ЕВРАЗИЯ :: Русский национализм и российский консерватизм: дореволюционный опыт взаимоотношений

Вопрос, насколько сопряжены два понятия - русский национализм и российский консерватизм, не представляется банальным, а ответ на него - очевидным. Насколько сильны были в консервативной идеологии националистический либо имперский компоненты? Насколько сложны были их противодействие или, напротив, симбиоз? Исследование данной проблемы представляется более чем целесообразным. При ее разрешении необходимо отказаться от механического повторения избитых терминов и выявить, какое идейное содержание скрывается за такими понятиями, как «консерватизм», «национализм» и другие. Иначе мы рискуем утонуть в спорах и дискуссиях о вещах, о которых мы имеем лишь смутное и приблизительное представление.

Против тезиса о безусловном родстве либерализма и национализма имеется аргумент еще более убедительный: как объяснить то обстоятельство, что именно консервативная идеология взяла на вооружение принцип национализма?

Впрочем, ответу на поставленный вопрос о соотношении консерватизма и национализма должен предшествовать другой вопрос: что же, собственно, обозначают два эти понятия - консерватизм и национализм?

Оба термина имеют множество трактовок, которые начали возникать едва ли не с момента их появления в научной литературе. Не вдаваясь в историю вопроса, позволим высказать собственную точку зрения на сей счет. Консерватизм - политическая идеология, которая нацелена на обоснование, охранение, укрепление и развитие существующего в настоящий момент порядка вещей («строя»). Подобная трактовка консерватизма отнюдь не исключает возможности реформирования (подчас достаточно радикального) системы политических, правовых, социальных и др. отношений, а сам консерватизм отнюдь не является синонимом неподвижности. Главное отличие его от любой другой идеологии - то, что он является идеологией у власти; тогда как другие находятся в нападении, он - защищает, зачастую используя средства, позаимствованные из арсенала противника.

Приведенная нами трактовка явления подразумевает отсутствие абстрактной, единой для всех времен и народов консервативной идеологии. Можно вести речь о социализме или либерализме как об идеологических системах; консерватизм - всегда форма.

Что же тогда национализм? Термин «национализм» имеет столько же разночтений, сколь и консерватизм. Несмотря, однако, на это обстоятельство, в целом для исследователей (не говоря уже о широком общественном мнении) характерно резко негативное оценочное отношение к национализму: национализм трактуется как искусственное противопоставление общего (общечеловеческого) частному (национальному). А поскольку противопоставление проводится в пользу «частного», симпатии авторов, разумеется, не на стороне националистов.

Примечательно, что при всем при этом консерватизм и национализм долгое время рассматривались и продолжают рассматриваться как идейно близкие явления. В современных общественно-политических дисциплинах не выработалось единого подхода ни в отношении национализма как такового, ни в отношении проблемы «консерватизм-национализм». Впрочем, существует явная тенденция к отказу воспринимать национализм как проявление реакционности, что, разумеется, следует оценивать сугубо положительно.

Итак, какое же содержание скрывается за термином «национализм»? В основе данного понятия находится слово «нация». Нация или народ означает явление, подпадающее под характеристику вида, то есть группы родственных индивидов, обладающими определенными признаками, отличающими ее от другой группы или вида. Нация, как и любой другой вид, обладает определенным набором признаков, которые позволяют определить границы ее ареала и выявить критерии, по которым к ней можно отнести отдельных индивидов или группы людей.

Можно предложить следующую трактовку данного термина. Национализм - комплекс идеологических представлений, нацеленных на охранение «единого неделимого» (нации) и развитие тех сторон духовного, политического, социокультурного бытия, которые считаются индивидуальной особенностью данного общественного организма.

Разумеется, предложенная нами схема не исчерпывает всей сложности и противоречивости изучаемого явления. Тем не менее, мы намеренно сделали акцент на положительном, а не на отрицательном объяснении феномена национализма. Национализм, по нашему мнению, - прежде всего то, что охраняет и развивает, обособляя. Защитительные функции в нем первичны.

Таким образом, можно сделать вывод, что консерватизм и национализм не противоположны друг другу. Более того: если принять за основу предложенную нами трактовку обоих терминов, очевидным окажется вывод об известной тождественности (по крайней мере, по целям) обоих явлений. И консерватизм, и национализм - защитительные идеологии.

И тем удивительней то обстоятельство, что взаимоотношение между консервативной и националистической идеологией были отнюдь не безоблачными, а по большей мере - прямо враждебными. По крайней мере, подобный вывод напрашивается при анализе русского дореволюционного консерватизма.

В современной исторической науке предпринято множество попыток указать на исходную дату происхождения русского консерватизма. Мы придерживаемся точки зрения, согласно которой русский консерватизм (как и консерватизм западноевропейский) возник как реакция на Великую французскую революцию. Следовательно, его генеалогия прослеживается приблизительно с 1790-х годов. И нет никакого основания возводить родословную русского консерватизма к 1760-м годам - национальный вариант охранительной идеологии в современном ее виде в России появился никак не раньше, чем в Англии или Германии, которые обгоняли нас по пути рационалистического развития, на котором мы были лишь учениками.

Буквально с первых дней существования русского консерватизма как самостоятельного явления (пожалуй, к первым идеологам русского консерватизма следует отнести князя Михаила Щербатова, Николая Карамзина, Александра Шишкова; несомненным консерватором являлся человек, который стал широко известен в более позднюю, николаевскую эпоху - Митрополит Московский Филарет (Дроздов)) обнаружилось противоречие, которое со временем будет лишь усугубляться. Данное противоречие наиболее наглядно проявляется при сопоставлении воззрений на нацию и государство у адмирала Шишкова и будущего Митрополита Филарета. И знаменитый лидер «Беседы» считал нацию богоданной ценностью, организмом, сродни человеческому, а следовательно, обладающим коллективными волей, духом, совестью, то великий богослов весьма скептически относился к подобным высказываниям, не без основания считая их еретическими.

Таким образом, с деятельностью кружка адмирала Шишкова можно связывать возникновение русского национализма как самостоятельной идеологии. Именно тогда, в 1810-е годы, начался великий спор, который вели в рамках одного консервативного направления представители традиционной имперской и модернистской националистической точек зрения. Спор этот продолжался на протяжении всего XIX столетия и, более того, не был прекращен даже революцией: русская правая эмиграция дала как монархистов-националистов (Иван Ильин), так и монархистов-имперцев (Иван Солоневич).

Рассмотрим вкратце историю взаимоотношений имперской и националистической идеологии в рамках русской консервативной мысли.

Российская империя эпохи Александра I и эпохи Николая I представляла собой государство, которому соответствовали собственные критерии легитимности. Основным признаком легитимности являлся тезис о происхождение монаршей власти от Бога. Можно указать и другие признаки легитимности, однако принцип национальности (или народности) не входил в их число. Вплоть до правления Александра II Освободителя национализм проявлялся разве что в качестве оппозиционного направления («старшие» славянофилы лишь отчасти подпадали под понятие националистов). Примеров тому множество: полонизм Александра Милостивого; при Николае I - преследование русских староверов - и покровительство немецким баронам-лютеранам и т. д.

Однако уже при Николае I впервые проявились черты русского национализма как государственной политики (как внешней, так и внутренней) в национальном вопросе. По крайней мере, два события николаевского царствования позволяют сделать вывод о том, что национализм присутствовал не только в оппозиционных общественных направлениях, но и в практике государственной власти. Первый пример - вмешательство России в вооруженный конфликт между австрийскими Габсбургами и восставшими венграми. Причину появления русского экспедиционного корпуса на территории Венгрии обычно относят к имперским устремлениям российского монарха. Между тем, русские войска, спасая австрийскую монархию, по сути, подготовляли ей неминуемую смерть. Появление наших войск стало мощным пропагандистским фактором для набиравшего силу славянского движения в империи Габсбургов. Для нас не вызывает сомнений, что будущий панславизм не стал бы столь мощным течением, не будь этого заграничного похода русской армии.

Второй пример еще более характерен. Речь идет о знаменитой триединой формуле графа Уварова «Православие, Самодержавие, Народность». Еще недавно монархия не нуждалась в дополнительной системе аргументации, кроме уже известного нам тезиса о божественном происхождении царской (императорской) власти. Появление знаменитой триады - свидетельство о появлении определенного идеологического кризиса или, скорее, диффузии. Наряду с традиционным имперским компонентом, в котором де-юре доминировал принцип конфессиональности (на деле же доминировал принцип политической лояльности), в официальной идеологии появляется и постепенно усиливается националистический компонент.

Генеалогия национализма - генеалогия эмансипационного (либерализм в то время еще не отделился от революционаризма) движения. Первым, кто отождествил либерализм и национализм, стал Константин Леонтьев. Напомним, что одна из программных работ этого автора носит весьма характерное название: «Национальная политика как орудие всемирной революции». В ряде мест мыслитель очень резко высказывался в адрес современного ему европейского национализма: «Идея национальностей чисто племенных в том виде, в каком она является в XIX веке, есть идея, в сущности, вполне космополитическая, антигосударственная, противорелигиозная, имеющая в себе много разрушительной силы и ничего созидающего…, ибо культура есть не что иное, как своеобразие, а своеобразие ныне почти везде гибнет преимущественно от политической свободы». Хорошо известно также его скептическое отношение к набиравшему силу панславистскому движению.

Действительно, определенное морфологическое сходство (а не только общее генетическое происхождение) между двумя этими направлениями - либерализмом и национализмом - имеется. Либерализм в начале XIX столетия сформулировал права индивида, - по аналогии с ним национализм сформулировал права национальностей. Характерно, что это сходство (слишком уж очевидное) отмечает такой видный теоретик консервативного национализма, как Николай Дебольский. Вспомним также, что первыми (если не считать адмирала Шишкова) идеологию русского национализма начали разрабатывать «старшие» славянофилы, которые постоянно балансировали на грани консерватизма и либерализма.

Казалось бы, налицо тождественность обоих явлений. Либерализм и национализм - духовно близкие явления. Однако не будем торопиться с выводами. Во-первых, точка зрения, согласно которой генеалогия национализма берет свое начало от либерализма, не бесспорна. Вспомним, что предтечи немецкого консерватизма - романтики рубежа XVIII - XIX века - первыми подняли вопрос не только о церкви (особенно вдохновлялись они католическим средневековьем), но и о национальности. А ведь именно немецкие романтики были прямыми предтечами «старших» славянофилов.

Во-вторых, против тезиса о безусловном родстве либерализма и национализма имеется аргумент еще более убедительный: как объяснить то обстоятельство, что именно консервативная идеология взяла на вооружение принцип национализма? По крайней мере, в либеральных идеологемах данный принцип не получил такого развития. История русского национализма есть прежде всего история национализма консервативного.

В-третьих, несомненное идейное сходство имеется не только между либеральной и националистической (принцип права) идеологиями, но и между националистической и консервативной (принцип антииндивидуализма, акцент на охранительных функциях) и т. д.

Таким образом, мы сталкиваемся с противоречием: национализм обладает определенным идейным родством (или, по крайней мере, сходством) и с либерализмом, и с консерватизмом. Где же тогда истина?

Представляется, адекватный ответ на поставленный вопрос не будет получен, если продолжать рассматривать национализм как некий отвлеченный принцип.

Зарубежными исследователями феномена национализма давно отмечено, что в различных странах Западной Европы сформировалось различное же понимание нации. Так, например, известны «французское» и «немецкое» представления о нации. Первое исходит из идеи нации как свободного сообщества людей, основанного на политическом выборе. Оно берет начало со времен Великой французской революции, когда старому режиму противостояло третье сословие, называвшее себя нацией. Второе восходит к Иоганну Готфриду Гердеру и немецким романтикам XIX века. По их представлению, нация выражает «народный дух», опирается на культуру и общее происхождение.

Соответственно, можно говорить и о различных типах национализма. Причем мы не стали бы говорить о таких его разновидностях, как «французский» и «немецкий»; ситуация представляется гораздо сложней. На материале русского дореволюционного консерватизма можно выявить два основных направления националистической мысли. Первое сформировалось под сильным интеллектуальным влиянием идей немецкого (консервативного) романтизма рубежа XVIII - XIX века. В известном смысле здесь также сказалось опосредованное воздействие идей Великой французской революции с ее представлением о «нации-суверене».

Националистический компонент, усиливаясь начиная с правления Александра II, достигнув своего апогея при Александре III и Николае II, так и не вытеснил окончательный традиционный для российской власти принцип империализма.

Логическим развитием этого комплекса идей стало представление о национальности как о высшем принципе легитимности. Так, по мнению позднего славянофила Дмитрия Хомякова, в петербургский период истории России произошла деформация «истинно русского» представления о государственности: Русское Православное царство превратилось в Российскую империю, индифферентную ко всему религиозному (православному) и национальному. Иными словами: власть легитимна до тех пор, пока признает высшую ценность нации. Это все то же старое учение о «нации-суверене» с той лишь разницей, что в концепции славянофила народ-суверен наделяет властью монарха, который является персонифицированным выразителем духа народного. Этот вывод Хомякова вполне логичен: отвергая представление о божественном происхождении царской власти, он (вслед за Хомяковым) вывел ее генеалогию из факта народного избрания. Представляется, сходство с идеей «нации-суверена» достаточно значительное.

Эта линия русского национализма получила свое развитие и в трудах Дебольского. Подвергнув критике идею космополитического всемирного государства, философ противопоставил ей идею государства национального. Так, характеризуя современную ему внешнеполитическую ситуацию начала 1910-х годов, он писал: «Пока национальное сознание еще слабо, государственный союз может быть образован лишь насильственно. Этим насильственным путем механически склеиваются государства, которые, будучи образованы путем насилия, продолжают существовать в виде внешне соединенных конгломератов и даже расширяются ... через завоевание новых инородных частей». И далее: «Ныне возникает надежда на крушение и турецкого, и австрийского конгломератов, и осуществление этой надежды ознаменует собою расцвет новой национальной жизни для Европы и водворение в ней прочного мира».

Заметим, что писалось это накануне перекройки политической карты Европы. Однако крушение прежних имперских образований и создание национальных государств, вопреки мнению автора, отнюдь не принесло с собой «прочного мира»; скорее, наоборот.

Можно сделать вывод, что это направление русского консервативного национализма, которое с некоторой долей условности можно назвать политическим (поскольку его идеологии теоретики признавали волю нацию в качестве критерия легитимности и настаивали на создании национальных государств) получило наибольшее число адептов в среде русских консерваторов. Однако истинность сделанных ими выводов и прогнозов вызывает серьезные сомнения. Несмотря на свою консервативную оболочку, выразители идеи нации-государств исходили все же из представления о «нации-суверене», обязанной своим рождением 1789 году. В значительной мере круг идей, сформированный в рамках «политического» направления русского консервативного национализма был апробирован на практике в условиях ХХ века. Нельзя не признать, что опыт получился удачным.

Второе направление внутри русского национализма мы бы назвали «культурным» национализмом. В современной отечественной историографии широко распространено представление о Леонтьеве как о принципиальном противнике национализма. Вадим Лурье (иеромонах Григорий) вполне правомочно противопоставляет догматическое Православие богословию Хомякова, балансировавшего на грани ереси и протестантизма. Однако мы не можем согласиться с мнением, согласно которому противоположность Леонтьева и «старших» славянофилов простиралась и на принцип национальный. Лурье приводит выдержки из Леонтьева, которые характеризуют неприятие мыслителем поэтизации «русского кафтана». Однако автор «Византизма и Славянства» отнюдь не отрицал ценность этого «кафтан»; более того, в целом ряде мест он утверждал именно необходимость создания как можно большей пестроты и красочности внешних проявлений национальной жизни. И поэтому нам ближе точка зрения, изложенная другом и последователем Леонтьева Львом Тихомировым: «... по-сущности было бы очень трудно отделить Леонтьева от старых славянофилов. То, что составляло сущность у них, мы находим и у Леонтьева, как прямое продолжение. Генерал Киреев (известный славянофил конца XIX века) говорит, что нельзя считать славянофилом человека, не признававшего права народности и славянства. Едва ли, однако, в отношении «народности» Леонтьев отличался так сильно не только от славянофилов, но даже от самого генерала Киреева».

Таким образом, еще Тихомировым была высказана идея о Леонтьеве-националисте. Выводя генеалогию леонтьевских идей из «классического» славянофильства, автор «Монархической государственности» несколько преувеличивал степень «родства». Но, по большей мере, Тихомиров был прав: Леонтьева, действительно, невозможно представить без славянофильства; впрочем, утверждение о нем как о «прямом продолжателе» славянофилов явно полемично. Мыслитель скорее представлял собой боковую ветвь русской консервативной мысли, если рассматривать славянофильство как ствол этого генеалогического древа. Вместе с тем у Тихомирова имеется еще ряд важных замечаний, которые позволяют углубить представление о Леонтьеве-политическом философе.

Если мы правы в своих выводах и национализм славянофилов в своем логическом развитии становится национализмом политическим (то есть требует предоставления политических прав «народности»), то комплекс идей Леонтьева следует охарактеризовать как культурный национализм. Мыслитель ни разу не высказывался за предоставление политических прав какому-либо народу (не исключая и русский). Однако постоянным рефреном в его произведениях проводится мысль о необходимости укрепления национально-культурного русского типа. Только сохранив (а точнее, развив) свою культурную самобытность, которая должна проявиться во всех сферах жизни (в том числе, и в государственном строительстве, где мы, по мнению философа, чаще занимались подражательством у более творческих народов), мы сумеем преодолеть страшную пропасть гибельного уравнительного всесмешения.

Леонтьевский вариант национализма был слишком элитарен даже для интеллектуальной элиты русского консерватизма. Поэтому неудивительно, что мыслитель оказался в явном меньшинстве. Русские охранители (напомню, что речь идет не о проводниках государственной политики, а о политических течениях русского общества) придерживались по большей части чисто имперской ориентации, недооценивая значение «народности» и уповая на мощь государственного аппарата (Михаил Катков) плюс Православие (Константин Победоносцев). Либо противопоставляли идее бюрократического аппарата идею «народа-суверена», некогда наделившего Царя государственной властью а теперь мечтающего быть призванным в новый Земский собор для «советования» с этой властью (славянофилы). Неудивительно, что российская императорская власть всегда с некоторым недоверием относилась к политическим формулам славянофильства даже если отдельные ее носители (Александр III) вполне разделяли остальные принципы этого учения.

Элитарность идей Леонтьева была настолько выдающейся, что, представляется, осталась не до конца понятой даже наиболее близким ему мыслителем, выдающимся теоретиком русского консерватизма Тихомировым. Автор «Монархической государственности» многое усвоил у своего старшего предшественника; напротив, по некоторым позициям он был ближе к славянофильству, и здесь мы не можем согласиться с теми исследователями, которые слишком резко разводят Леонтьева и Тихомирова, противопоставляя их славянофилам. Представляется, что в вопросе о «народности» последний испытал значительное воздействие современных ему «эгалитарных» идей, против которых так воевал Леонтьев.

Воздействие этих идей мы наблюдаем и в теоретических наработках Тихомирова, и в его предложениях по конкретным вопросам. Формулируя свое представление о монархической власти, теоретик утверждал, что она «независима от народной воли, но зависима от народного идеала». Самодержавный монарх является в его представлении своего рода персонификацией духа собственного народа. В отличие от славянофилов, Тихомиров утверждал тезис божественного происхождения царской власти и отвергал идею «народного избрания» Царя, считая его абсолютистским. Однако уже в его высказываниях о Государе-персонификации народного духа и выразителе народного идеала несомненно присутствует элемент модернизма, сама же идея взята (и впоследствии развита) у славянофилов (прежде всего, у Хомякова). Представляется, что традиционное монархическое мировоззрение (в том числе, и простонародное) было очень далеко от представления о Государе как о выразителе духа нации. Скорее, более понятным было представление о монархе как о мистическом Помазаннике Божьем, «боге среди людей, человеке среди богов».

При выработке модели практической политики в национальном вопросе Тихомиров также был ближе к позициям славянофильства, чем Леонтьева. Достаточно широко известен его проект монархического народного представительства. Один из краеугольных его принципов - наделение политической властью одного лишь русского народа.

Таким образом, можно сделать вывод, что леонтьевская линия не получила своего полного развития в среде русских консерваторов. Мыслитель остался в интеллектуальном одиночестве со своими принципами имперской политики и культурного национализма.

В заключение необходимо вкратце охарактеризовать государственную политику в национальном вопросе начиная с эпохи правления Александра II. Представляется, что в правление царя-реформатора национализм становится все более ощутимым компонентом государственной политики. Проведение крестьянской реформы в Царстве Польском в 1864 году; позиция российского правительства в греко-болгарском вопросе; наконец, русско-турецкая война 1877-1878 годов - эти и ряд других событий эпохи Великих реформ вполне позволяют сделать подобный вывод.

Однако хотим сразу же оговориться: ни в коем случае не следует расценивать наш вывод слишком категорически. Националистический компонент, действительно, усиливаясь начиная с правления Александра II, достигнув своего апогея при Александре III и Николае II, так и не вытеснил окончательный традиционный для российской власти принцип империализма. А этот принцип, как мы уже говорили, приводил к доминированию политической лояльности над национальной и даже конфессиональной принадлежностью.

Имперская политика, проводимая в России, начисто исключала «национал-шовинизм». И позднее, при правительстве Петра Столыпина, произошла именно смена курса политики империи в национальном вопросе: вместо принципа империализма начал проводиться принцип национализма. Проводился этот принцип не очень последовательно и при этом весьма далеко от проявлений шовинизма.

Таким образом, можно сформулировать ряд выводов по проблеме взаимоотношений русского национализма и российского консерватизма:

1. Русский национализм проявился в качестве значимого компонента русской консервативной мысли уже на заре возникновения последний. Прежде всего, его появление связано с деятельностью кружка Шишкова.

2. С начала XIX века в среде русских консерваторов развиваются и конкурируют два направления: традиционное имперское; модернистское националистическое.

3. Почти одновременно (с некоторым запозданием) подобный дуализм возникает и в среде носителей государственной власти, что связано, прежде всего, с деятельностью министра народного просвещения графа Уварова. В циркуляре последнего о деятельности министерства за 1833-34 год впервые формулируется формула русского консерватизма и национализма: «Православие, Самодержавие, Народность».

4. Постепенно выявляются основные направления русского консервативного национализма. Очень условно можно выделить два основных направления: национализм политический (прежде всего, славянофилы) и национализм культурный (наиболее яркий представитель направления - Леонтьев). Предложенная схема, даже если признать ее принципиальную адекватность, требует дальнейшей проработки и уточнения (в частности, в вопросе о типологии таких направлений, как почвенничество, отдельных представителей консервативной мысли и т. д.).

5. Направление, представленное Леонтьевым, не получило последовательного развития. Преобладание получил так называемый политический национализм как более прагматичный и менее элитарный.

6. Генезис идеи политического консерватизма прослеживается от идей немецких романтиков рубежа XVIII - XIX века и, опосредованно, от идеи «народа-суверена» эпохи Великой французской революции. Требует дальнейшего более глубокого изучения вопрос о возникновении идеи нации и национальности.

7. Генеалогия идеи культурного национализма восходит к теории культурно-исторических типов Данилевского, впоследствии развитой Леонтьевым.

8. На протяжении XIX века империализм и национализм находились в состоянии перманентной конкурентной борьбы за влияние как в консервативной среде: в правящей верхушке Российской империи и среди представителей охранительного крыла русского общества. Представляется, что окончательного преобладания не получила ни одна из идеологем, хотя националистический компонент постоянно усиливался. Спор между ними прервала революция.

Такова, в общих чертах, история взаимоотношений двух явлений общественно-политической жизни - консерватизма и национализма.