Мусульманский мир не един. Он многолик и сложен. Поэтому в геополитических проектах ему зачастую отводится роль не только самостоятельного игрока, но и инструмента иных сил, действующих на мировой сцене. Существует значительное количество субъектов политического действия, которые конституируют исламский фактор. Именно поэтому исламский фактор рассматривается в первую очередь как политический.

Среди его субъектов можно назвать исламские страны, их правительственные и неправительственные организации, различные международные исламские организации, экстремистские неправительственные религиозно-политические организации, а также и неисламские группировки и организации, оказывающие немаловажное воздействие на формирование исламского фактора в международных делах. Это – исследовательские центры и фонды, СМИ, промышленные корпорации и финансовые группы, действующие в зоне распространения ислама, наконец, но не в последнюю очередь – спецслужбы, особенно США и государств НАТО. Цель их деятельности – посредством определенного влияния на исламский фактор создать благоприятные экономические и геостратегические условия для соответствующих немусульманских стран в зоне распространения Ислама.

Многочисленность субъектов политического действия, формирующих исламский фактор на мировом уровне, свидетельствует о его неоднородности и противоречивости.

Что касается России, то для нее исламский фактор представляет исключительную важность, поскольку он имеет не только внешнюю, но и внутреннюю составляющие. И от четкого понимания его структуры и свойств, а также от осуществляемой на этой основе политики по отношению к Исламу и исламскому миру, в немалой степени будет зависеть внутри- и внешнеполитическое состояние России: будет ли она иметь нормальные, конструктивные отношения с исламским миром или мусульманский фактор все далее в теоретико-идеологическом аспекте будет наращивать экстремистский потенциал, неизбежным следствием чего на практике явится активизация террористической деятельности под исламскими знаменами и лозунгами.

Геополитические и цивилизационные вызовы России, связанные с исламским фактором, в наибольшей степени ощущаются сегодня на Северном Кавказе. В этой связи представляется целесообразным дать краткую характеристику состоянию и перспективам развития ислама в современных этнополитических условиях региона, а также выявить причины обострения здесь межисламского конфликта.

Сразу подчеркнем, что вести речь об исламском движении на Северном Кавказе как монолитной общественной силе можно с большой долей условности, поскольку реально оно, как и во всем мусульманском мире, представлено разнородными общественно-политическими субъектами, которые отстаивают собственные интересы и цели. При этом последние несут исламскую религиозно-политическую окраску нередко номинально, тогда как сфера фактических интересов зачастую лежит в плоскости конкуренции региональных субэлитных групп.

Главным действующим актором в исламском движении, по нашему мнению, реально выступает традиционный ислам, который представляет собою совокупность «традиционно-верующих» мусульман, тех, кто отправляет традиционный для той или иной республики ислам на бытовом уровне, а также административно-управленческий аппарат религиозных организаций - духовные управления мусульман (ДУМ).

Последний (традиционный ислам) явно ослаблен в связи с распадом существовавших в Советском Союзе духовных управлений мусульман, в том числе ДУМ Северного Кавказа и Закавказья. В результате этого процесса только на Северном Кавказе на сегодняшний день насчитывается 7 духовных управлений мусульман: Дагестана, Чечни, Ингушетии, Северной Осетии, Кабардино-Балкарии, Карачаево-Черкесии и Ставропольского края, Адыгеи и Краснодарского края, не имеющих единого управления. Естественно, что и широкие массы верующих перестали иметь общие для них прежде ориентиры, то есть оказались в существенной степени дезориентированными.

Кроме того, для различных республик региона традиционный ислам не является чем-то единым. Для Чечни, Ингушетии и Дагестана (кроме кумыков и ногайцев) – это суннитский ислам шафиитского мазхаба в форме суфийских орденов (тарикатов) накшбендийя и кадирийя. В свою очередь эти тарикаты состоят из дочерних образований – «братств»: в Дагестане зарегистрировано 15 мюридских братств, в Чечне и Ингушетии – более 30 вирдовых братств, причем взаимоотношения между некоторыми из них натянуты и даже враждебны. Причины кроются как в идейном разногласии, так и в искусственном порой противопоставлении их властями.

В центральной и западной частях Северного Кавказа традиционным выступает наиболее распространенный в мусульманском мире, считающийся наиболее лояльным и гибким к этническому фактору и обычному праву (адату), ханифитский мазхаб суннизма. Впрочем, степень исламизированности этих республик, как признается практически всеми регионоведами и исламоведами, значительно ниже, чем в Дагестане, Чечне и Ингушетии.

Важным представляется и то обстоятельство, что в связи с массированным наступлением в последнее десятилетие квазиислама, в первую очередь в форме т. н. «северокавказского ваххабизма» ( но не только!), сам традиционный ислам (его официальные структуры и массы простых верующих) в противостоянии и борьбе с исламскими радикалами радикализуется и политизируется.

Следует отметить и следующее важное обстоятельство: ныне традиционный ислам на Северном Кавказе исторически не всегда был лояльным по отношению к российским властям. Например, в XIX в. во время Кавказской войны, которая со стороны горцев велась под лозунгом джихада (газавата, или священной войны за веру), суфийский орден накшбендийя в тех конкретных исторических условиях региона приобрел оттенок воинствующего тариката и стал идеологией так называемого «кавказского мюридизма». К этому исламскому ордену принадлежал и сам Шамиль, и его мюриды.

Как радикальное исламское движение, «кавказский мюридизм представлял собой совершенно самостоятельное явление, возникшее в своеобразных исторических условиях Кавказа XIX века». Однако другой суфийский тарикат – кадирийя, распространение учения которого на территории Чечни во второй половине XIX в. связано с именем знаменитого проповедника шейха Кунта-Хаджи Кишиева, в условиях Северного Кавказа не сыграл в тот период столь яркую идейную роль, которую выполнил тарикат накшбендийя, поскольку шейх Кунта-Хаджи призывал чеченцев смириться с русской оккупацией во имя сохранения нации.

На Северо-Западном Кавказе, в отличие от Дагестана, Чечни и Ингушетии, тарикатизм и мюридизм не прижились, хотя пропагандисты этого религиозно-политического учения в XIX в. пытались распространять их и здесь. То же можно сказать и о тюркских народах Северо-Восточного Кавказа – кумыках и ногайцах – которые также не приняли тарикатизм и мюридизм, а исповедовали и исповедуют суннизм в форме ханифитского мазхаба.

Только по завершении Кавказской войны мусульманское духовенство было вмонтировано в колониальную систему управления Кавказским краем, постепенно традиционализировано и поставлено на службу царизму. Однако в ходе гражданской войны, последовавшей после революции 1917 г., ислам вновь, правда, не сразу, выступает в качестве идейного знамени вооруженной оппозиции советской власти на Кавказе. Как и в период Кавказской войны, особую политическую активность проявило мусульманское духовенство в Дагестане, Чечне и Ингушетии, где оно представляло собой серьезную социальную силу.

В советский период взаимоотношения властей и религиозных структур, в том числе и исламских, носили разный характер: от воинствующего атеизма и бескомпромиссной борьбы до достижения своего рода баланса интересов. Тем не менее, государство через свои возможности всегда контролировало деятельность религиозных организаций, особенно существовавших в виде запрещенных сект.

Таким образом, ислам на Северном Кавказе в советский период, как и во времена Российской империи, также был традиционализирован: на Северо-Восточном Кавказе преимущественно в форме накшбендийского тариката, поскольку царские, а затем и советские власти не приняли тарикат кадирийя и вели с ним ожесточенную борьбу. Причиной этому служили идеологические и практические установки кадирийцев, которые как бы поменялись ролями с накшбендийцами. Так, многие религиозные авторитеты-накшбендийцы сотрудничали с царскими, а затем и атеистическими советскими властями.

Из числа формальных приверженцев этого тариката назначались и первые лица Чечено-Ингушетии (например, Завгаев формально принадлежит к ордену накшбендийя). Сторонники же кадирийского тариката советскую власть, в основном, не приняли. Кадирийя в регионе превратился в основной оплот сопротивления коммунистическому режиму. И логичным представляется то, что в смутное постперестроечное время Д. Дудаев вполне естественно сделал ставку на горцев кадирийя, представители которого очень быстро заняли ведущее положение в духовной и политической жизни Чечни.

Таким образом, в Чечне на волне горбачевской «перестройки» официальное, фактически сросшееся с партноменклатурой духовенство сменили религиозные авторитеты новой формации – ими стали последователи тариката кадирийя, учение которого сыграло немаловажную идейную роль в военных событиях 1994-96гг. в Чечне.

На Северо-Западном Кавказе традиционным, как и в царские времена, остался суннитский ислам ханифитского толка.

Иначе говоря, сначала в бытность Российской империи, а затем и Советского Союза суннитский ислам в форме преимущественно тариката накшбендийя (в Дагестане, Чечне и Ингушетии) и ханифитского мазхаба (для остальных северокавказских республик, а также кумыков и ногайцев) дважды прошел процедуру традиционализации, в результате чего оказался достаточно жестко вмонтированным в существовавшие политические системы.

Подчеркнем, что в ходе исторического развития российский ислам, как система и иерархия, формировался именно внутри России, под воздействием ее политических и гражданских институтов, был ориентирован и во многом оформлялся под влиянием Русской православной церкви. Так, иерархическая вертикаль исламского духовенства, включая и процесс его обучения, как и в случае с российским православием, была в основном замкнута на Россию и встроена в нее. Разумеется, данное обстоятельство имело огромное объединяющее внутриполитическое значение и позволяло российской, а затем и советской, администрациям контролировать процессы в нем, как, впрочем, и в других религиозных и конфессиональных образованиях. Более того, в царское и советское время государственные машины, ее институты, включая спецслужбы, одновременно защищали исламское духовенство и верующих от посягательств со стороны чуждых российской ментальности идеологий инородных религий, конфессий, течений и сект.

Вышеизложенное свидетельствует о том, что российский ислам, на Северном Кавказе в частности, к моменту перестройки был ослаблен всем предшествовавшим историческим развитием в составе Российской империи и Советского Союза и в условиях начавшихся возрожденческих процессов попросту оказался не готов к осознанному сопротивлению чуждому и враждебному идеологическому вторжению.

Поэтому неудивительно, что в связи со временной слабостью традиционного ислама его зону воздействия попытались и все еще пытаются занять иные субъекты, как правило политизированные, но выступающие под «зеленым знаменем ислама». Среди них можно выделить целый ряд акторов.

Первая их группа представлена институционализированными организациями, вписавшимися в существующий спектр политических влияний. Примером могут служить «Исламская партия возрождения» (общероссийская) и «Союз мусульман России». В 90-е годы они были представлены в федеральных органах власти и активно использовали свой легальный статус, стремясь монопольно представлять федеральный центр в регионах. На основании такого рода представительства они хотели подчинить своему влиянию все региональные и местные исламские организации, чтобы построить управляемую сверху иерархическую вертикаль, т. е. в определенном смысле пытались подменить собой традиционные духовные управления мусульман.

Однако в последнее время обе эти организации практически утратили свои позиции как на федеральном, так и региональном уровнях, что связано не только с деятельностью лидеров этих организаций (наиболее активные члены ИПВ, начиная с 1993-94 гг., организовали одноименные региональные партии с отчетливой этнической спецификацией, а многие и вовсе перешли на позиции «ваххабизма»; лидер СМР лакец Н. Хачилаев 20-21 мая 1998 г. в Махачкале во главе группы сторонников организовал массовые беспорядки, захватив здание Госсовета, затем скрывался от правосудия на территории Чечни, а в августе 1999 г. вместе с отрядами боевиков-ваххабитов принял участие в вооруженном вторжении в Дагестан, имея целью превратить его совместно с Чечней в единое исламское государство; в ноябре 2000 г. он был убит своим же бывшим охранником в ходе бытовой ссоры) , но и с реально протекающим политическим процессом в «мусульманских» регионах и России в целом.

Тем не менее, по всей видимости, время этих и подобных им организаций еще окончательно не прошло. Сказанное можно проиллюстрировать появлением новых на зафиксированном поле действия организаций, среди них следует упомянуть движение «Рефах» (Благоденствие) и союз общественных объединений «Меджлис».

Второй силой, объективно противостоящей традиционалистам на Северном Кавказе, являются национальные движения и организации, такие как: «Конгресс народов Кавказа» (КНК), «Общенациональный конгресс чеченского народа» (ОКЧН), «Международная черкесская ассоциация» (МЧА), «Бирлик», «Тенглик», «Демократический Джамагат» и др. Такие организации в условиях усиливающейся социально-политической нестабильности в регионе неоднократно оказывали ощутимое давление на республиканские правительства, а активное использование мусульманской риторики позволяло придать порой откровенно сепаратистским и корпоративным устремлениям идеологическое обоснование.

Одновременно некоторыми из них осуществлялись или осуществляются геополитические проекты, исходящие из надежд на неизбежность распада российской «мини-империи», для чего используются идеи т. н. «исламского национализма», в первую очередь наиболее развитые на доктринально-практическом уровне лозунги пантуранизма и пантюркизма.

Ислам и национализм в условиях Северного Кавказа, как впрочем и всего остального мусульманского мира, взаимно поддерживают и как бы «подпитывают» друг друга. Бурный всплеск местного национализма здесь шел параллельно с процессом возрождения ислама. Одновременно история религии свидетельствует, что не этнонациональные отношения приспосабливаются к религиозной системе, напротив, последняя приспосабливалась к ним. На Северном Кавказе этот процесс происходит путем взаимодействия ислама с нормами обычного права (адатами) и традиционными доисламскими обрядами местных народов.

Синкретизм национального и конфессионального и лежит в основе явлений типа пантюркизма, талибанизма, кавказского национализма и прочих «измов». Так, например, фундаментом пантюркизма выступает религиозно-шовинистическая доктрина о создании Великого Турана. Ее тремя основополагающими постулатами являются: объединение народов по их этнической принадлежности к тюркам, приверженность исламу, а также общность языка, исторической культуры и восточного менталитета. В свою очередь, движение «Талибан» представляет собою некое производное от пуштунского национализма и суннитского фундаментализма, окрашенного в ваххабитские тона, т. е. этноконфессиональный мутант.

В третью «антитрадиционалистскую» группу входят исламские группировки фундаменталистской направленности, в основе мировоззренческих установок которых лежат идеи ваххабизма.

Ваххабизм – религиозно- политическое течение в суннитском исламе, получившее свое название по имени его создателя и идеолога - Мухаммада ибн-Абд-аль-Ваххаба из Неджда (1703-1787). Он представляет собой разновидность исламского фундаментализма, или как называют это интеллектуальное и политическое движение сами мусульмане - салафизма (от выражения «ас-салаф ас-салих» - «праведные предки»).

Аль-Ваххаб проповедовал строжайшее соблюдение принципа единобожия (таухид), отказ от поклонения святым (вали) и святым местам (мазары и зияраты), необходимость очищения ислама от поздних наслоений и нововведений (бидаа) и возврата к его первоначальной чистоте.

Идеология, разработанная аль-Ваххабом, является крайним выражением принципов ханбалитов (основатель ханбалитского мазхаба – имам Ахмад ибн-Ханбала, уроженец г. Мерва, Персия, 783-860 гг.). В отличие от других мазхабов в суннитском исламе – ханифитского, шафиитского и маликитского, ханбалитский возник как религиозно-политическое движение и уже затем оформился в правовую школу. В теории и практике это движение выразило взгляды наиболее консервативных сторонников традиционализма своего времени и систематизировало соответствующую концепцию вероучения. Ханбалиты отвергают как буквальное, так и аллегорическое толкование текстов Корана и хадисов, отрицают возможность любого рационалистического истолкования догматов веры. Признавая безусловность божественного предопределения, тем не менее, считают, что иман (вера человека) зависит от совершаемых им благих поступков , чем обусловливается его социальная активность. Они отрицают любые нововведения (бидаа) в области вероучения и права, не имеющие прямого обоснования в Коране и хадисах. Взявшие на себя роль носителей ортодоксального суннитского правоверия, на протяжении средневековья неоднократно становились во главе массовых движений. Ханбалитский мазхаб по количеству последователей самый малочисленный в суннизме, ныне он официально принят в Саудовской Аравии.

В области догматики и права ваххабитская идеология развивает воззрения Ибн-Таймийи. Сириец Таки ад-дин ибн-Таймийя, 1263-1328 гг., сторонник крайнего ханбализма. Резко осуждал любые новшества, ратовал за восстановление норм раннего ислама времен пророка и четырех праведных халифов. Боролся против распространения культа святых, паломничества к гробнице пророка в Медине, как несовместимого с духом ислама. Отстаивал чистоту религии, в том числе от влияния суфизма, подвергал критике учение аль-Газали, версия ислама которого сегодня считается эталонной в суннизме.

Социальная доктрина последователей аль-Ваххаба обладает ярко выраженным стремлением к установлению патриархального равенства и размыванию социальной иерархии. В качестве одного из важнейших принципов выдвигается идея братства мусульман, причем акцент делается не столько на морально-этической и духовной стороне вопроса, сколько на его сугубо организационном аспекте. Такое братство предполагает особый тип организации, с внутренней дисциплиной, гораздо большей, чем в обычной мусульманской общине, ярко выраженным единоначалием, круговой порукой и т. д.

Такая модель делает ваххабитскую общину не просто религиозным обществом, а особой, подчас военизированной религиозно-политической организацией. Впоследствии эти принципы были использованы в возникшем в Неджде на почве ваххабизма в начале XX в. движении ихванов, а затем и в практике современных мусульманских религиозно-политических организаций, начиная с 1928 г., когда в Египте шейхом Хасанном Аль-Банна была основана ассоциация «Братья-мусульмане».

Исторически ваххабизм явился идейным столпом будущего саудовского государства. С XVIII по начало XX вв. он сыграл роль объединяющей идеологии в процессе сплочения аравийских племен, населяющих большую часть этого региона, под руководством и поныне правящего родового клана Аль Сауд. Учение Ваххаба изначально на практике носило ярко выраженный агрессивный характер. Выступая за очищение ислама от культа святых шейхов, осуждая роскошь и проповедуя простые и суровые нравы, ваххабиты придерживались крайнего фанатизма в вопросах веры и экстремизма в практике борьбы со своими политическими противниками. Стержневое положение ваххабизма – идея о джихаде против многобожников и мусульман-отступников – практически трансформировалось в шестой столп веры.

Однако со временем религиозно-политические и социальные устремления ваххабитов и королевской правящей верхушки разошлись. В результате в 1929 г. верные саудовскому королю Абд аль-Азизу войска окончательно разгромили военные формирования ваххабитских радикалов, т. н. «ихванов» («братьев»). Это сражение заложило основу для принципиального размежевания между монархией и экстремистским саудовским духовенством, которое впоследствии приобрело более четкие очертания. Так, основными принципиальными нововведениями саудовского режима по отношению к первоначальному, ортодоксальному ваххабизму в настоящее время являются отрицание экстремизма в отношениях мусульман друг с другом и взаимной нетерпимости между мусульманами и представителями других религий. Положения раннего ваххабизма по главным своим направлениям оказались выхолощенными нынешними саудовскими властями.

Разумеется, говоря о сегодняшнем ваххабизме, как господствующей в Саудовской Аравии идеологии, следует заметить, что религиозная среда в королевстве дифференцирована. Ее главной составляющей выступает основная масса верующих, отправляющих традиционный здесь ислам (ханбалитский суннизм с идеологическим ваххабитским наполнением) на бытовом уровне, а также клерикальные проправительственные круги (традиционалисты). Здесь можно провести параллель: в Саудовской Аравии ситуация с традиционалистами выглядит аналогичной (но не идентичной!) обстановке на Северном Кавказе.

Другую часть исламистского корпуса в Саудовской Аравии составляют умеренно настроенные оппозиционные религиозные деятели, позволяющие себе, как правило, выражать порой несогласие с некоторыми мерами правительства, но в своих действиях не переходящие известных правовых границ.

Третьей и наиболее опасной категорией выступает религиозное антиправительственное подполье экстремистского толка, враждебно настроенное к режиму и практикующее крайние формы борьбы, в том числе и террористические. Эта составляющая и представляет собой наиболее активную «ваххабитскую» часть исламского радикального движения в королевстве. Однако саудовские власти проводят довольно успешные комплексные акции, среди них административные и даже репрессивные, против исламских экстремистов, в том числе и по выдавливанию их разрушающей активности за пределы страны (например, в Афганистан, Таджикистан, Боснию и т. д., а теперь и на Северный Кавказ).

В известной степени аналогичная ситуация с «ваххабитским» движением наблюдается и на Северном Кавказе. В самом общем виде его (движение) можно подразделить на умеренное и радикальное направления. Конечная цель у них одна – исламизация всего мусульманского населения и создание на территории Северного Кавказа независимого исламского государства («от моря до моря»). Не отличаясь в стратегических установках, они исповедуют различную тактику действий.

Умеренные исламисты стремятся избегать открытого столкновения с властями, декларируют готовность к сотрудничеству с «официальными» религиозными авторитетами и структурами. Они полагают, что успех движения достижим скорее на пути разумного компромисса с режимом, нежели открытого столкновения с ним.

Радикалы же настроены более решительно и не хотят ждать, а джихад для них – открытая война не только с «неверными», но и с «худшими из мусульман» – теми, кто отказывается от участия в «священной войне» во имя установления власти «чистого ислама».

Однако следует отметить, что между умеренными и радикально настроенными ваххабитами нет четко обозначенной границы, более того, они стремятся сохранить внутреннее единство.

Наибольшее развитие исламский экстремизм в форме т. н. «северокавказского ваххабизма» достиг в восточной части Северного Кавказа. Этому имеются объяснения: во-первых, как уже отмечалось, исторически этой части региона были свойственны всплески религиозного радикализма и экстремизма (кавказская и гражданская войны), во-вторых, в постсоветский период именно Дагестан и Чечня оказались зоной наиболее глубокого социально-экономического, политического и межэтнического кризиса, одним из следствий и одновременно мощным катализатором которого стали военные события в 1994-96 гг. в Чечне (роль сторонников кадирийского тариката в них). Наконец, именно в Чечне и Дагестане оказалось сконцентрировано воздействие внешних сил, стремящихся использовать исламский фактор для обеспечения своих геополитических интересов на Северном Кавказе. Однако в Чечне проникновению иностранного влияния способствовала прежде всего ситуация, сложившаяся в результате войны, а в Дагестане – огромный спрос на религиозное просвещение, который невозможно было удовлетворить силами местного духовенства.

Исследователь радикального ислама на Северном Кавказе Д. Макаров подразделяет ваххабитское движение в регионе на три направления:

1. Политическая радикализация «истинного» ваххабизма, что до 1997 г. находило свое подтверждение в Дагестане.

2. «Ваххабизация» маргинальных и полукриминальных эле-ментов – процесс характерен для Чечни, особенно после заверше-ния военных действий в 1994-96 гг.

3. «Ваххабизация» радикальных националистов. Имеются в виду кавказские националисты – Басаев, Удугов, Яндарбиев и др., которые после окончания первой фазы войны окончательно сделали ставку на ваххабизм как на интегристское фундаменталистское учение (в этом смысле идеология и практика указанных кавказских националистов типологически совпадает с мировоззренческими установками и политическими действиями их «коллег» из движения «Талибан»).

В Дагестане до известных событий в августе-сентябре 1999 г. активистов-ваххабитов насчитывалось до нескольких тысяч. Ваххабитское движение в этой республике автором настоящей статьи достаточно условно подразделялось на три крыла:

1. Умеренное крыло, которое вплоть до своей смерти в марте 1998 г. возглавлял первый председатель всесоюзной ИПВ Ахмад-кади Ахтаев. Крыло отличалось относительной терпимостью к суфийским братствам и представителям других религиозно-правовых школ в исламе. Общественной и политической активности не проявляло, больше внимания уделяя агитационной и просветительской деятельности. Ахтаев и его сторонники не ставили целью насильственный захват власти, скорее демонстрировали желание участвовать в работе властных структур.

2. Умеренно-радикальное крыло, которым руководил наиболее известный дагестанский радикал-ваххабит Кебедов Багаутдин (Багаутдин Магомедов, Багаутдин Мухаммад, Мухаммед Кизилюртовский, или мулла Багаутдин), бывший руководитель Кизилюртовского центра ваххабитов-салафитов, многое сделавший для распространения радикального ваххабизма в Дагестане. Главный акцент он фокусировал на необходимости осуществления джихада против «неверных» и неизбежности превращения Дагестана в исламское государство, ориентированное, прежде всего, на Саудовскую Аравию. В селе Первомайском Хасавюртовского района Дагестана, памятному по рейду С. Радуева на Кизляр в 1996 г., находился его издательский центр «Сантлада», тиражировавший ваххабитскую литературу экстремистской направленности.

После завершения чеченских событий 1994-96 гг. Багаутдин активно организовывал ваххабитские ячейки – «исламские общества» («джамааты») на территории Дагестана. На их основе в середине 1997 г. создается общественно-политическая организация «Исламское сообщество Дагестана» («Джамаат уль-Исламийун», ИСД), получившая официальную регистрацию в министерстве юстиции РД. Основной целью ИСД объявляется выход Дагестана из состава России и построение исламского государства. Для реализации этой политической цели создаются параллельные официальным собственные органы власти, которые провозглашаются единственно законными, правомочными, способными стабилизировать обстановку и преодолеть кризис путем установления «исламского порядка».

Одновременно формируются военизированные группировки экстремистов – «Центральный фронт освобождения Дагестана», располагавший сетью специальных лагерей и учебных центров на территории Чечни и Дагестана, под командованием Главного штаба ИСД, последний возглавлял все тот же Багаутдин. Однако после принятия осенью 1997 г. Госсоветом Дагестана ряда жестких мер, направленных на пресечение экстремистской деятельности «ваххабитов» (в первую очередь – принятие поправок к Закону РД «О религии»), и нападения исламских террористов в декабре того же года на воинскую часть в Буйнакске М.Багаутдин и его ближайшие сторонники были вынуждены перебраться в Чечню (по словам «ваххабитов» – совершить «хиджру»).

Там в Урус-Мартане руководство ИСД активно занималось религиозно-идеологической и боевой подготовкой молодых дагестанских «исламистов», рекрутируемых в т.н. «повстанческую армию имама». Дагестанские «ваххабиты» приняли самое активное участие в вооруженных действиях на территории Дагестана в августе-сентябре 1999 г. Тогда основные силы боевиков под руководством «Объединенного командования дагестанских моджахедов» во главе с Ш. Басаевым были сведены в три группировки. Двумя из них командовали дагестанцы: М. Багаутдин стоял во главе «Исламской армии Кавказа», а «Дагестанскую повстанческую армию имама» возглавлял М. Тагаев. Третьей группировкой под замысловатым названием «Миротворческие силы меджлиса народов Ичкерии и Дагестана» руководил печально известный Э. Хаттаб.

3. Радикальное крыло. Его лидером считался Аюб Астраханский, крайне ревностно относившийся к исполнению всех культовых предписаний и одновременно нетерпимо ко всему в исламе, выходящему за рамки идеологии и практики ваххабизма. Однако его влияние в общедагестанском масштабе никогда не было заметным и ограничивается, в основном, общиной цумадинцев, проживающих в Цумадинском и Кизилюртовском районах Дагестана.

Нельзя обойти молчанием и то немаловажное обстоятельство, что уже к 1996 г. на территории Дагестана (а также и Чечни) были созданы своего рода территориальные плацдармы со сформированной инфраструктурой, обеспечивающей его культурную, идеологическую и в перспективе политическую экспансию – т. н. «ваххабитские анклавы» (самый известный – «Кадарская зона», включавший в себя даргинские села Кадар, Карамахи и Чабанмахи Буйнакского района). Спецификой этих анклавов являлось то, что они содержались на «спонсорские деньги», поступавшие из-за рубежа и изначально являлись средствами геополитической экспансии со стороны мусульманского мира.

Реализация отработанной «ваххабитами» доктрины, как представляется, предполагалась к осуществлению в два этапа: на первом должны были сформированы «анклавные» образования на территории всех республик Северного Кавказа, а на втором предполагалось развернуть деятельность по политическому объединению «анклавов» в единое фундаменталистское государство.

Однако в результате событий августа-сентября 1999 г. ситуация с ваххабизмом в Дагестане претерпела серьезные изменения: отрядам вооруженных боевиков федеральными силами, поддержанными населением Дагестана, прежде всего отрядами аварцев, был дан мощный отпор, а цитадель ваххабизма – «Кадарская зона» была взята штурмом. Уже 16 сентября 1999 г. Народным Собранием Республики Дагестан был принят закон «О запрете ваххабитской и иной экстремистской деятельности на территории Республики Дагестан», в котором «создание и функционирование ваххабитских и других экстремистских организаций» было признано «противоречащей Конституции РД» и «угрожающей территориальной целостности и безопасности республики», а потому законодательно запрещено.

Предпринятые жесткие меры по отношению к ваххабитам, с одной стороны, формально дали быстрый положительный эффект. Однако одинаковый подход ко всем «ваххабитам», вне зависимости от степени их реального радикализма не излечил болезнь, а загнал ее вглубь. Неудивительно, что вновь поступают данные об активизации сторонников этого течения в Дагестане, деятельность которых стала только более конспиративной и изощренной, а экстремистские взгляды стали в их среде преобладающими.

Что касается Чечни, то там ваххабизм получил первоначальное распространение в период правления дудаевского режима, когда в Грозном был открыт центр ваххабитов, который распространял религиозную литературу, организовывал коллективные моления, проповедовал идеи своего учения через средства массовой информации. Его развитие в Чечне стало возможным, так как дудаевцы заявляли, что они строят исламское государство, которое нуждалось в единой идеологии. В качестве таковой должен был выступить, по замыслам дудаевских идеологов (З. Яндарбиев, М. Удугов и др.), ваххабизм.

Как показали события последних лет, в Чечне радикальную исламскую идеологию и сопутствующую ей риторику брали на вооружение различные экстремистские силы, как правило, далекие от ценностей настоящего ислама. Последние руководствовались либо принципами радикального национализма (например, Басаев, Удугов, Яндарбиев и др.), либо зачастую личными корыстными интересами, в том числе криминального характера.

Кроме того, не стоит забывать, что такого рода «ваххабизация» Чечни была усилена в период кампании 1994-96 гг. прибывшими туда зарубежными «моджахедами». Характерной вехой этого процесса явилось формирование весной 1995 г. на территории Чечни отряда иностранных наемников под названием «Джамаат Ислами», которым командовал поданный Иордании Хабиб Абд аль-Рахман Хаттаб. Уже после окончания военной кампании он создал в районе селения Сержень-Юрт Шалинского района Чечни учебный центр – «Исламский институт Кавказа», который фактически являлся филиалом международной экстремистской организации «Братья-мусульмане».

Таким образом, преобладающий в Чечне «ваххабизм» являлся лишь политическим инструментом в руках различных экстремистских и маргинальных сил, которые в невиданной степени разрослись в этой республике в связи с деградацией чеченского общества в течение всех 90-х гг. Подобный религиозно-националистическо-криминальный мутант крайне опасен, что подтвердили события последних лет в Чечне.

Одновременно в ходе первой военной кампании в Чечне, а особенно по ее завершении, наблюдался процесс консолидации и организационного сращивания структур чеченских и дагестанских ваххабитов, строительства совместных политических институтов, призванных ускорить решение поставленной задачи – создания единого чечено-дагестанского государства. Первым шагом на этом пути явилось учреждение в конце августа 1997 г. в Грозном под председательством первого вице-премьера ЧРИ М. Удугова представителями 35 исламски ориентированных партий и движений ЧРИ и Дагестана нового движения «Исламская умма» (или «Исламская нация»). Новое движение изначально было нацелено на возрождение проекта имама Шамиля, на объединение Дагестана и Ичкерии.

Тогда же в августе 1997 г. на состоявшемся в Грозном «Съезде народов Кавказа» был образован общественно-политический союз «Кавказская Конфедерация», лидером которой был избран чеченский экс-премьер Э. Яндарбиев.

Позднее были созданы и другие организации, ставящие перед собой аналогичные цели, например, в апреле 1998 г. в Грозном был образован «Конгресс народов Ичкерии и Дагестана» (КНИД). Председателем Конгресса стал Ш. Басаев, заместителями – М. Удугов, А. Алиев, Т. Исмаилов (последние два от Дагестана). Разумеется, все вышеназванные «ваххабитские институты» сыграли самую негативную роль во всех последовавших событиях в регионе.

Что касается центральной и западной части региона, то там также отмечаются проявления исламизма (исламизм – это радикальный ислам), впрочем, и эта тенденция в основном характерна для небольшой части родственных тюркских народов – карачаевцев и балкарцев. Данное обстоятельство можно объяснить чувством ущемленности балкарцев и карачаевцев, возникшем у них в результате сталинских репрессий и неудовлетворенности результатами ельцинской реабилитации. Впрочем, до осени 1999 г. исламский радикализм здесь не выходил за рамки идеологической пропаганды, практически полностью подпадал под категорию «умеренного», хотя в средствах массовой информации и упоминались отдельные факты участия незначительного числа местных «ваххабитов» в чеченских и дагестанских событиях. Однако причастность ваххабитов из числа карачаевцев в организации взрывов жилых домов в Москве и Волгодонске осенью 1999 г. поставила под сомнение «умеренность» местного ваххабизма, свидетельствует о неприятных тенденциях в развитии экстремизма под прикрытием ислама на территории КЧР.

Среди черкесских народов исламский фундаментализм получил наименьшее развитие. Последнее объясняется не только превалированием здесь национального фактора над конфессиональным, но и тем, что исторически мусульмане-адыги исповедуют самый умеренный толк в суннитском исламе – ханифитский. Последний отличается веротерпимостью, творческим осмыслением коранических норм и уважением к местным традициям, что было свойственно и раннему исламу. Исламские же радикалы проповедуют буквалистский подход к истолкованию Корана и Сунны, крайнюю нетерпимость не только к представителям других вероисповеданий, но и к своим единоверцам-мусульманам, отошедшим, по их мнению, от исполнения предписаний Аллаха. Подобные идеологемы не находят широкой поддержки среди адыгских народов.

Рассмотрение сложившихся систем традиционного и радикального ислама на Северном Кавказе оказалось бы неполным, если хотя бы вскользь не упомянуть о воздействии на них многочисленных российских и зарубежных, государственных и негосударственных политических субъектов. Однако глубоко и всесторонне показать их роль в формировании российского «исламского фактора» не позволяют рамки настоящей статьи.

Изложенное выше свидетельствует, что исламский радикализм на Северном Кавказе во всех отмеченных нами формах (наиболее опасная, но не единственная! – «северокавказский ваххабизм») носит квазирелигиозный характер и выступает одной из форм реализации националистических и сепаратистских притязаний конкретных политических группировок, как правило, далеких от истинного ислама. Скорее их можно отнести к носителям «маргинального», «экстремистского» исламизма, мало чего имеющего общего с исламской религией.

Даже краткое рассмотрение причин радикализации ислама на Северном Кавказе свидетельствует, что едва ли не главной из них, вслед за развалом Советского Союза, выступает слабость в регионе традиционного ислама ввиду отмеченных обстоятельств, среди которых следует отметить и пока еще недостаточную его поддержку со стороны российских и республиканских властей. Все это и обусловило появление на прежде исключительно «традиционалистском исламском поле» других «исламских» структур, в том числе и «ваххабитских», разыгрывающих здесь свою далеко не всегда «исламскую» карту. Все эти структуры сегодня реально, и в первую очередь «ваххабитские», противостоят традиционалистам, развернув против них ожесточенную борьбу. При этом они нередко в ходе этой борьбы против общего противника взаимодействуют и координируют свои усилия, что особенно характерно для Чечни и Дагестана.

Опасность такой консолидации сил «нового ислама» в регионе заключается в том, что противостоящие традиционалистам радикальные течения, организации и группировки, прикрывающиеся исламом, используют религиозный фактор для разжигания здесь межэтнической розни. Обстановка осложняется и тем, что в борьбе со своими идеологическими оппонентами сами представители традиционного духовенства и их последователи политизируются и радикализуются.

Несмотря на имеющиеся специфические особенности и даже коренные различия в развитии ситуации с исламом в различных северокавказских республиках, тем не менее, здесь, как и в других исламских государствах, сложилась своя особая исламская ментальность, что связано, прежде всего, с синкретизацией здесь конфессионального и национально-этнического компонентов: как уже отмечалось выше, религиозные системы всегда приспосабливаются к конкретным бытующим на той или иной территории этнонациональным отношениям. В этом и заключается специфика ислама в различных мусульманских странах или «мусульманских» территориях и образованиях. Попытки же внедрения чуждых ценностей, как показывает практика, встречают сопротивление традиционного для конкретной страны или республики в составе другого государства ислама (населения и исламских структур).

Так, например, по словам бывшего министра иностранных дел Чечни в 1991-92 гг. чеченца иорданского происхождения Шамиля Бено, «…чеченский этнос является носителем суфийских ценностей в исламе. Проникновение на территорию Чечни в период первой чеченской войны движения «салафия» (так называемых «ваххабитов») и укрепление его позиций привели к возникновению серьезных противоречий в чеченском обществе. Так постепенно происходило нарастание напряженности между последователями суфизма и салафитами», которые «…в последние годы стали внедрять в Чечне под видом исламских ценностей арабские национальные обычаи на том основании, что им следовал пророк Мухаммед».

Отсюда следует, что российский традиционный ислам, как и его составная часть - северокавказский традиционный ислам, вправе защищать себя от чуждых попыток религиозной, политической и иной идеологической экспансии. Свидетельством того, что на постсоветском пространстве происходит именно этот процесс ожесточенного противостояния традиционного российского мусульманства наступлению чуждой средневековой идеологии, попыткам навязать российским народам некий гибрид арабо-пакистанской ментальности, является мощный отпор, данный нашествию «ваххабитов» в августе-сентябре 1999 г. в Дагестане.

В то же время нельзя недооценивать то обстоятельство, что ваххабизм как оппозиционное движение, призывающее к восстановлению справедливости, строгости, нравственной чистоплотности как изначальных ценностей ислама (исламоведы не без оснований называют ваххабитов «пуританами ислама»), органично аккумулирует в себе протестные настроения, столь щедро воспроизводимые нынешней социальной действительностью в регионе. При наличии сверх всякой меры коррумпированных властей и отсутствии грамотной политической оппозиции практически во всех республиках региона многие отчаявшиеся люди, осо-бенно безработная молодежь, начинают связывать с ваххабизмом возможность прямого социального протеста.

По нашему убеждению, чтобы воспрепятствовать дальнейшему процессу радикализации и политизации ислама, необходимы объединенные усилия как в рамках Российской Федерации, так и мира в целом. В этих целях представляется целесообразным решение следующих стратегических задач: в контексте борьбы с международным терроризмом совместно с зарубежными партнерами обеспечить неприятие и противодействие исламскому экстремизму; на всероссийском уровне выработать гибкую политику в «мусульманском вопросе»; активно сотрудничать с «умеренным» исламом как внутри страны, так в ближнем и дальнем мусульманском зарубежье; уважительно относиться к исламу как к мировой религии, ни в коем случае не идентифицируя его с фундаментализмом, а тем более с исламским экстремизмом и терроризмом.

Тактические методы парирования угроз национальным интересам и безопасности России со стороны исламского фундаментализма и экстремизма должны основываться на конкретных политических или иных решениях, принимаемых на уровне руководства страны и республик. Эти меры противодействия должны быть строго дифференцированы и выступать в правовой, идеологической, политической, организационной, административной и только затем в силовой формах. Последнее представляется важным по причине того, что процесс «исламского возрождения» носит в основном объективный характер и любое непродуманное силовое воздействие на него не только бесперспективно, но и чревато негативными последствиями.

В этой связи, с учетом накопленного в мире опыта по противодействию распространению исламского фундаментализма, представляется целесообразным дифференцированно подходить к двум главным течениям в самом радикальном исламе. С одной стороны, необходимо привлекать «умеренных» к участию в политической (в том числе парламентской) борьбе, интегрировать их в сферу экономики, органы управления всех уровней и т.п. при сохранении контроля со стороны властей за проводимой ими деятельностью, а с другой стороны – применять жесткие административные, даже репрессивные, меры против «исламских» экстремистов.