Церковь и право в Средневековой Руси

Kрещение Древней Руси положило начало истории Русской Православной Церкви, унаследовавшей не только богатейшую духовную культуру, но и нормы византийского церковного права, оказавшего существенное влияние на развитие русской правовой культуры. В нашем докладе, мы постараемся осветить некоторые аспекты правовой деятельности Православной Церкви, сыгравшей, в свое время, роль государствообразующей силы.

Приступая к изложению данной темы, хотелось бы предпослать краткое (и, конечно же, далеко не исчерпывающее) вводное замечание, касающееся общей проблемы церковного права, его зарождения и эволюции.
Церковное право, по определению, есть совокупность правил (канонов), которыми определяется вся жизнедеятельность Церкви. Само слово «канон» в церковном праве служит «для обозначения точно определенной церковно-правовой нормы по тому или иному вопросу церковной жизни в авторитетном изложении, получившем общецерковное признание».

Церковное право зарождается в самый начальный период истории Церкви. Можно даже сказать, что рождение самой Церкви в День Сошествия Святого Духа дает мощный импульс для возникновения и развития церковно-правовых отношений, так как эти отношения есть необходимый компонент жизнедеятельности Церкви в ее земном, институциональном аспекте. Примером такой деятельности может послужить учреждение диаконата, особого рода социального служения, направленного на удовлетворение насущных потребностей членов первой общины в Иерусалиме. Вопрос о принятии язычников в Церковь разрешается на Апостольском соборе также в Иерусалиме ( этот собор стал прообразом и образцом для всех последующих соборов Церкви, как Вселенских, так и Поместных). Постановление этого собора и стало первым правовым актом, регулирующим правила поведения новообращенных христиан. Вопросы, связанные с иерархическим служением в Церкви, находят свое отражение в пастырских посланиях св. апостола Павла (1 и 2 Тимофею; Титу). К этой же эпохе восходит формирование устной традиции правил святых Апостолов, письменная фиксация которых относится уже к более позднему периоду времени.

В эпоху гонений (64 — 311 гг.) Церковь рассматривалась римскими властями как collegia illicita, и в течение всего этого времени подвергалась преследованиям разной степени интенсивности и продолжительности. Тем не менее, ее правовая деятельность в условиях гонений не прекращалась. Появляются своды правил св. Дионисия Александрийского (+264 г.) и св. Григория Чудотворца (+272 г.), правила поместных соборов — Анкирского, Неокесарийского, Карфагенского и др.

Однако подлинный расцвет правового творчества в Церкви наступает после опубликования императором Константином Великим Миланского эдикта в 313 году Эдикт о веротерпимости полностью изменил статус Церкви, которая из гонимой постепенно превратилась в государственную, вследствие этого произошли радикальные изменения в сфере правового положения самой Церкви.

Духовенство освобождалось от несения повинностей и государственных податей, от обременительного и принудительного занятия должностей, которые могли бы отвлекать клириков от исполнения своего служения в Церкви. Каждый теперь мог сделать завещание в пользу Церкви, тем самым признавалось пассивное наследственное право. В общем, получилось так, что с объявлением свободы, христианские общины приобрели статус юридического лица, что было совершенно немыслимо во время гонений.

Помимо этого св. равноапостольным Константином были даны привилегии епископским судам, постановления и приговоры которых должны были утверждаться гражданскими судами. Хотя, как замечает наш византолог А. А. Васильев, «подобные судебные привилегии епископов, возвышая их авторитет в глазах общества, в то же время являлись для них тяжелым бременем, так как создавали немало осложнений...» Тем не менее епископский суд признается в отечественной науке наиболее массовым и демократическим.

Законотворчество Церкви достигло своего апогея в эпоху Вселенских соборов, правила которых, наряду с постановлениями Поместных и святых отцов, значительно расширили поле правовой деятельности Церкви. Первая кодификация Церковного права была совершена на VI Вселенском (Трулльском) соборе 691 г. В дальнейшем правила VII Вселенского собора и двух поместных Константинопольских соборов IX в., наряду с Каноническим посланием патриарха Тарасия дополнили канонический свод и завершили его формирование.

Однако представленная картина будет неполной, если не указать на довольно сложные взаимоотношения, сложившиеся в сфере взаимодействия церковного права и государственного законодательства. Эти взаимоотношения были обусловлены, как уже было сказано ранее, изменением статуса Церкви и специфической ролью императоров, выступавших в качестве «епископов внешних дел» Церкви. Впервые эту роль на себя взял император Константин Великий, председательствовавший на I Никейском Вселенском соборе 325 года, называвший себя «сослужителем епископов и епископом внешних дел Церкви» (хотя, при этом, он еще не был крещен!). Однако теоретическое оформление этого положения принадлежит императору Юстиниану I, знаменитому не только своим политическим долголетием (ему удалось процарствовать без малого 38 лет), а так же своей экспансионистской политикой, строительной и законодательной деятельностью. Теория Юстиниана по-лучила название «симфонии» и подразумевает единодушное согласие двух властей, названных им в предисловии к VI новелле его знаменитого Corpus juris civilis Священством и Царством. Хотя данная теория и подразумевала относительную автономию двух этих властей, на практике она часто нарушалась в пользу имперской власти, что порождало конфликтные ситуации и приводило к прямому противостоянию.

Тем не менее, несмотря на возникавшие эксцессы, Церковь все же мирно сосуществовала с имперской властью, оказывая ей всемерную поддержку во всех начинаниях, не идущих вразрез с доктринальными положениями Православной Церкви. Это обстоятельство как раз и обусловило тот факт, что некоторые стороны жизни Церкви стали регламентироваться государственными законами: императорскими конституциями и новеллами. Новый государственно-правовой статус Церкви получил свое отражение в сборниках, включавших в себя как церковные правила, так и государственные законы в виде кратких изложений или извлечений. Эти сборники получили название Номоканонов, самый ранний из которых был составлен константинопольским патриархом Иоанном Схоластиком в VI в., а самым влиятельным был «Номоканон в XIV титулах», составленный знаменитым своей ученостью константинопольским патриархом Фотием (883 г.). Однако примечательно то, что св. равноапостольный Константин — Кирилл выбрал для перевода на славянский язык не «Номоканон» своего учителя, а более ранний, выше упоминавшийся «Номоканон в 50 титулах» Иоанна Схоластика.

После Крещения на Руси была учреждена Киевская митрополия Константинопольского патриархата, деятельность которой регламентировалась вышеуказанным «Номоканоном» и Церковными уставами св. князя Владимира и Ярослава Мудрого. Но уже в 1262 году на Руси получает распространение новая славянская редакция «Номоканона», известная как Кормчая книга, которая и стала официальным кодексом Русской Православной Церкви.

Канонически Русская Церковь являлась митрополией Константинопольского патриархата, и, следовательно, унаследовала все типические черты, присущие Матери Церкви. Наиболее существенной чертой, помимо всего прочего, представляется включенность Церкви в государственную организацию, но в связи с этим возникает вопрос, каким образом складывались отношения великокняжеской и церковной власти?

Этот вопрос требует своего разрешения, так как в отечественной византинистике бытует мнение, что «восточнохристианская концепция верховной государственной власти, принесенная на Русь из Византии, несомненно, обусловила утверждение в русском обществе постулата о божественном происхождении княжеской власти и усвоение неофитами идеи социальной покорности князю как одного из догматов православия». Это мнение, высказанное в свое время академиком РАН Г. Г. Литавриньш, кажется несколько непродуманным, так как идея «социальной покорности» не является «восточнохристианской», но христианской по существу: «Всякая душа да будет покорна высшим властям; ибо нет власти не от Бога, существующие же власти от Бога установлены» (Рим. 13:1). Подобное же высказывание мы находим и у ап. Петра: «Итак будьте покорны всякому человеческому начальству, для Господа: царю ли, как верховной власти, правителям ли, как от него посылаемым для наказания преступников и для поощрения делающих добро, — ибо такова есть воля Божия» (1 Пет. 2:13-15).

Заметим, что лояльное отношение к власти как иерархическому принципу, лежащему в основе структуры тварного бытия, было особенно показательно в эпоху гонений, и нам не известно ни одного случая социального или политического возмущения христиан против императоров-гонителей. Еще более странным выглядит то утверждение, что «социальная покорность» есть «один из догматов православия»! Несколько отступая от основной темы, мы все же должны отметить, что вопросы социального плана никогда не догматизировались Церковью. Здесь необходимо понимать, что такое догмат, и какие аспекты вероучения подлежат догматизации.

Действительно, идея божественного происхождения верховной власти была заимствована Русью из Византии, но, в силу социальных и этнокультурных различий, имела существенные отличия от византийского прототипа (что убедительно доказывается самим же Г. Г. Литавньриш). Не вдаваясь в подробности данного вопроса, укажем на тот факт, что после Крещения русские князья, хоть и номинально, но все же признавали над собой примат византийского императора. Это положение нашло свое отражение в церемониальных росписях византийского Двора, в которых русскому князю XII — XIV вв. усваивался титул «официанта при трапезе — стольника». В официальной титулатуре (как опять же показывает Г. Г. Литаврии), так же четко прослеживаются иерархические отличия византийского василевса (т. е, императора) и русского автократора (в ПВЛ Ярослав Мудрый называется «самовластием русской земли»). Вспомним так же печальный опыт войны Ярослава Мудрого с Византией в 1043 году, в ходе которой русский флот был разбит, а попавших в плен воинов Ярослава победители безжалостно ослепили, так как рассматривали их не как военнопленных, но как взбунтовавшихся подданных византийского императора.

Таким образом, в сложившейся ситуации мы можем констатировать особое положение митрополита, возглавлявшего Русскую Церковь, которое заключалось в том, что он поставлялся в самом Константинополе, и это обстоятельство, в свою очередь, обусловливало прямую подчиненность его Константинопольскому патриарху. Кстати, заметим, что в самом избрании кандидата на митрополию в Константинополе заведомо отступили от канонической практики избрания митрополита собранием окружных епископов. Так, знаменитое 28-е правило IV Вселенского собора, де-факто утверждающее положение Константинополя как новой столицы Римской империи и уравнивающее его в правах с Римом, предписывает: «митрополиты областей понтийския, асийския и фракийския, и такожде епископы у иноплеменников вышереченных областей, да поставляются от вышереченного святейшего престола святейшия КОНСТАНТИНОПОЛЬСКИЯ церкви: сиречь, КАЖДЫЙ митрополит вышеупомянутых областей с епископами ОБЛАСТИ, должны ПОСТАВЛЯТИ епархиальных епископов, КАК предписано Божественными ПРАВИЛАМИ. А самые митрополиты вышеупомянутых областей должны поставляемы БЫТИ, КАК речено, КОНСТАНТИНОПОЛЬСКИМ Архиепископом, по учинении согласного, по ОБЫЧАЮ, избрания, и по представленнии ему ОНАГО». Однако ко времени Крещения Руси константинопольский патриарх усвоил себе обычай из-брания кандидатов на митрополичьи кафедры исторических областей своим синодом. За редким исключением [в истории Киевской Руси известно только два митрополита из русских — Илларион (1051-1054 гг.) и Клим Смолятич (1147-1155 гг.)] киевские митрополиты были греками и являлись подданными византийского императора, что, в значительной степени обеспечивало их независимость от великокняжеской власти. Эта практика также ставила митрополита в положение третейского судьи, стоящего над удельной раздробленностью и распрями представителей княжеских семей, претендующих на главенство и узурпацию великокняжеского стола. Так, митрополит Николай (между 1092 и 1104 гг.) выступал в качестве посредника в деле ослепления теребовльского князя Василька Ростиславича (1097 г.). Митрополит Никифор II (между 1183 и 1202 гг.) известен своей миротворческой деятельностью и не только умело умирял кипящие страсти, но и сумел сплотить русских князей для отпора венгерской экспансии в Галицком княжестве. Ми-трополит Кирилл I (1224-1233) снискал себе большое уважение, выступив посредником между враждующими князьями.

Следует отметить, что в данный период удельной раздробленности и политической нестабильности, миротворческая роль Церкви и авторитет церковной иерархии, стяжавшей себе авторитет высшей нравственной силы, играли положительную стабилизирующую роль. Эта роль не могла не быть замеченной со стороны власти, которая не только наделила Церковь привилегиями, но, в отличие от византийской, даже расширила. Выше уже упоминалось о практике епископских судов в Византийской империи, весьма обременительных для самих епископов, так как они выступали в роли государственных судей, материально незаинтересованных в подсудных им лицах.

Однако на Руси, в отличие от Византии, большинство преступлений наказывалось денежными штрафами, так что епископский суд стал источником дополнительных доходов, но, в то же время, церковными уставами свв. князей Владимира и Ярослава Мудрого был четко определен круг лиц и преступлений, подлежащих епископскому суду. Современный исследователь замечает, что «приблизительное представление о правовом положении Церкви в то время можно составить исходя из учредительной грамоты Смоленской епископии 1136 года Законопреступпения в области семейных отношений, подлежавшие наказанию с точки зрения христианской морали, входили в церковную юрисдикцию уже в XI веке Юрисдикция княжеской власти была ограничена иммунитетом духовенства и членов их семей, а также монашества и »церковных людей«, т.е. лиц, находившихся под особым покровительством церкви (убогих, больных, странников и т. п . В это же время появляются и первые немногочисленные памятники канонического характера, в частности, »Правило церковное вкратце« митрополита Иоанна II (+1089 г) и краткое постановление Новгородского архиепископа Илии (1165-1186 гг.), сделанное им совместно с каким-то белгородским епископом. »Вопрошание Кириково«, помещенное в Новгородской кормчей ХIII в., по мнению А. В. Карташева, хотя и принадлежит к разряду произведений частных лиц, но некоторые из них имели значение действующих законов. Эти памятники касаются самых разных сторон внутрицерковной жизни, семейных отношений, вопросов обрядового характера и взаимоотношений с иноверцами.

В заключении отметим, что в данный период отношения Церкви и молодого русского государства носили, в обшем-то, симфонический характер. Независимое в целом положение церковной иерархии, нравственный авторитет Церкви и примирительная политика в отношении княжеских усобиц послужили тем тем фундаментом, на котором началось возрождение русской государственности после монголо-татарского погрома 1237-1240 годов и последующего более чем двухсотлетнего ига. Все это время церковное право не только оставалось действенным, но и оказывало существенное »влияние на развитие русского законодательства, в том числе Судебников 1497, 1550 гг.«, а также Соборное уложение 1649 года.