Глубокий системный кризис российского общества наиболее остро проявляется в Северо-Кавказском регионе. Одним из следствием «либерального беспредела» 90-х оказалось то, что высокий уровень безработицы, межнациональная напряженность, общий спад экономики и кричащее расслоение по уровню жизни актуализировали интерес к религии. Как известно, вера может не только облегчить жизнь, но и указать на тех, по чьей вине жизнь идет не так, как хочется. Именно поэтому ваххабизм как одна из разновидностей радикальной религиозной идеологии и оказался востребованным.

В этом плане будет полезно рассмотреть данные по противодействию религиозному экстремизму в Республике Инушетия. Начало активного внедрения ваххабизма в Ингушетии пришлось на 1993-94 гг. и вызвало обеспокоенность руководства, духовенства и простых мусульман республики. В отличие от соседней Чечни и Дагестана, в Ингушетии ваххабиты не проявляли себя явно и занимались чисто религиозной деятельностью, не афишируя свои политические цели. И только в ходе первой военной операции в Чечне стали проявляться попытки вербовки боевиков в лагеря Хаттаба, Фаттаха и других лидеров ваххабитов.

В 1998 году общая ситуация с религиозным экстремизмом на Северном Кавказе заставила руководство и духовенство республики предпринять ряд мер как внутри Ингушетии, так и на региональном уровне по противодействию ваххабизму. На состоявшейся в 1998 конференции духовенства и общественности республики было однозначно заявлено, что «ваххабизм противоречит учению традиционного ислама суфийского толка, исповедуемого ингушами, идеи ваххабизма чужды современному ингушскому обществу, его многовековым традициям и обычаям».

Конференцией был разработан ряд практических мер административного и пропагандистского характера по противодействию ваххабизму. В частности, был создан Координационный Центр мусульман Северного Кавказа. Затем последовал ряд мер и со стороны властных структур северо-кавказских республик, в частности, президентский указ о запрете ваххабизма и принятый в Дагестане закон «О запрете ваххабитской и иной экстремистской деятельности на территории Республики Дагестан».

Т. о., был создан фундамент для правовой базы для противодействия религиозному экстремизму. В Ингушетии был закрыт ряд духовных учебных заведений, а всех иностранных преподавателей поблагодарили и в десятидневный срок выдворили за пределы республики. Ингушский исламский институт (кстати, первый на территории Российской Федерации) и муфтият были взяты на финансирование государства, а имамы мечетей и настоятели православных храмов стали получать зарплату из республиканского бюджета.

До осени 1999 обстановка с ваххабизмом в Ингушетии была в целом стабильна и держалась под контролем. Однако после неконтролируемого притока огромного числа беженцев из Чечни ситуация стала меняться. Среди беженцев оказалось много ваххабитов и членов их семей, и они начали работать по новому - стараясь соблюдать конспирацию, не проявлять себя явно. Изменилась и их тактика - если до этого ваххабиты вели свою агитацию в «наступательном» ключе, то на новом этапе они упирали на призывы прийти на помощь мусульманам, подвергшимся агрессии, т. е. они разыгрывали «оборонительную» идею.

Иным стал и уровень их агитации – из мечетей и религиозных школ она переместилась в дома, на улицу, общественный транспорт, стала более осторожной и избирательной. Прямые нападки на культ святых и на существующее государственное устройство сменилась пропагандой т. н. «чистого ислама».

Увлекшись чисто административными мерами, власти и муфтият Ингушетии упустили другие, может, и более важные аспекты проблемы. Очевидно, такое же положение и в других республиках региона. Каковы же эти аспекты, в чем их суть?

Первое. Учет питательной среды, социальной базы ваххабизма. В основном в экстремистские религиозные организации попадают малообразованные люди, как правило безработные, по сути - маргиналы. Потребность в принадлежности к большому коллективу, его психологической защите и признании для несформировавшейся личности, безусловно, очень важна. Но и материальный аспект не менее привлекает молодежь из социально ущемленных слоев.

Второе. Казалось бы, всем ясно, что при социально-экономической напряженности в сочетании с психологическими фрустрациями в условиях размывания этнокультурных норм и кризиса идентичности, обновленческие религиозные течения выступают как источник различий, основание для самоидентификации индивидов и общностей, попавших в ситуацию идеологиче-ского и духовного вакуума. Можно утверждать, что индивиды, у которых более или менее развито национальное чувство, обладают большим «иммунитетом» против пропаганды экстремистских религиозных сект.

Для северо-кавказских обществ характерно гармоничное сочетание религиозных норм и национальных традиций. Поэтому требование отречения от национальных обычаев, формы одежды, языка как препятствующих образованию т. н. «исламской нации» воспринимаются в основном национал-нигилистами, вызывают раздражение людей, приверженных в равной мере своей культуре и религии.

Ваххабитский проект в различных своих вариантах предполагает упрощение и архаизацию социальных отношений и политической организации общества. В этом смысле проект «исламской нации» входит в противоречие с многообразием и богатством национальных культур, ведет к их уничтожению. Но дело усугубляется и тем, что как политический проект кавказский ваххабизм в условиях региона с культурным многообразием и развитым национальным самосознанием нежизнеспособен и утопичен.

Мы не станем здесь обосновывать высказанный тезис об утопичности ваххабитского проекта, важнее обратить внимание на такую особенность северо-кавказского ваххабизма, как его акультурный и антикультурный характер. В отличии от аравийского ваххабизма, где он имеет изначально арабские черты и зародился как идеология национального освобождения и возрождения, северо-кавказский ваххабизм взращивается на питательной среде национального нигилизма и преследует по сути антинациональные цели. Поэтому и с точки зрения аналитической, и в целях прогностики и выработки политических решений анализ идеологии «исламской нации» как идеологии антикультурной имеет свой пока невостребованный потенциал.

Третий аспект. Ваххабиты достаточно умело пользуются семейными и родовыми традициями взаимопомощи и поддержки. В частности, на примере Чечни видно, что современный чеченский тайп уже не способен контролировать своих отдельных членов - ваххабитов, но в то же время продолжает оказывать им защиту и покровительство перед лицом представителей иных тайпов. Поэтому складывается престранная ситуация: ревностный приверженец одного из суфийских братств готов бороться с «ваххабизмом» вообще, но при этом закрывают глаза на членов своих семей и родственников-ваххабитов, чем последние и пользуются, при этом продолжая считать своих родных кафирами!

Борьба с религиозным экстремизмом не может сводится только к официальному уровню, но прежде всего должна вестись на уровне личностном. На данном этапе меры противостояния ваххабизму мало соприкасаются со сферой непосредственного действия экстремистской идеологии, что и дает возможности для включения новых резервов антиэкстремистской работы.

Четвертое. Среди мер противостояния ваххабизму, предусмотренных рядом съездов, конференций, совещаний, практически нет касающихся деятельности самого духовенства и мусульманских общин. Нет необходимости доказывать, что не всё в их деятельности идеально. Ясно также, что в критике ваххабитами деятельности «традиционного» духовенства не все без исключения безосновательно – в противном случае их пропаганда не привлекала бы новых сторонников и сочувствующих.

Например, то обстоятельство, что муфтий, имамы мечетей в Ингушетии получают зарплату от государства (а это противоречит как установлениям ислама, так и конституционному принципу отделения церкви от государства), вряд ли добавляет им авторитет. Могут сказать, что ислам - социальная религия и она органически вплетена во все сферы мусульманского общества, однако это касается именно принципов и норм ислама, а вовсе не священнослужителей.

Разочарование в деятельности официального духовенства и реакция на его конформизм порождает отчуждение большой части мусульман от общих дел общины. Отсюда отстраненность от борьбы с проявлениями религиозного экстремизма, расценивание такой борьбы как борьбы за власть и влияние на общину между преж-ним духовенством и новыми искателями духовной и политической власти.

В деятельности экстремистских религиозных сект можно выделить признаки общественно-политической организации и признаки идейной общности. Как общественно-политическая организация ваххабитская секта на Кавказе есть организация экстремистская, в связи с чем к ней могут и должны применяться административные, правовые, силовые меры, и ведущая роль здесь, естественно, принадлежит государству.

С другой стороны, эта организация основывается на идее, а против идеи можно бороться идеей большей духовной силы, и здесь важнейшую роль играет духовные лидеры и их авторитет. С учетом того, что традиционный суфийский ислам отдает приоритет духовной сфере, не отрицая, а позволяя органично включать самые разные национально-культурные и государственно-политические идентичности, он обладает большой нравственной силой и политической гибкостью при сохранении главной идеи ислама – служения единому богу.

В этом плане идейная сила традиционного ислама остается мало востребованной в силу увлечения духовенства административными и формальными методами. Именно на уровне борьбы идей возможно не просто сдерживание роста религиозного экстремизма в регионе, но и снижение уровня его радикальности, чему, к сожалению, уделялось и уделяется мало внимания.