, отличительной чертой которого является теоретическая, идеологическая и практическая критика политики, экономики, культуры в целом современного Запада.

Так, все западные традиционалисты от Фридриха Ницше до Юлиуса Эволы, Рене Генона и др. были ярыми обличителями современного западного мира, его либерально-эгалитарной, буржуазно-демократической политики, экономики и культуры. Но традиционалисты не ограничивались интеллектуально-рефлексивной критикой современной цивилизации Запада, а предлагали проекты кардинального ее переустройства. Суть этих проектов различна и обусловлена спецификой той культурной традиции, в возвращении к которой тот или иной автор-традиционалист видит путь «спасения» нынешней цивилизации.

Например, итальянский барон Эвола писал, что «выход из кризиса западного мира возможен только при восстановлении абсолютного синтеза двух видов могущества - политического и сакрального, материального и духовного: на основе арийско-языческого мировоззрения». «Нам (антиевропейцам - Т. М.) необходимо могущество нового Средневековья», «восстание варварской чистоты, как во внутреннем, так и во внешнем». По сути, Эвола обращал свой взор к древней нордической традиции, нордическому духу, последним великим творческим деянием которого был, с его точки зрения, языческий Рим с его универсально-имперским идеалом. Истиной нордически-языческой традиции, утверждал Эвола, является не расовый фанатизм и национализм, не миф крови и расы, представляющие собой низшее, биологически обусловленное в этой традиции, а героическая, солнечная, мужественная культура, «таинственно утверждающаяся в нордических символах Волка, Орла и Топора, живущая в воинственных олимпийских культах Зевса и Геракла, Аполлона и Марса, в чувстве обязанности своим величием и своим бессмертием Божественному, в свершении действия как ри-туала и ритуала как действия. В ясном и могущественном переживании сверхъестественного в самой Империи».

Это убеждение Эволы стало основанием его расхождения с фашизмом. Он призывал к реставрации высших, живых форм древней языческой культуры «северных гиперборейцев», реставрации нордической культуры, «где трансцендентная, нечеловеческая духовность тесно связана с героическим, королевским, триумфальным элементом». Хранителями нордически-языческих традиций являются, согласно Эволе, народы Италии, Германии, Австрии, которые призваны реставрировать в Европе идеалы, свойственные этой традиции: индивидуальность, различие, порядок, основывающийся только на личности и на ясных, чистых, мужественных отношениях между личностями. Эти народы, считал он, еще не забыли истинных смыслов приказания и повиновения, действия и размышления, иерархии и могущества духа, солнечной гордой мудрости, Империи как синтеза духовного и королевского, войны как священного пути духовной реализации и т. д., а потому они могут спасти Запад от гибели.

«Языческий империализм» Эволы имел выраженную агрессивную направленность против анти-традиционных народов, к которым он относил народы России, Англии, Америки, Франции и Азии. В них он видел силу, реально угрожающую будущему Запада.

Еще раз подчеркнем, что в бывшем СССР традиции народов чтились как основания их культурной самоидентификации. Но как только СССР распался, а его правопреемница Россия четко обозначила тенденцию движения в сторону западных экономических, политических и культурных ценностей, мирные традиции переросли в агрессивный традиционализм, став орудием борьбы против вестернизации России, ее включения в мировую Систему. Пока существовал Советский Союз населявшие его народы (а также народы третьего мира) видели в нем оплот борьбы против экспансии ценностей Запада. СССР воспринимался как особая энергетическая геополитическая система, проводящая в жизнь учение марксизма о борьбе классов и провиденциальном торжестве угнетенных.

В ситуации, когда Россия перестала быть таким «оплотом», заявив о своих приоритетах, связанных, главным образом, с западными ценностями в экономике и политике, интеллектуальная и духовная элита, прежде всего исламских регионов нашей страны, сразу же трансформировала идеи традиции как основы культурной идентификации в концепции традиционализма. Началось критическое переосмысление культурной и национальной политики бывшего СССР, поиск «вины» России. Среди интеллигенции народов Северного Кавказа стало «модным» негативно оценивать влияние русской культуры на традиционную культуру своих народов.

Россию обвинили в срыве традиций, существовавших на Северном Кавказе, в навязывании несвойственного горцам способа и образа жизни. Актуализировалась, не без помощи первой волны демократов и либералов, проблема вины России перед репатриированными во время Великой Отечественной войны народами. При этом никто не решается дать честный и полный анализ причин репатриации.

Исламский традиционализм, также как и западноевропейский, критически оценивает современную культуру Запада. Но при этом понятие «Запад» расширяется, и острие критики переносится на США, отождествляемую со вселенским злом. Сущность зла отождествляется со стремлением США построить страшную и беспощадную Систему, отчужденную от человечества. Другими словами, исламский традиционализм имеет ярко выраженную антиглобалистскую направленность. В свое время нынешний председатель исламского комитета России Гейдар Джемаль заявил, что после распада СССР ислам стал последним военно-политическим ресурсом человечества в борьбе против Мировой Системы, задача которой состоит в уничтожении всех культурных и религиозных особенностей наций, этносов и народов, т. е. всего естественного, живого.

Религиозно-мусульманский и языческий традиционализмы имеют много общих черт. Во-первых, признается сакральность традиций (религий, обычаев); во-вторых, традиции рассматриваются как главное условие устойчивости и предсказуемости социальной жизни; в-третьих, стратегией противоборства современной западной цивилизации объявляется возрождение Традиции.

Но есть и отличия. Если Эвола, Генон и др. не связывают языческие арийские традиции с национализмом, а тем более не полагают в их основание миф «крови», то представители, например, чеченского традиционализма хотят возродить сохранившиеся еще «в горах» и только у чеченского этноса очаги «теократического «варварства». Так, чеченский традиционалист, глава межтейповой ассоциации «Нохчи Латта Ислам» Хож-Ахмед Нухаев прямо заявлял, что эпицентром исламского традиционализма является Ведено.

Признавая главным в современном мире ценностное противостояние культур, теоретики чеченского традиционализма считают, что для спасения человечества необходимо противопоставить западной демократии - восточный авторитаризм, цивилизации - религию, открытой системе - закрытую, государственному устройству - народное управление.

В контексте так обозначенного традиционализма его представители формулируют и свое отношение к России. Тот же Хож-Ахмад Нухаев, выступая на международной конференции «Исламская угроза или угроза исламу?», прямо заявил, что это отношение напрямую зависит от того, какой выбор сделает Россия. Если она возьмет ориентир на Вашингтон (эпицентр модернизма), то она не только утратит свою самобытность и превратится в сырьевой придаток Запада, но станет геополитическим «недругом» для исламского мира. Другая возможность исторического выбора, стоящего перед Россией, заключена в ориентации на Горы, на Ведено, которые символизируют традиционализм, сохранение народами религиозной и национальной идентичности. Девиз чеченского традиционализма - «оздоровление земли и исцеление души» человечества. И если Россия пойдет по этому пути, отбросит нормы жизни, навязываемые Америкой, она, по мнению лидеров чеченского традиционализма, сможет возглавить борьбу за спасение всей Земли и души человечества.

Есть и еще одно отличие исламского традиционализма от языческого европейского. Генон и Эвола обосновывали бинарную парадигму геополитики, базируясь на противостоянии двух стихий - «Суши и Моря». Хож-Ахмед Нухаев предлагает перейти на тринитарную парадигму геополитики, основу которой составляет божественно-космический порядок «Горы - Суша - Море». При этом имеются в виду горы Кавказа - сакральный центр Евразии, прародина всего человечества.

Исламские (чеченские традиционалисты) утверждают, что спасение человечества от обрушившегося на него всемирного «потопа» десакрализованных ценностей Моря, надо искать в Горах, как это было в случае древнего потопа времен пророка Ноя. Смысл спасения - в возрождении священных традиций, оставленных Ноем и сохранившихся только среди чеченцев, которые называют себя Нохчи - «народ Ноя». В данном контексте война в Чечне интерпретировалась как борьба сил атлантизма с традиционализмом.

Итак, историческому вызову западной цивилизации противостоит традиционализм в его различных формах. Западный языческий традиционализм начала ХХ века с его принципами Консервативной Революции в той или иной мере повлиял на становление идеологии фашизма (хотя полное отождествление этих идеологий неправомерно). Судьба современного исламского, в частности, чеченского традиционализма во многом будет зависеть от того, какой геополитический выбор сделает Россия.