Северный Кавказ прочно удерживает лидерские позиции по этнической напряженности и интенсивности миграционных процессов. Социальная и экономическая проблематика региона рассматривается политологическим сообществом через призму логики доминирования, институционализации титульных наций и «аутсайдерства» национальных меньшинств.

Альтернативность толерантности логике доминирования приписывается через логику «опосредования различий», формирования гражданского общества. Национальные и конфессиональные группы добровольно, действуя в условиях общественного самоконтроля, реализуют принципы политической корректности и мультикультурализма. Толерантность включает разнообразные культурные смыслы: безразличие к различиям, изнеможение от конфликтов, моральный стоицизм, веру в право на различие, на культурный выбор и поощрение различий, культурную гетерогенезацию общества. Северный Кавказ квалифицируется идеальным для апробирования функциональной толерантности, создания общества гражданских ассоциаций и мультикультурализма.

Реляционистский подход означает отказ от наследия модерна, понятия гражданства, которое можно расшифровать двояко: оно не ограничивается юридическим статусом, определяемым в терминах гражданских прав, и обозначает членство в культурно определяемом обществе. Модерн одобряет национальное государств, потому что культурная однородность сопряжена с гражданской идентичностью.

Функциональная толерантность выявляет признаки постмодерна: плюрализм культурных ориентаций, точнее культурных стилей, делает национальное государство анахронизмом. Базисное согласие «держится» на «анархическом интернационализме», «вселенной» миноритарных групп (религиозных, культурных, профессиональных, гендерных), которые объединяет потребность в самовыражении и правовой гарантии систем культурных идентичностей. «Программирование толерантности» чем-то напоминает проект немецкого социолога Карла Манхейма с мечтой о мирном и стабильном наступлении на защитные механизмы с помощью средств образования, пропаганды и социальной работы.

Программирование толерантности допускает дорациональное обоснование «здорового демократизма» индивида и «малой группы», большие социальные общности неизбежно ориентируются на идеи превосходства и нетерпимости. «Малая группа» готова к самоанализу, национальное государство страдает комплексом «уникальности» и репрессивно к культурному диссиденству.

Позиционирование толерантности альтернативой националистическому проекту вызывает вопросы, которые требуют самостоятельного анализа. Какие последствия несет «атака на наследие модерна», национальное государство? Является ли сегментированность политических и культурных структур условием для преодоления этнократических и изоляционистских интенций? Может ли простое общество сегментарного типа, к чему стремится толерантность, разрешить проблемы «опосредования различий» и интеграции «чужих» в принимающее общество? Выдерживает ли толерантность требование нейтральности государства в отношении всеобъемлющих доктрин и связанных с ними представлений о благе?

Миграционные процессы, как бы мы их не рассматривали, влияют на внутриполитическую ситуацию в регионе, имеющем достаточно высокий процент безработицы, скромные доходы на душу населения и высокий уровень этнической напряженности и преступности. Пограничье северокавказского региона и относительно схожие природно-климатические условия, существование диаспор привлекает мигрантов, преимущественно из Закавказья (Армения и Грузия). Курды, турки-месхетинцы, крымские татары также вносят лепту в миграционную проблематику Ставрополя, Кубани, Адыгеи.

Представляется актуальным проследить, к каким социальным последствиям приводит миграционная политика при позиционировании националистического проекта и реализации «программы толерантности».

Националистический проект ясен в создании этнократических образований – он осуществляет политику «гомогенизации» населения. Практика «тихого вытеснения» инонационального населения путем языковых, культурных, правовых ограничений, как бы не желали это признавать, дает свои всходы на Северном Кавказе. Исход русского населения, имевший начало в 1989-1990 гг., обусловлен не стремлением «возвращения» на историческую Родину: бесперспективность существования в статусе «второсортных» и потеря традиционных социокультурных ниш приводит к миграции русского населения. Принимаемые сейчас паллиативные меры правового и политического характера, возможно, дадут кратковременный пропагандистский эффект, разрешить же ситуацию в пользу достижения политики «равных возможностей» навряд ли они способны.

Националистический проект последователен в логике доминирования «титульной нации»: для националистически ориентированного политика непонятны претензии к политическому и культурно-языковому монополизму «титульной нации»: «национальным меньшинствам» и «мигрантам» предлагается однозначная модель «ассимиляции» в культурно-языковой сфере и «права по милости» в политической сфере.

Проект создания этнократического государства предусматривает, что несогласные группы должны быть сделаны различимыми, а затем подвергнуться ассимиляции или устранению. Культурная идентичность, вымышленная или реальная, становится из факта «принадлежности» к культурной общности сильным политическим аргументом, который обосновывает политику разных возможностей. В националистическом проекте символизируются чужие, чтобы подтвердить собственные права на статусное преимущество или мобилизовать нацию для противодействия или диффамации «козлов отпущения». В качестве таковых могут выступать различные этнические группы (русские, цыгане, чеченцы, ингуши) в зависимости от баланса этнополитических сил и целей, которые они преследуют.

Толерантность настаивает на выявлении различий вроде бы в альтернативу национализму: поощрение различий предоставляет индивиду больший выбор культурного и социального самоопределения. Но индивид может чувствовать себя комфортно и в гомогенной культурной группе. Поощрение различий направлено к сокращению этнодистанции: амальгамирование национально-культурной идентичности, дифференциация культурных и политических ориентаций уменьшает проблему этноконфликтности.

Последовательный антинационалистический пафос толерантности содержит определенные социальные и политические риски. Несмотря на обвинения в «искусственности» наций, государство создает современные социальный и политический порядки. После распада Советского Союза национальная идентичность сыграла стабилизирующую роль в реструктурировании постсоветского пространства. «Анархический интернационализм» с провозглашением права миноритарных групп и отдельных личностей на самостоятельные субполитику и субкультуру отрицает полезность институтов власти и авторитет ценностей модерна. С толерантностью могут выявиться тенденции контрмодерна, инверсией патриархального, племенного и фундаменталистского сознания.

Толерантность в политике обошлась России волной ваххабизма, который вовсе не стремится поддерживать различия, а откровенно манифестирует проект авторитарной теократической государственности. В отличии от аравийского ваххабизма, где он имеет изначально арабские черты и зародился как идеология национального освобождения и возрождения, кавказский ваххабизм взращивался в воспитательной среде национального нигилизма и преследует по сути антинациональные цели. Толерантность реабилитирует родовые и семейные обычаи и этим умело пользуется ваххабизм, апеллируя к сохранению семейных ценностей и идеологии ваххабизма.

Культура толерантности, адекватная в контексте «миграционного общества», сопровождается неоднозначными социальными и политическими эффектами в полиэтническом и поликультурном пространстве Северного Кавказа. Скрытое или открытое программирование толерантности аффилировано с ростом национального нигилизма, но не избавляет от страха разрушения стабильности.

Консоциативное политическое устройство (Кабардино-Балкария, Карачаево-Черкесия, Дагестан) строится на принципе приблизительного равенства сторон, и любые социал-ные или демографические перемены (рост карачаевского населения в Карачаево-Черкесии или требование получения престижного этнополитического статуса лакцами и даргинцами в Дагестане) делают политическое равновесие зыбким. Однако, обращение к индивидуальной терпимости, минуя равенство гражданских прав, в одинаковой степени приводит к культурной и политической изоляции, национальному сектантству.

Институциональные предписания государства ограничивают политическую активность национальных меньшинств, что объясняется подозрением в национальном сепаратизме. Северный Кавказ пережил эпоху «балкарского», «черкесского», «лезгинского» вариантов национального суверенитета. И трудная задача государства - содействовать развитию культурных идентичностей при соблюдении гражданских прав остается нереализованной. Культурно-просветительское движение «политизируется», если социальные и политические статусы в обществе детерминированы принципом этнической субординации.

Культура толерантности, интерпретируемая функционально, устраняет государство, но не устраняет этностатусные преференции и каким образом этнические группы добровольно могут отказаться от логики доминирования, остается неясным. Предпочтение гражданской или национальной идентичностей идентичности «малой группы» способствует «родоплеменному» фаворитизму. При всех печальных последствиях националистического проекта, в нем содержится «равенство в нации», иначе не объяснить феномен политической карьеры Джохара Дудаева из бедного ламрского рода.

Толерантность в отношении мигрантов исключает принцип «гомогенной нации». В мирное сосуществование культурных различий включается требование свободной конкуренции на основе индивидуальных возможностей. Гипперреальность толерантности приводит к недооценке того, что мигрант обычно вынужденно занимает свободные нищи в экономической и социальной структуре принимающего общества.

На Северном Кавказе передел собственности, социальных статусов и власти осуществлялся в форме этнических конфликтов и регион с трудоизбыточным населением не в состоянии обеспечить мигрантов оптимальным выбором социально-профессиональных статусов. Большинство мигрантов устремляются в сферу «криминального и серого» бизнеса. Отличаясь высокой степенью консолидации и девиантным поведением, некоторые группы мигрантов провоцируют всплеск межэтнической напряженности (курды в Красногвардейском районе Адыгеи, турки-месхетинцы в Крымском и Анапском районах Краснодарского края).

Практика толерантности «размывает» границу между культурной самобытностью и социальной лояльностью, если ее абсолютизировать: доводы в пользу того, что необходимо учитывать «торгово-посреднические» навыки турок-месхетинцев или «антигосударственный» менталитет курдов не выдерживают критики. Уклонение от гражданских обязанностей (служба в армии, уплата налогов, соблюдение законов) вкупе с претензиями на получение социальных и правовых льгот, кстати не предусмотренных законом, формирует негативизм местного населения к «чужим». Чужими они являются по собственному выбору, так как пытаются демонстрировать обществу свою «исключительность», основанную на групповом изоляционизме и нетерпимости к социальному и культурному порядку общества-реципиента.

Между тем, подобные амбиции маловероятны в этнократическом государстве: «закрытые общества» ограждаются от мигрантов различными политико-правовыми, языковыми и информационными барьерами. От «наплыва» мигрантов страдают демократические Германия и Франция, но что-то не слышно о проблемах миграции в националистической Латвии. На Северном Кавказе миграционные процессы приходятся на русские административно-территориальные образования и национально-территориальные образования с традиционной культурой толерантности (Северная Осетия, Адыгея).

Диаспоризация мигрантов делает процесс интеграции в общество-реципиент по крайней мере, управляемым и прогнозируемым: аккультурация мигрантов основана на компромиссе в виде отказа от ценностей и норм, которые вступают в противоречие с интересами и потребностями принимающего общества. Толерантность может быть дополнена осознанием своей культурной и профессиональной идентичности в процессе интеграции, что делает излишним чувство культурной и цивилизационной исключительности. Не потеря этнокультурного своеобразия, а вхождение в общество на правах адаптируемой группы представляется оптимальным.

Если национальные меньшинства компактно проживают или идентифицируются с определенной территорией (туркмены в Туркменском районе Ставропольского края) мигрантские сообщества в местах компактного проживания не испытывают нужды в контактах с обществом-реципиентом и могут проявить стремление к изменению этнического статуса территории (Курский район Ставропольского края). Толерантность в контексте «сокращения различий» замыкает мигрантов в мире «старой родины».

Чтобы избежать соблазна националистического проекта «ассимиляции», региональное сообщество не может принимать на веру принцип толерантности. Нормы религиозной, культурной и этнической терпимости существуют у народов Северного Кавказа издавна и различия не являлись помехой в добрососедских отношениях русских и армян в Краснодарском крае, аварцев и лезгин в Дагестане, кабардинцев и балкарцев в Кабардино-Балкарии. Ссылки на «имперское прошлое», позволяющем существовать культурным различиям в условиях господства наднациоциальных структур, не убедительны.

Программирование толерантности в обществе, разделенном этническими и конфессиональными барьерами, не влечет торжества мультикультурализма, который отталкивается от культурного релятивизма и номиналистической демократии. Коллективистские структуры Северного Кавказа предрасположены к равенству национальностей и, в меньшей степени, равенству отдельных индивидов и малых групп.

Программирование толерантности смещается, напротив, к «децентрации» политики, координации субполитик миноритарных групп. Государство в проекте толерантности подвергается процедуре специализации политики и оставляет свое право на монополию в сфере культуры и национальной политики. Неконтролируемая миграция в северокавказском регионе конфликтна, так как культурный модерн не симметричен социальному антимодерну.

Общество-реципиент более готово к националистическому проекту «закрытого общества» и «практике ассимиляции», чем к «политике открытых дверей». Социальная фрустрация делает мигрантов разменной фигурой в «шахматной игре» функционального либерализма и «этнонационализма». Выиграет ли население региона в условиях предложения «плохого или худшего выборов» проблематично, но сценарии риска делают перспективы демократизации общественно-политической жизни туманными.

Очевидно, что было бы ошибочным и несправедливым приписывать сторонникам проекта толерантности стремление денационализировать население Северного Кавказа ради построения «общества мультикультурализма». И все-таки не следует путать иллюзию с реальностью: националистическому проекту может быть альтернативой проект российской государственности, опосредующий различия конфессиональных и этнических групп на основе принципов гражданского патриотизма и конституционных прав, какими бы абстрактными они не казались в сравнении с вроде понятной логикой доминирования «титульной нации».