ЕВРАЗИЯ :: Критика геополитического концепта неснимаемости дуализма Суши и Моря

Экстравагантные концепции «постгеополитики» вроде тех, что представлены в исполнении Геароида О’Туатайла и его единомышленников, можно рассматривать с различных точек зрения. Во-первых – это самый простой и, пожалуй, наименее продуктивный путь – можно отнестись к этому как лишь к одному из девиантных проявлений посмодернистской культуры.

Весьма сомнительными представляются соображения о том, что такая характерная черта либерального общества как индивидуализм могла развиваться на базе отношений, которые складываются коллективе корабельной команды.

Можно – это уже более интересно – квалифицировать их как новое издание «теории конвергенции», чья подоплека может быть сведена к формуле: невидимый триумф талассократии, обставленный как бесконфликтное снятие геополитической оппозиции. Но еще более важной и интересной представляется возможность рассмотрения подобных экспликаций как своего рода выход наружу той дискуссионности, которая была внутренне присуща уже самой классической геополитике.

Вопрос о силе, фундаментальности, обязательности утверждения геополитического дуализма отнюдь не нов. Несколько забегая вперед, в качестве примера достаточно упомянуть, что тезис «постгеополитиков» о том, что дуализм был актуален своему веку и только ему, мы находим и у такого авторитетного классика как Карл Шмитт - хотя вспоминаем об этом не часто.

Теоретический синтез на основе классических геополитических и протогеополитических концепций, в рамках которого во главу угла ставится «основной закон геополитики» о не снимаемом противоборстве сил Моря и сил Суши, не лишен проблематичности. Это, с моей точки зрения, важно принимать во внимание и тем, кто, как и мы, настаивает на актуальности сухопутно-морского противостояния наступившему веку. И особенно важным представляется тот разворот проблемы, в котором речь заходит о выстраивании идентичности от геополитики. Нам, пожалуй, следовало бы заново определить для себя, где заканчивается элементарная геостратегия и начинается этносоциология или мировоззренческое кредо – для того, чтобы давать взвешенные и эффективные ответы на проблему субъектно-политической реализации геополитической стихийности в современных условиях.

Александр Дугин в своем капитальном своде «Основы геополитики» пишет: «Главным законом геополитики является утверждение фундаментального дуализма, отраженного в географическом устройстве планеты и в исторической типологии цивилизаций. Этот дуализм выражается в противопоставлении "теллурократии" (сухопутного могущества) и "талассократи"» (морского могущества). Характер такого противостояния сводится к противопоставлению торговой цивилизации (Карфаген, Афины) и цивилизации военноавторитарной (Рим, Спарта). В иных терминах, дуализм между "демократией" и "идеократией"».

В этой формулировке мы видим характерное для классической геополитики смелое обобщение, в котором выказывает себя стремление к фундаментализации некоторой тенденции, некоторой формы отношений, усматриваемой в - и выводимой из - различных контекстов, как то: военно-стратегический, цивилизационный, социально-психологический.

Я отмечу два направления, на которых может развиваться критика данного сверхобобщения. Первое из них касается тех источников, из которых складывается геополитическая картина в изводе Дугина: здесь я обращаю внимание на некоторые нюансы построений классиков геополитики, которые как будто закладывают концептуальные основы для осмысления двух базовых геополитических субъектов и их взаимоотношений. Второе тесно связано с первым и касается трактовки соотношения географической пространственности с одной стороны и реального сознания субъектов макрополитических отношений – с другой.

Итак, первое: представление о сущности теллурократии и талассократии, претендующее на некую результирующую завершенность и всесторонний охват, находится в довольно неоднозначном отношении к тем концепциям, которые являются его источниками. Вот как вкратце описывает Дугин субъект сухопутного могущества: «"Теллурократия", "сухопутное могущество" связано с фиксированностью пространства и устойчивостью его качественных ориентаций и характеристик. На цивилизационном уровне это воплощается в оседлости, в консерватизме, в строгих юридических нормативах, которым подчиняются крупные объединения людей: рода, племена, народы, государства, империи. Твердость Суши культурно воплощается в твердости этики и устойчивости социальных традиций. Сухопутным (особенно оседлым) народам чужды индивидуализм, дух предпринимательства. Им свойственны коллективизм и иерархичность».

Проблематичным здесь является, во-первых, соотношение пар морской силы и сухопутного могущества с одной стороны и оседлости и кочевничества – с другой. Известно, что автор концепции «географической оси истории» Хэлфорд Макиндер, выделяя тип «разбойника суши», говорил именно о чуждых статике кочевниках. При этом их роль в судьбе цивилизации – и это уже касается второго направления критики – по Макиндеру является чисто механической.

Теория Макиндера об определяющем влиянии «разбойников суши» на развитие цивилизации выглядит достаточно убедительной, учитывая то, какие колоссальные культурно-цивилизационные последствия имело европейское «великое переселение народов», спровоцированное натиском всадников с Востока, из недр континента. Однако влияние это опознается как чисто механическое. Природа этого импульса была не культурной, но стихийной. Выстроить на такой основе сухопутную идентичность не представляется возможным.

Что же касается, собственно, культурно-цивилизационных аспектов сухопутной идентичности, взятых уже на основе усмотрений более поздних авторов, то здесь также следовало бы проявить осторожность, дабы воздержаться от поверхностных спекуляций. Так, «гипероседлый» архетип «осажденной крепости», столь привычно ассоциируемый с идеалом консервативно-реакционного «сухопутного» государства и, кроме того, православно-мессианским концептом «катехона», оказывается структурно аналогичным модели платоновского государства, чьим символом и истоком в сфере воображения является как раз корабль посреди бушующих вод.

Далее, весьма сомнительными представляются соображения о том, что такая характерная черта либерального общества как индивидуализм могла развиваться на базе отношений, которые складываются коллективе корабельной команды. В ситуации, когда группа людей нуждается в четкой согласованности действий и однозначности коммуникации в режиме противостояния враждебной стихии, развитие индивидуалистического паттерна с трудом представляется возможным - разве что речь шла бы о ситуации свершившегося кораблекрушения…

Давая же не предвзятый срез комплекса классической геополитики с учетом всех нюансов дискуссии на тему географической детерминации, мы найдем в ее центре окказионалиста - Шмитта, который показывает себя как некое «все».

Возвращаясь к Макиндеру, уместно также отметить, что его тезис о «географической оси истории» в основе своей имеет довольно прозаическую экспликацию. Макиндер говорит о непрерывном пространстве транзита в перспективе развития железнодорожных сетей как о стратегическом преимуществе государства, занимающего срединное положение. В этом соображении о выгоде срединного положения коренится и его формула: «кто контролирует Евразию, тот контролирует весь мир». Здесь он не принимает в расчет те преимущества, которые дает державе развитие мореплавания. Уже установка Альфреда Мэхана является полностью противоречащей установке Макиндера.

Если по Макиндеру главным приоритетом является срединное положение государства, то по Мэхану – его морская мощь. Аргументация Макиндера обнаруживает свою привязку к историческому моменту. Таким образом, он упускает, а упуская сам, обнаруживает для нас значение фактора научно-технического развития в истории отношений общества и пространства.

Теперь обратимся к определению Морской силы – так, как оно сформулировано автором «Основ геополитики»: «"Талассократия", "морское могущество" представляет собой тип цивилизации, основанной на противоположных установках. Этот тип динамичен, подвижен, склонен к техническому развитию. Его приоритеты - кочевничество (особенно мореплавание), торговля, дух индивидуального предпринимательства. Индивидуум как наиболее подвижная часть коллектива возводится в высшую ценность, при этом этические и юридические нормы размываются, становятся относительными и подвижными. Такой тип цивилизации быстро развивается, активно эволюционирует, легко меняет внешние культурные признаки, сохраняя неизменной лишь внутреннюю идентичность общей установки».

Опять же, спору нет, что нечто, соответствующее этому описанию, имеет место. Однако вопрос квалификации этого явления – другое дело.

Сам Карл Шмитт, во многом «одушевивший» силы Суши и Моря, придав им животный статус и назвав их Бегемотом и Левиафаном, предостерегает нас от попытки внеисторической фундаментализации сухопутно-морского дуализма и рассмотрения его в синхронистском разрезе. Шмитт настаивает: тот факт, что планета поделена между силами суши и моря, которые в действительности ведут между собой борьбу, означает лишь то, что так исторически сложилось. И Великобритания на определенное время стала воплощением талассократии не потому, что была предопределена к этому своим географическим положением (иначе – почему ничего подобного не произошло, например, с Японией), а потому, что оказалась к этому готова в силу сочетания исторических обстоятельств и волевого фактора, которому Шмитт, как известно, отводит решающую роль.

Далее, целый ряд существенных признаков, определяющих по Шмитту «номос земли», делают более чем проблематичным его ассоциацию с традиционным обществом и «Востоком» дугинского результирующего ассоциативного ряда Суши. Так, военный аспект «сухопутного закона» предполагает, во-первых, строгую определенность и принципиальную роль государственных границ, во-вторых, наличие регулярной армии и определенных правил военной игры, призванных обеспечить невовлечение гражданского населения в военные действия. Тот очевидный факт, что ничто из перечисленного не было свойственно системе отношений в мире традиционных обществ, делает невозможным утверждение о том, что «номос земли» был присущ всем политическим образованиям древности.

Таким образом, получается, что комплиментарным и шмиттовскому видению геополитической реальности, и, кстати, евразийской концепции месторазвития (Петр Савицкий), является геополитический поссибилизм, развивавшийся в свое время во Франции (Видаль де ля Блаш) и в некотором смысле являющийся предтечей современных экстравагантных теорий.

«Критика чрезмерного возвеличивания пространственного фактора у Ратцеля привела Видаля да ля Блаша к выработке особой геополитической концепции поссибилизма», - дает на этот счет краткую справку Дугин. «Согласно этой концепции, политическая история имеет два аспекта: пространственный (географический) и временной(исторический). Географический фактор отражен в окружающей среде, исторический в самом человеке. Видаль де ля Блаш считал, что ошибка немецких "политических географов" в том, что они считают рельеф детерминирующим фактором политической истории государств. Тем самым, по мнению де ля Блаша, принижается фактор человеческой свободы и историчности. Сам же он предлагает рассматривать географическое пространственное положение как "потенциальность", "возможность", которая может актуализоваться и стать действительным политическим фактором, а может и не актуализоваться. Это во многом зависит от субъективного фактора от человека, данное пространство населяющего».

Принимая во внимание справедливость сказанного, следует отметить, что при всей эвристической ценности геополитических моделей, построение идентичности от геополитики оказывается делом если и не бесполезным, то скорее опасным, чем обязательным – в силу того, что чревато оно с одной стороны парализующим политическое воображение географическим детерминизмом, с другой – основанными на неадекватных трактовках и историософских предрассудках спекуляциями.

Давая же не предвзятый срез комплекса классической геополитики с учетом всех нюансов дискуссии на тему географической детерминации, мы найдем в ее центре именно окказионалиста - Шмитта, который показывает себя как некое «все», из которого могут черпать и от которого могут отталкиваться как «дуалисты», так и «постгеополитики».