Гармоничное сосуществование власти и народа, т. е. органическая демократия, как ее определял Ален де Бенуа, в современном мире оказывается либо внушаемым мифом, когда народ уверяют, что он живет при подлинной демократии и имеет самое непосредственное отношение к правлению государства, либо неким идеалом, к которому на словах стремятся, может быть, даже искренне, но на деле о гармоничном сосуществовании власти и народа не может быть и речи.

В истории можно указать на очевидный момент, когда в процесс поиска этого гармоничного сосуществования был заложен сбой. Изначально в основополагающем лозунге Французской Республики наличествовали все три термина демократической триады «Свобода. Равенство. Братство», но уже в Декларации 1789 года, в Конституциях 1791 и 1793 годов, равно как и в Хартии 1830 года, остались только два первых термина, а упоминание о «братстве» было изъято. Оно оказалось ненужным складывающейся новой элите, имеющей глубокие сектантские корни.

Неудивительно, что два реально доминирующих типа демократии - демократия либеральная и демократия эгалитарная (по де Бенуа) - оставили за скобками самый привлекательный и гармоничный вариант демократии, в котором обе части термина - «демос» («народ») и «кратос» («власть») несут самое конкретное, естественное и органическое содержание, чего не скажешь о первых двух вариантах, где вместо «народа» и его «власти» мы имеем дело с абстрактными и произвольными, волюнтаристическими концепциями некой «политической секты», стремящейся любой ценой воплотить в жизнь свои химерические и механицистские социальные утопии.

Дело в том, что идеология либерализма стала «творческим продолжением» протестантского удара по христианскому «соучастному» восприятию мира, направленного на индивидуализацию духовного начала и возведение личного обогащения в религиозную добродетель. При этом english hebraism, слившись в определенный момент истории с рабовладельческими и ростовщическими «авантюристическими капиталами» (определение Макса Вебера) носителей самого hebraism’a, фактически переродился в культ Золотого Тельца - религию ростовщиков и торговцев. Братство и бессребреничество (в том числе проповедуемые христианством) этому культу представляют опасность, поэтому упоминание о «братстве» было сразу изъято из триады определения развития общества, а дехристианизация Европы окончательно оформилась к нашему времени.

С «решением христианского вопроса» произошло и удаление религиозной интериализации, выполняющей функцию самоконтроля человека и общества. При этом средство управления массам снова, как это было в дохристианских религиях, было перенесено в экстериальную область, где функцию современного «гнева богов» выполняют рукотворные страхи «международного терроризма», искусственной пандемии, «глобального потепления» и т. д., проповедуемые с амвона электронных СМИ, принадлежащих узкому клану финэлиты [1].

При этом можно по пунктам перечислить резоны этого клана, так настойчиво поддерживающего распространение идеологии либерализма, приобретающего форму культа. Во-первых, постулатом о святости личной собственности элите гарантируется сохранение капиталов; во-вторых, основываясь на экономоцентризме, играя на эгоизме и алчности индивидуумов, пропагандируя «тотальное потребление» и превознося гедонизм, максимализируются прибыли корпораций; в-третьих, единственное ограничение, накладываемое на индивидуума - не нарушать права окружающих его индивидуумов, - способствует неконтролируемому движению спекулятивных капиталов; в-четвертых, пропагандируемая абсолютная раздробленность общества на атомарные, «нарциссические субъекты», дает неоспоримые преимущества закрытыми устойчивыми кланами исповедующих другую устойчивую идеологию, обеспечивая тем самым «зловещее интеллектуальное превосходство» и власть парамасонерским структурам и сомнительным этническим образованиям.

Человеческое существование, согласно концепции Эриха Фромма, базируется на двух противоположных принципах: принципа обладания - «мы живем для того, чтобы обладать вещами», и принципа бытия - «мы живем для того, чтобы жить всей полнотой жизни» (развиваться духовно, искать пути духовного развития, совершенствоваться, как личностям и т. д.). В той или иной степени каждый из принципов представлен в любом обществе, но важно то, на какой из них преимущественно ориентировано данное общество. Касательно диагноза современной цивилизации никаких сомнений не существует.

Высказывание Вальтера Ратенау «экономика - это судьба» стало определяющим для всей истории развития ХХ века. Так или иначе все демократии неорганического типа имеют общую основу - экономоцентризм. «Буржуазное общество и породило социализм, и довело до него. Социализм есть плоть от плоти и кровь от крови капитализма... Поклонение Мамоне… одинаково свойственно и капитализму, и социализму», - Николай Бердяев [2].

Считавшаяся еще до недавнего времени «победителем» либеральная модель зиждется на трех столпах: частной собственности, прибыли и власти. Приобретать, владеть и извлекать прибыль стали священными и неотъемлемыми правами. При этом понятие «частной собственности» трактуется следующим образом: «не важно, как она была приобретена; не имеет значение, как я собираюсь с ней поступить; пока я действую в рамках закона, мое право на нее абсолютно и ничем не ограничено» [3]. При таком способе существования самое важное - это приобретение и неограниченное право сохранять приобретенное.

В буддизме такое поведение описывается как «ненасытность», авраамические религии называют его «алчностью». Подобное существование превращает в вещи и субъект, и объект, но связь между ними смертоносна, а не животворна. Она неизбежно порождает стремление к власти - сначала установить контроль над собственностью, а затем защищать ее от таких же субъектов, в том числе применяя насилие. Насилие начинает применяться и для захвата чужой собственности. С подобной установкой на обладание счастье заключается в превосходстве над другими, во власти над ними и, в конечном счете, в способности захватывать, грабить и убивать.

Расточительное потребительство непосредственно вытекает из «установки на обладание» - безуспешное стремление «удовлетворить ненасытность». Поэтому акценты переносятся уже на сам процесс потребления, а не на сохранение приобретенного. Нынче человек покупает, чтобы в скором времени выбросить покупку. Приобретение - временное обладание - выбрасывание - новое приобретение… - таков порочный круг потребительской ненасытности. Более того, сформированы такие отношения, при которых человек ощущает себя как товар и стремится только к полной адаптации к обстоятельствам, утрачивая собственную личность и существуя в соответствии с принципом «Я такой, какой я вам нужен». Экономика абсолютизировалась.

До тех пор, пока рынок был целью, это могло мобилизовать и вдохновлять (что и было мотором либеральной динамики). Достигнув своего предела, энергия иссякла. Двигаясь к абсолютизации экономического, человек постепенно растерял свою человечность, свои человеческие смыслы, становясь «придатком» финансовых процессов. Но экономику абсолютизировала «ненасытность», которая стала вытеснять и самого человека. То, что составляло сущность человеческого, стало переосмысляться теоретиками постиндустриального общества, как «препятствие на пути технического прогресса»: «содержание культуры - это совокупность иррациональных моментов, связанных пережитками предыдущих фаз развития цивилизации» (Дэниел Белл).

Лишая человека культуры и истории, апологеты рынка и технократии подвели к той черте, за которой homo economicus должен приобрести совершенно иные видовые качества, связанные с максимальной рационализацией - быстроту брокерских реакций, высокую скорость принятия решений, ничем не обремененные рыночные и спекулятивные инстинкты. Ускоряющейся экономике потребовалось совершенно другое существо. Когда этот процесс достиг кульминации и рынок стал основным содержанием мировой истории, противоречие вскрылось. Человек - с его ограничениями, атавизмами, предрассудками, мифами, с его «жизненным миром» - стал преградой на пути дальнейшей рационализации рынка, рост которого предполагался до бесконечности. Половинки понятия homo economicus вошли в конфликт. Нужно отбросить или человека (как вариант - обнулить его «оперативную память»), или economicus.

Если выбрать сохранение человека, то стоит пересмотреть отношение к двум базисам в экономике: во-первых, к абсолютной частной собственности; во-вторых, к существующей концепции денежных отношений - заменив кредитные деньги на «альтернативные» свободные деньги с демереджем. Второе, безусловно, является наиболее действенным из реально существующих решений и, кроме того, многократно и успешно апробированным на практике способом развивать реальную экономику, ликвидировав при этом диктат кредитных денег - инструмент диспропорционального обогащения безмерно раздутого, паразитирующего глобального финансового сектора.

Таким образом, если эгалитарные демократии социалистического типа предлагали восстанавливать справедливость через изъятие прибавочной стоимости у одного класса в пользу другого, совершая насилие над людьми, то восстановление справедливости в «органической демократии» предполагается через ликвидацию кредитной природы денег, совершая насилие над абстракцией. Накапливаемые капиталы - прошлое и, в конечном счете, мертвое. Борьба между трудом и капиталом превращается в борьбу между жизнью и смертью, борьбу настоящего с прошлым, борьбу людей и вещей, борьбу бытия и обладания. «Органическая демократия», «империя духа» - общество, в котором живое одерживает победу над мертвым.

[1] Здесь уместно обратить внимание и на специфичное отношение к «вечному злу» - дьяволу и «гламуру» как демонстрации успеха. Как писал психолог Джулиан Бернард Роттер о «локусе контроля как дистрибутиве ответственности в теории социального научения» - «для крайне выраженной экстернальности… дефекты и негативные обстоятельства (впрочем, и позитивные также) довольно часто являются объектами демонстрирования. Экстерналы зачастую лелеют негативные аспекты своего существования, чтобы тем самым обеспечить себе привычное удовлетворение ложно определенных моральных и материальных потребностей, добиться «льготных» отношений с окружающими людьми, что близко по смыслу к потенциалу агрессивности и самоагрессии».

[2] Совершив две трансформации между двумя неорганическими демократиями, наше общество в одном из вариантов могло приблизиться к органической демократии, но номенклатурная элита отказалась от развития идеалистического проекта, предпочтя ему личные социально-экономические гарантии.

[3] Юридически сформулировано в статье 544 Кодекса Наполеона. Созданием четко регламентирующего права кодекса, и особенно этой статьи, можно объяснить популярность «диктатора Бонапарта» в «либеральных кругах Европы». После его свержения кодекс продолжал действовать, в т. ч. и в большей части освобожденной от французов Германии.