Пожалуй, даже в конфликтологии, для которой характерна определенная нечеткость и некоторая «размытость» определений, сложно найти другое понятие, которое бы не подвергалось столь многочисленным интерпретациям самого разного толка и часто спекулятивного характера, как понятие «этнополитического конфликта». Причем, не только по особенностям социально-политического характеристик и условий, присущих этому явлению, но и по форме, или, точнее, по названиям, используемым исследователями в научных трудах и периодической печати.

Даже беглый взгляд на заголовки статей и монографий предоставляет нам редкое изобилие названий, которые используются для обозначения конфликтности в этнических отношениях, в зависимости от приводимой аргументации, а в некоторых случаях - и от фантазии автора: этнические, этнонациональные, межэтнические, этносоциальные, этноэкономические, ирредентистские, сепаратистские, сецессионные, межклановые, национальные, межнациональные и, наконец, этнополитические конфликты.

Каждый в зависимости от своих взглядов, предпочтений и преследуемых задач может подобрать по своему вкусу то или иное определение. Естественно, что подобный теоретический «плюрализм» влияет и на отношение к описываемым явлениям на практике.

Возникает очередной методологический кризис: увеличивается разрыв между существующими теориями и практическим результатом. Ситуация, очень характерная для социальных наук - практика очень мало, чаще всего стихийно использует рекомендации, выводы и предложения ученых. Независимо друг от друга сосуществуют два направления, которые реализуются учеными и практиками. Первые что-то пишут, исследуют, предлагают; вторые прекрасно обходятся без их научных выкладок.

В случаях же, когда в роли объясняющих причины этнической конфликтности выступают государственные эксперты, политики или военные, заинтересованные только в особом освещении конфликта, применяются такие «экзотические» обозначения, как «антитеррористическая операция», «наведение конституционного порядка», «восстановление законности», «разоружение банд-формирований» и т. п., подкрепляемые соответствующими аргументами.

Все это сильно напоминает политическую риторику времен афганской войны, когда советская пропаганда называла участие Советской Армии во внутриафганской смуте вводом «ограниченного воинского контингента», выполнявшего «интернациональный долг».

В свою очередь, противоположная сторона, представляющая этнос, также не остается в долгу и объясняет конфликт как «движение к самоопределению», «борьба против имперской политики», «отражение внешней агрессии», тоже с весьма разветвленной и подчас довольно убедительной аргументацией. В результате сам конфликт оказывается как бы погребенным под слоем многочисленных, преследующих политические, в лучшем случае узконаправленные научные цели определений, которые объясняют, а главное, оправдывают ситуацию с точки зрения той или иной стороны.

Если попытаться обобщить перечисленные определения, то общее в них одно - наличие мощного этнического фактора (оставляя в стороне сложные вопросы соотношения понятий народа, нации, этноса и клана, можно заметить, что в этнополитических конфликтах самоидентификация как минимум одной из сторон происходит по этническим признакам (язык, происхождение, отношение к экзистенциальным ценностям и т. д. ) или признакам, которые могут восприниматься в качестве этнических, так в некоторых случаях (например, в Северной Ирландии) религия приобретает этническую окраску).

И этот этнический фактор значит столь много в рассматриваемых конфликтах, что всякая иная идентификация человека: социально-профессиональная, политическая, региональная или имушественная - отходит на второй план. Корни этнических конфликтов следует искать прежде всего в сфере социально-политических и социально-экономических процессов, этнической же в них выступает «оболочка», форма проявления.

С другой стороны, культурные, социальные и религиозные процессы в этнополитическом конфликте столь тесно переплетены, что вряд ли их возможно отделять друг от друга. Являлся, к примеру, чеченский конфликт этнокультурным? Разумеется. Ведь налицо были разные культурные нормы и архетипы у русских и у чеченцев, - причем разнились они настолько, что давали повод обвинять последних в «нецивилизованности», «дикости» и «варварстве».

Являлся ли этот конфликт этноэкономическим? Безусловно. Фраза о противоположных интересах сторон касательно каспийского нефтепровода и чеченской нефти была в те времена расхожим штампом. Тоже самое можно сказать об этнорелигиозном, территориально-статусном, сепаратистско-иррединтистском конфликтах. Схожая ситуация наблюдалась в абхазском, нагорно-карабахском конфликтах и во многих других.

Вторая составляющая - это политический фактор. Этнический конфликт всегда представляет собой явление политическое, ибо даже если инициаторы перемен стремятся к изменению ситуации только в культурно-языковой или социально-экономической среде, без политики дело никогда не обходится.