ЕВРАЗИЯ :: Поэт навсегда

Габдулла Тукай своей судьбой и данностью являет такого поэта и человека, какого можно только любить. Татары, как и все народы, хотят, чтобы их любили, - чтобы ими восхищались, как Тукаем. Борис Слуцкий написал: «…судите народ по поэту. Я о турках сужу по Назыму Хикмету». 2011 год в Татарстане объявлен Годом Тукая.

«Раны, нанесенные ее жестокостью и притеснениями, не сотрутся в моем сердце, даже если я удостоюсь рая».

Татары растили своего поэта Тукая, который, осиротев в младенчестве, рос «в людях» и в прямом смысле слова стал сыном своего народа. Татары уже много веков «растят» и творят Россию, которую они помнят младенцем и возле колыбели которой их отыскала новая история мира. Россия – национальное достояние татар: если в России есть мы, значит – Россия наша вместе с русскими и русским языком, вместе со всеми другими народами и их языками.

Такие поэты, как Тукай, собирают по миру золото любви к своим народам. Именно знаковые поэты обозначают в истории место своих народов. И для некоторых из них родина в буквальном смысле становится матерью.

Очень рано Габдулла Тукай остался круглым сиротой. Не было мальчику и пяти месяцев, когда умер его отец. Через три года не стало и его матери. Маленький, босой, без головного убора, вылез Тукай из-под запертых ворот и по январскому снегу бежал за отдаляющимся саваном, захлебывался слезами: «Верните мне мою маму, отдайте мне мою маму!». Никто ему не отвечал, лишь мрачный ветер пронзительно свистел над землей.

Мать Тукая в это время была замужем за другим человеком – муллой из деревни Сасна. Уезжая в чужое селение, она временно оставляла сына на воспитание бедной старушке по имени Шарифа в родной деревне Кушлауч. «Говорят, в зимние ночи выходил я на двор босой, в одной рубахе, а через некоторое время возвращался обратно, чтобы войти в избу.

Известно, что открывать дверь деревенской избы зимой не только для ребенка, но и для взрослых составляет большой труд, поэтому, естественно, я сам не мог сделать этого и ждал в сенях, пока ноги мои не примерзали ко льду. Старуха же по своей "доброте" думала: не подохнет дармоед! – и с бранью впускала меня домой, когда заблагорассудится...»

Но вскоре мать, немного обосновавшись в Сасне, прислала за Тукаем лошадей. «Я ехал в Сасну и ощущал себя в широком, счастливом мире, и, кажется, всю дорогу перед моими глазами сверкали какие-то лучи». За первым чаепитием отчим намазал на белый калач сотовый мед и подал Тукаю. Но радость Тукая была недолго: его мать умерла через считанные месяцы.

На второй же день Тукая отправили к деду по матери. «Моя бабушка умерла давно, задолго до замужества мамы, и дедушка женился на одной вдове, у которой от первого мужа осталось шестеро детей». Тукая обижали в этой бедной семье.

Но одна из приемных дочерей деда любила маленького Тукая, тайком ласкала его, когда тот был заражен оспой. «Сестра Сажида запомнилась мне, как добрая фея. И, если задумаюсь о ней, предстает перед моими глазами образ белого, чистого ангела». Возможно, так и было. Но другая дочь Зиннатуллы обижала Тукая. «Раны, нанесенные ее жестокостью и притеснениями, не сотрутся в моем сердце, даже если я удостоюсь рая».

С проезжим ямщиком дед отправляет Тукая в Казань, чтобы тот отдал мальчика кому-нибудь в столице. На Сенном базаре Тукая взяла жена кустаря, которая шила для богачей головные уборы.

Но и казанские родители вскоре заболели и нашли того ямщика на Сенном базаре и вновь отправили Тукая в дедовскую деревню, где его никто не ждал.

Отсюда Тукая забрал некий Сагди из деревни Кырлай. «Новая мать вышла нас встречать. Она открыла ворота. Улыбаясь, сняла меня с телеги и повела в дом». Казалось, сверкнуло счастье. Но, как-то, вернувшись со страды, одна из дочерей Сагди сошла с ума. Утром она умерла. Как только похоронили девочку, жена Сагди вслух вспомнила поговорку: «Корми дитя-сироту – нос и рот будут в крови». Потом ее много раз повторяла. Она всерьез полагала, что беду на их семью навлек этот несчастный ребенок.

«Рана, которую я сразу же засыпал землей, оказалась глубокой. А рубец от той раны оставался до конца жизни».

Тем более, стряслась новая беда: вторая дочь Сагди, долго болевшая чахоткой, тоже умерла. (А за год до приезда Тукая в Кырлай умер их сын). Через некоторое время после смерти дочери заболел и сам Сагди: когда после возвращения из соседней деревни он стал распрягать лошадь, у него резко отнялась нога. В Кырлае говорили: поразил лошадиный бес.

Легенду о шурале Тукай впервые услышал в Кырлае, где жили искусные сказители. Земляки вспоминали, что Габдулла и сам любил щекотать других, как шурале. А потом, став публицистом, свои сатирические заметки он нередко подписывал псевдонимом «Шурале». Тукай писал много сатиры, тоже заставлял людей смеяться, но этот смех мог их только лечить. Шурале же убивал людей, заставляя их хохотать. Как раз поэма о нем и принесла Тукаю известность за пределами татарского этнического мира.

Говоря «Тукай», сегодня даже не знающие его стихов подразумевают сказку о шурале: о том, как дровосек из селения Кырлай встретился в лесу с лешим, предложившим джигиту поиграть в щекотку. Хитрый юноша пообещал поиграть с шурале, но лишь после того, как тот поможет ему погрузить в телегу тяжелое бревно. Обманным путем юноша заставил лешего сунуть пальцы в щель, после чего сразу выбил топором клин. Дровосек уехал из лесу, оставив лешего в плену.

Тукаю пришлось покинуть Кырлай: за ним приехали родственники из Уральска, чтобы увезти к себе. «На меня напялили старый бешмет, усадили на подводу. Бедные мои родители провожали нас до околицы, обливаясь слезами». Это запомнилось Тукаю из детства. А спустя годы, он скажет уже в стихах: «Иль в сиротской доле мало испытать пришлось невзгод? Кто растил меня с любовью? Только ты, родной народ».

Правда, временами поэта настигало отчаяние. Например, незадолго до смерти он писал: «Я сворою врагов гоним; был жребий мой жесток затем, что я служить властям и богачам не мог. Хотел я мстить, но ослабел, сломался мой клинок, я весь в грязи, но этот мир очистить я не мог».

Под этими словами мог бы подписаться каждый из лучших поэтов России, хотя лишь лучшие мастера слова и могут как-то очищать «этот мир». Тукай, несомненно, знал об этом, потому и не оставлял перо до последних дней. А когда пишутся стихи, тем более – такие проникновенные, как у Тукая, поэтам нет никакого дела до «своры врагов».

Однажды в том же Кырлае, зарыв ноги в землю, Тукай выбирал картофель. Хромая дочь Сагди, сама того не желая, всадила в его ногу лопату. «Я вскрикнул, вскочил с места и, отбежав прочь, заплакал. Рана, которую я сразу же засыпал землей, оказалась глубокой. А рубец от той раны оставался до конца жизни». Не было матери, чтобы утешить Тукая, но мать-земля, как могла, неизменно спасала своего поэта…