ЕВРАЗИЯ :: Карл Шмитт и Владислав Сурков: мерцание Политического

Массовую популярность в России учение Карла Шмитта приобрело в 90-е годы. Это уже интересно, уже «по-нашему»: зачитывать до дыр идеолога и теоретика суверенитета, в то время как вокруг разворачивается процесс десуверенизации.

Еще более интересен тот факт, что в 90-е годы в российской экономике господствовал превратно понятый, исковерканный при практическом применении, но, тем не менее, абсолютно шмиттеанский тезис, а именно - «брать, делить и использовать». А поскольку экономика России в 90-е годы диктовала условия практически всем сферам и сегментам жизни, то, гиперболизируя, можно сказать, что в этот период мы все жили по некорректно интерпретированному и искаженному Шмитту.

В таком состоянии, когда идеи Шмитта носятся в воздухе, в стране царит курс на десуверенизацию, а в экономике от формулы «брать, делить и использовать» остался только последний глагол, мы подошли к рубежу нулевых.

Противоречие между предыдущим тезисом и фактом господства либерально-демократической доктрины в России периода 90-х кажущееся. Итальянский философ Джорджио Агамбен в труде «Грядущее сообщество» 1990 года и ряде других работ убедительнейшим образом доказал, что все развитые и стремящиеся к статусу развитых страны еще со времен II Мировой войны живут в условиях чрезвычайного положения.

Соответственно, право в таких государствах является обесцененным, свободным для релятивизации, а исполнительная власть оккупировала законодательную и судебную. В целом же, все парламентские республики давно существуют в режиме правительственных или суперпрезидентских. А значит, и Россия 90-х здесь не исключение.

И в таком состоянии, когда идеи Шмитта носятся в воздухе, в стране царит курс на десуверенизацию, а в экономике от формулы «брать, делить и использовать» остался только последний глагол, мы подошли к рубежу нулевых. Здесь внезапно произошла фундаментальная политическая метаморфоза, суть которой заключалась в установлении власти, совершенно легитимной с точки зрения народа, масс, но нелегальной относительно уже обозначенной линии и установок 90-х.

Оказавшись в этой совершенно классической шмиттеанской ситуации (т. е. фактически чрезвычайной), власть, осознавая себя, вдруг обнаружила, что она слаба и неуверенна, что у нее не получается черпать легитимность и легальность из предшествующей эпохи и режима. Перед ней встала задача артикуляции такой системы координат, в которой государственный логос чувствовал бы себя комфортно и без апелляции к такой глубоко хаотичной и по природе отличной от него субстанции как народ.

В таком положении элитам требовались рецепты, скроенные по канонам Шмитта. Перед властью, в том числе и перед Владиславом Сурковым, как главным идеологом Кремля встал выбор между маршрутами комиссарской и суверенной диктатуры.

Сам же факт наличия президентской диктатуры, которую необходимо было облечь в соответствующую политическую систему, был очевиден: во-первых, этот формат реализации власти достался новым лидерам государства в наследство от Ельцина, во-вторых, он был абсолютно работоспособным и актуальным, учитывая существование и конкурентоспособность в политической реальности стран формата суперпрезидентской республики.

Корректным представляется определение «нулевых» в качестве периода мерцания Политического в России, фоновым сопровождением которому стал оксюморон, парадоксальный симбиоз Комиссарской и Суверенной диктатур.

Выбор был сложен. С одной стороны, система комиссарской диктатуры предлагала силовым путем привести реальность к официально провозглашенному порядку, ценностям и идеям. Т. е. в условиях России 90-х – начала нулевых продолжить курс на либерализацию: твердо, последовательно, согласно прагматичному и рациональному алгоритму, изъяв из политики факторы хаоса и гетеротелии, препятствующие деятельности власти.

С другой стороны, система суверенной диктатуры предлагала руководствоваться совершенно иными принципами. А именно, рассмотреть официально провозглашенный в 90-х годах порядок как то состояние, которое должно быть устранено волей власти и ее конкретными силовыми действиями, а затем приступить к реализации того проекта, который с точки зрения элиты наиболее достоин того, чтобы быть воплощенным в реальности.

И что же? Был ли сделан этот фундаментальный выбор? На наш взгляд – нет. Все это время мы имели дело с гибридом двух вышеозначенных альтернативных систем. И формула Владислава Суркова, призванная описать порядок вещей нулевых, - «Суверенная демократия» доказывает это как нельзя лучше.

С одной стороны, она апеллирует к суверенной диктатуре и ее новому проекту, с другой, – явно отсылает к идейному нарративу 90-х годов, к той базе, к которой должна быть приведена реальность.

Но тогда возникает закономерный вопрос: чем же была путинская политика, если сама политическая система при Путине представляла собой оксюморон из двух шмиттовских диктатур? На наш взгляд, Путин и его политика не является плодом ни одной из этих систем - это не реализация нового проекта суверенной диктатуры, ну и конечно, не следование курсу колониальной комиссарской диктатуры. Дело в том, что Путин олицетворяет собой чрезвычайную комиссию, действующую в условиях чрезвычайного положения.

Это не система, но совокупность решительных действий, производящихся в условиях наличия активной внешней агрессии. Путин и его действия возникают в политическом поле только тогда, когда возникает угроза для государства и являют собой не что иное, как подлинное Политическое. А поскольку такие угрозы (т. е. терроризм, «оранжевая» революция, кризис в сфере сырья и т. п.) являются не постоянно активизированными, но ритмично возникающими, то и реакция на них (активизация Политического, представленного Путиным) проявляется ритмично.

Таким образом, корректным представляется определение «нулевых» в качестве периода мерцания Политического в России, фоновым сопровождением которому стал оксюморон, парадоксальный симбиоз Комиссарской и Суверенной диктатур.