ЕВРАЗИЯ - Русская армия на Кавказе

В русско-кавказских отношениях XIX век занимает особое место. В эти годы завершается переход от союзно-вассальных связей XVI-XVII веков, преимущественно взаимовыгодных и добровольных, к насильственному присоединению Северного Кавказа и установлению российской администрации в ходе Кавказской войны, а затем адаптации народов Кавказа к социокультурной и административно-правовой системе Российской Федерации.

В XIX веке, как впрочем, и в последующие десятилетия, включая и начало XXI века, русской армии приходилось решать на Кавказе задачи значительно более широкие, чем собственные функции вооруженных сил. Впрочем, основной функцией русской армии на Кавказе, естественно, оставалась военная. Первоначально она обеспечивала задачу защиты христианских народов, присоединения Кавказа к Российской империи и обеспечения военной безопасности новой окраины. В конце царствования Павла I и первые годы правления Александра I на Кавказе наблюдалось ослабление военного присутствия России и поиск более гибких методов, использование федеративных механизмов сближения народов региона с империей.

Началом институционализации этой политики явился договор 1802 года при посредничестве России между некоторыми дагестанскими и азербайджанскими обществами. В эти годы деятельность армии ограничивалась строительством приграничных военных укреплений Кавказской линии и пресечением набегов горцев. Однако, реализовать план «федерализации» Кавказа не удалось из-за различного уровня социально-экономического развития многочисленных владений, обществ, народов, противоречий между ними и внутри отдельных этнических групп, интриг Османской империи, Ирана, европейских держав. Объективно утопичными были и многие аспекты самой концепции федерализации Каспийско-Черноморского региона.

Впоследствии России пришлось вести на Кавказе лишь изредка прерываемые войны за решение в свою пользу Кавказского вопроса - одного из узловых в системе международных отношений, неотделимого от Восточного вопроса. Победоносные для России русско-иранская (1804-1813) и русско-турецкая (1806-1812) войны, завершились соответственно Гюлистанским и Бухарестским мирными договорами, по которым Иран и Турция уступали Российской империи право на большую часть Закавказья и Северного Кавказа, хотя над многими указанными территориями их контроль носил условный характер.

Приобретения на Кавказе были расширены и закреплены в результате побед русской армии в ходе очередных русско-иранской (1826-1828) и русско-турецкой (1828-1829) войнах в условиях Туркманчайского мира с Ираном и Адрианопольского мира с Османской империей. Российская армия, поддержанная милицией кавказских народов, продемонстрировала свое полное превосходство над войсками Персидской, Османской империй и их кавказскими союзниками, что обеспечило успех российской дипломатии в продвижении по пути решения Кавказского и Восточного вопросов. Это открывало возможности нормализации отношений с Ираном и Турцией, как условия освоения новых территорий, но вмешательство Австрии, Франции и особенно главного соперника Российской империи на Ближнем и Среднем Востоке Англии сорвали реализацию мирных планов.

В первой четверти XIX века русская армия втягивается в Кавказскую войну. Она не относится к внешним войнам классического типа, войнам между различными государствами. Поэтому в литературе можно встретить различные ее хронологические и территориальные рамки. В широком смысле этот литературный, в известном смысле условный термин, определяет военные действия России на Кавказе в XVIII-XIX веках, реже с XVI века и даже с 912 года (поединка великого Киевского князя Святослава с касожским князем Редедей). Такая трактовка не имеет научного смысла, т. к. предполагает в качестве противника России некий единый, политически структурированный Кавказ (никогда не существовавший) и фактически объединяет различные по причинам, целям, характеру, составу военные операции.

В узком смысле термин Кавказская война используется как дефиниция военного присоединения Чечни, Дагестана и Северного Кавказа к Российской империи, подавление освободительной борьбы горцев в 1817-1864 годов (на наш взгляд более убедительной представляется в качестве начальной даты Кавказской войны 1818 год).

Не вдаваясь в дискуссию по этой сложной проблеме, остановимся на одном важном для темы статьи аспекте. Кавказская война 1818-1864 годов - это внутреннее событие Российской империи или внешняя война?

В науке ответ на данный вопрос также дискуссионен. Одни авторы полагают, что установление вассальной зависимости народов Северного Кавказа от Российской империи к концу XVIII - началу XIX века и закрепление этого в договорах с Ираном и Турцией достаточны для утверждения о присоединении региона к России, другие полагают, что присоединение происходит в форме завоевания в ходе Кавказской войны, установления отношений подданства и российской системы управления.

На наш взгляд, владетели и вольные общества Северного Кавказа не были субъектами мирных договоров с Ираном и Турцией и лишь частично или формально находились под управлением последних в первой четверти XIX века, что позволяет рассматривать борьбу с имаматом Шамиля и государственными образованиям черкесов Северо-Западного Кавказа как войну - частично внешнюю (борьба горцев Чечни и Дагестана, черкесов за независимость), частично социальную (против социального гнета).

В ходе Кавказской войны русской армии пришлось столкнуться с масштабными партизанскими методами ведения военных действий, к которым первоначально она оказалась не готова, что привело к ряду тяжелых военных неудач. Однако, постепенно армия приспособилась к ведению войны в горных условиях против мобильных и относительно небольших военных отрядов. Создание системы кордонных линий, наращивание взаимодействия подразделений регулярной армии с иррегулярными войсками (казаки, местная милиция, добровольцы и т. д.), пресечение совместно с дипломатическими службами поставок оружия, источников финансирования, включая работорговлю, а также адаптация оружия, формы и т. д. к местным условиям позволили к середине XIX века полностью переломить ход военных действий и добиться абсолютного превосходства в борьбе с Шамилем, конфедерацией черкесских племен и Турцией.

Основная, военная функция русских войск на Кавказе дополнялась и тесно переплеталась с репрессивно-полицейской по мере установления военно-административного контроля империи над регионом. Кавказская война и ее непосредственные последствия были в определенном смысле цивилизационно-культурным конфликтом, столкновением Кавказской горской (традиционной, преимущественно негосударственной, но не догосударственной) цивилизации и российской модернизирующейся цивилизации. Несовпадение ценностных установок, форм государственной административно-правовой системы и традиционных самоорганизующихся полиструктурных этнотерриториальных образований приводило к взаимному непониманию и неприятию действий российской администрации, с одной стороны, и горских владельцев, обществ, различных социальных групп, с другой стороны.

Например, пресечение Россией многовековой и разветвленной черноморской работорговли, которая была бичом народов Кавказа, рассматривалось как один из элементов цивилизаторской миссии. В то же время работорговля была не только важным источником богатств для местных феодалов и работорговцев, но для значительной части горских рабов воспринималась как единственный шанс вырваться из полунищего и замкнутого мира, достичь благосостояния в гареме состоятельного турка или сделать карьеру в системе военного рабства, что идеализируется даже некоторыми современными авторами, которые, правда, «забывают», что в Османскую империю продавали далеко не только собственных соплеменников, но и захваченных в набегах представителей других народов.

Странно звучат обвинения со стороны некоторых даже серьезных ученых в умышленном распространении войсками эпидемий среди горцев, что, вероятно, объясняется политиканством, проникшем в науку в 90-х годах ХХ века.

Безуспешные попытки установления контроля над регионом с помощью российских законов и государственных институтов приводило генералов к мысли, что и «добро здесь надо делать насилием». В связи с этим в ходе репрессивно-полицейских действий многие российские военачальники (П. Д. Цицианов, А. П. Ермолов, Н. И. Евдокимов, Г. Х. Засс и др.) использовали в отношениях с горцами акции устрашения, ответные и превентивные набеги.

Активно использовались с конца XVIII века в борьбе с наездничеством набеги российских войск и казачества на непокорные аулы, которые подверглись разгрому, уничтожению, разорению хозяйства. Предполагалось, что подобные карательные операции боле доступны и понятны неразвитому правосознанию горских народов. Активно использовал подобную репрессивную практику, ни чем не отличавшуюся от горских набегов, главнокомандующий Грузинским (Кавказским) корпусом генерал Алексей Ермолов. В его воспоминаниях описано множество таких карательных, в том числе, превентивных операций. Подобные военно-полицейские репрессии давали временный эффект, а в дальнейшем провоцировали обострение освободительной войны и стали одной из причин удаления Ермолова из ряда других генералов с Кавказа. Тем не менее они использовались на протяжении всей Кавказской войны.

В целом верховная власть призывала к сдержанности при проведении карательных операций. Но были исключения, как например, широко известное указание императора Николая I главнокомандующему на Кавказе И. Ф. Паскевичу: «Предстоит Вам… усмирение навсегда горских народов или истребление непокорных». Особенно показательной жестокостью в ходе карательных экспедиций отличался генерал Григорий Засс.

Разгромы селений сопровождали и военные операции по уничтожению военных отрядов и баз противника в ходе Кавказской войны и подавления вооруженных восстаний различного типа. Широко использовалось в качестве превентивной меры взятие с «замиренных» племен аманатов (заложников).

После окончания Кавказской войны подобные методы использовались для подавления восстаний, в том числе сепаратистского восстания 1877 года в Чечне и Дагестане. Так в 1877 году начальником терской области А. П. Свистуновым был издан приказ, что «в случае малейшего непослушания» следует летом «уничтожить хлеба» и дома, а «зимой - выморить голодом в лесах», если чеченцы вздумают там прятаться. Аналогичные решения принимали военно-полевые суды в отношении участников восстаний после их подавления.

Армия выполняла также работы по организации и обеспечению переселения горцев Северного Кавказа в стратегически безопасные районы и выселение (мухаджирство) в Османскую империю, что стало наиболее трагичной страницей истории местных народов и незаживающей раной этнического самосознания.

Репрессивно-полицейские функции, которые армии приходилось выполнять в Центральной России при подавлении крестьянских и других выступлений, на Кавказе имели более концентрированное выражение. Они породили не только огромные жертвы, но и еще более впечатляющие мифы о жестокости, сознательном геноциде и т. п., подчас превосходящие данные об общей численности горских народов в начале или середине XIX века. Политизированность проблемы негативно сказываются на объективном анализе этнодемографической трагедии на Северном Кавказе в XIX веке.

Российская политика на Кавказе не была последовательной и не сводилась к прямолинейному насилию. Неэффективность военно-репрессивных и уголовно-репрессивных методов подавления освободительной и социальной борьбы горцев всегда подталкивала к поиску других методов их предотвращения и умиротворения. Одной из целей национальной политики на Кавказе была постепенная интеграция народов региона в государственно-правовую и цивилизационно-культурную систему России. Постоянно усиливалось понимание бесперспективности исключительно силовых мер и механического применения общероссийских форм управления Кавказом и признана необходимость учета самобытности кавказских народов во всех сферах жизни при проведении модернизации местных обществ.

Определяющая роль в этом принадлежала армии. Военные составляли основу формирующейся военно-административной системы Кавказа на протяжении всего XIX века, включая систему военно-народного управления. «Кадровая политика» империи предусматривала привлечение к управлению регионом представителей местных народов, которые пополняли российскую военно-управленческую элиту на Кавказе, но она давала противоречивые результаты. С одной стороны, Хан-Гирей, Д. Кодзоков, У. Лаудаев и другие сыграли важную роль в сближении народов Северного Кавказа и России.

С другой стороны, привлечение в российский офицерский корпус для управления Северным Кавказом представителей Закавказья вопреки ожиданиям вело в послешамилевскую эпоху к обострению социальных проблем, так как каждая из чужеземных этнических группировок, узурпировавших, при помощи наместника Кавказа, власть над Дагестаном и Чечней, старалась присвоить наиболее благодатные дагестано-чеченские земли. Тем не менее, военная администрация Кавказа сыграла важную роль в постепенном сближении российской системы управления и судопроизводства с традиционными и исламскими административно-судебными органами горских и кочевых народов.

Армия с конца XVIII века обеспечивала хозяйственно-экономическое освоение Кавказа. Почти все современные города - экономические и культурные центры Северного Кавказа выросли из основанных русскими крепостей и укреплений: Владикавказ, Екатеринодар, Баталпашинское (Черкесск), Нальчик, Грозная, Новороссийск, Майкоп и другие. Русское командование обеспечило строительство коммуникаций на Кавказе (Военно-Грузинская, Военно-Осетинская и другие дороги), которые имели не только военно-стратегическое значение, но и стимулировали экономическое развитие края. Организация русско-горской торговли рассматривалась командованием как средство поощрения «мирных» и давления на «немирных» горцев, но объективно выводила горцев из состояния закрытых обществ и давала импульс для их развития.

Велика роль армии, военных медиков в освоении рекреационных ресурсов Кавказа (Кавминводы, Черноморское побережье и другие), предпринимаемых мерах по борьбе с эпидемиями и эпизоотиями, которые имели опустошительные последствия на Северном Кавказе в начале ХIХ века. В этом контексте, по меньшей мере, странно звучат обвинения со стороны некоторых даже серьезных ученых в умышленном распространении войсками эпидемий среди горцев, что, вероятно, объясняется политиканством, проникшем в науку в 90-х годах ХХ века.

Особенно значителен вклад военных в топографическое, геологическое, историческое и этнологическое изучение Кавказа. Львиная доля работ по этой проблематике в XIX в. подготовлена либо военными, либо по заданиям военной администрации, либо на основе собранных военными данных. Среди них были как европейские ученые на русской службе (И. Бларамберг и другие), так и офицеры различной национальности и различных политических убеждений (И. Дебу, П. Г. Пржецлавский, Р. А. Фадеев, Ф. Ф. Торнау, А. А, Бестужев-Марлинский, П. А, Зубов и другие). Без их разведывательных данных, описаний, аналитических записок, воспоминаний невозможно реконструировать общественное устройство и быт народов Северного Кавказа, а в XIX веке выработать адекватную политику империи в регионе.

Русский офицерский корпус стал средой, в которой формировалась горская военная интеллигенция - сегменты местной элиты и российской интеллигнции, которая была каналом культурной модернизации и сближения горцев с российской социокультурной системой. Русские военные и выходцы из местных народов Кавказа (П. К. Услар, Д. С. Кадзоков, К. Хетагуров, М. Шорданов и другие) стали основоположниками национальной письменности и литературы кавказских народов, просветительства. Многие деятели русской культуры - А. А. Бестужев-Марлинский, М. Ю. Лермонтов, Л. Н. Толстой, Ц. А. Кюи, Н. А. Римский-Корсаков другие оказались на Кавказе в составе армии и стали первооткрывателями кавказской темы, мотивов в русской литературе, музыке, живописи.

На наш взгляд, даже через призму судьбы русской армии очевиден вывод о сложном и неоднозначном характере политики Российской империи в регионе, не сводимой ни к сугубо насильственной парадигме, но и не к идиллической картине комплиментарных межэтнических отношений. Взаимная адаптация была противоречивой, болезненной, с жертвами и взаимными обидами, непониманием друг друга. Но, тем не менее, на Кавказе и других окраинных регионах империи постепенно формировался феномен «российскости» как синтез русской и других этнических культур империи на основе общих цивилизационно-культурных ценностей. Русская армия была важнейшим фактором и механизмом обеспечения этого синтеза, формирования общей идентичности.